Наслаждаясь прекрасным осенним закатом

Бледная серость бетона со всех сторон. Холодно. Воздух спертый. Пахнет чем-то, напоминающим нашатырный спирт. Этот отвратительный запах, заставляющий меня регулярно покашливать, иногда даже задыхаться. Старая рваная тряпка, моя уютненькая постель, лежит где-то в дальнем углу, скомканная, сбитая, пока я валяюсь на сыром полу. Если бы мне дали хоть что-то получше той материи, что выполняет роль места для сна, все было бы не так плачевно. Зато, будучи абсолютно нагой, я могу без проблем наблюдать за тем, как похудела за время своего прибывания здесь. Могу взглянуть на слегка выпирающие ребра и на без того худощавые ноги. Кормят здесь неплохо, я не жалуюсь, но отчего-то все продолжаю худеть. Так-то меня вполне устраивает рацион. Вообще-то, трудно считать по своим внутренним часам дни и предполагать, сколько времени, пока «комнату» без перебоя освещает своим голубоватым свечением лампа в центре потолка. Когда меня сюда только привели, думала, что в противоположной от двери стене действительно есть окошко, огороженное решеткой, но как меня подвели глаза. Уже тогда, подойдя поближе, я поняла, что это всего лишь довольно красиво и ровно нарисованный кусочек пейзажа, перекрытый прутьями, однако застывшая в углу черным пятном птица все не давала мне покоя. Это странное существо едва ли напоминало мне птицу, скорее выблеванный клок волос, представить страшно, с каких мест собиравшийся. Возвращаясь к своему питанию, отмечу, что и по сей. День, час — не знаю… Я уже говорила, что в этом абсолютно изолированном от внешнего мира месте невозможно фиксировать проходящее время? Порой для меня минуты тянутся часами, когда голова пустует и мой бледный собеседник не дает ответов, а бывает, что за размышлениями и беседами с Ним, я очень быстро коротаю мгновения от сна до кормежки и от кормежки до сна. Ну, по крайней мере, я так думаю. Может, мне все это кажется и с момента моего появления здесь прошла пара дней, а может, и месяцев или даже. Лет. Это не важно. Мне все равно суждено существовать безвольным полуживым растением в этой камере заточения. Вновь отвлеклась. Да, кормят здесь хорошо, но не часто. Нет особого расписания подачи еды. Порой жду очень долго, хотя голод давно для меня не трагедия, скорее, привычное состояние, порой не успеваю проголодаться, а из-под двери уже появляется зеленый поднос. Цвет такой противный, болотный. Бывает даже отбивает у меня аппетит, но я ем через силу. Если не поесть, можно потерять сознание. А мне это ни к чему, верно? Иногда открывается не отверстие в двери, а сам этот черный кусок металла на скрипучих петлях, и в помещение неторопливо заходит широкоплечая фигура в черном плаще. Руки в кожаных перчатках вежливо и аккуратно ставят поднос около моего уголка и тут же скрываются в объемных складках ткани. Фигура так же медленно, как и зашла сюда, покидает меня, запирая тяжелую дверь. Было столько возможностей, но я не пыталась бежать ни разу. Я нахожусь в этом месте так долго, что перестала бороться. Я перестала быть человеком. Потеряла смысл что-то делать и вообще пытаться. В начале. Кстати, что же было в начале? Не тяжело покопаться в своих воспоминаниях и найти короткие отрывки того самого вечера, который сулил мне плен толстых серых стен и нарисованного окошка. Нет, тогда я, на самом деле, и не могла подумать, в каком состоянии окажусь и буду находиться в течение оставшихся лет жизни. Казус в том, что я уже не помню сколько мне лет, когда я вообще родилась. Может, в июле? Или в конце декабря? Не помню. Но это не важно сейчас. Совсем не важно. Так вот, мы втроем сидели за маленьким столиком на кухне. Он был очень красив, помню. Стол. Я говорю про стол из красного дерева с чудной резьбой и гладкой столешницей. А вот тот, кто пригласил нас с сестрой, обладал вполне заурядной внешностью: кареглазый брюнет, бледный, как лист белой бумаги, с такими противными ямочками, которые очень хорошо видны, когда тот улыбается, слабо выраженные скулы, прямой нос и острый подбородок. Больше не помню других деталей и черт этого лица. Только то, что успела приметить, сидя за одним столом с этим человеком. Линда, моя сестра, на его фоне казалась ещё большей красавицей. В отличие от меня сестренка всегда обладала природным обаянием. Даже я чувствовала какой-то шарм в этих густых вьющихся рыжих кудрях и глубоких, круглых, словно блюдца, глазах цвета морской волны. Про фигуру промолчу: никогда не понимала, почему она не подалась в модели, а решила стать каким-то бухгалтером. За столько лет жизни под одной крышей мне так и не довелось спросить причину резкой смены желаний и надежд на будущее. Но это не важно. Сейчас не важно. Раньше было, а сейчас нет. Моя же внешность всегда оставляла желать лучшего. Тогда, бывало, сильно нервничала, думала, что урод-уродом и никто меня не полюбит, однако в данную минуту, в данный миг. Я могу только положить холодную ладонь на свою выбритую под нуль голову и истерично над собой посмеяться. Вечер тогда был тихим. Мы почти не разговаривали, разве что переглядывались и все равно в конечном итоге сводили взгляды к угощению в своих тарелках. Не помню уже по какому случаю мы собрались у Кайла. Да, вроде бы его звали так. Кайл. Кайл. Мне противно осознавать, что в тот вечер, выслушав наигранно печальную и, вероятно, преувеличенно несчастную историю юношества, да и детства тоже, стала ему сочувствовать, сопереживать. Но это тоже уже не важно. Просто мне кажется, все произошедшее и происходящее со мной — его вина, однако мне страшно даже думать об этом. Проще заводить себя в заблуждения, утверждать, что все это кошмар, все это мрачные фантазии и, возможно, мои страдания длятся лишь на протяжении сновидения. Иначе можно попросту сойти с ума в поисках догадки по поводу местонахождения и проживания в тех условиях, что представлены перед мною сейчас. Кхм-кхм. Ночь наступила незаметно за нашим молчаливым пиршеством. Кайл, как будто не замечая меня, поглядывал только на Линду и перед самым её уходом начал рассказывать о себе, чтобы её ещё хоть на минуту задержать. Но, несмотря на такое небрежное ко мне отношение, я тоже внимательно слушала его, слушала и пыталась что-то для себя вынести и понять. Однако слишком настойчивым Кайл не был. Поняв, что Линде все же пора домой, он вежливо протянул ей руку и, не торопясь, поднялся из-за стола. Я же, оставаясь уже для них обоих тенью, с умилением наблюдала за действиями двух недотрог, наполненными симпатией взглядов и нежностью слов. Но, задумавшись о том, что лицезрела, я не заметила, как Линда и Кайл покинули кухню и то, что я осталась совсем одна. Мне тогда стало как-то жутко и неприятно на душе. Хотелось подняться и тоже последовать примеру сестры, но ноги и руки стали какими-то неприятно ватными. Кайла подозрительно долго не было, хотя шум отъезжающей машины сестрицы был мною услышан уже достаточно давно. На мгновение я даже предалась панике, но тут в кухню заглянул он. «Может быть, выпьем напоследок, или ты тоже сильно спешишь?», — с усмешкой спросил тогда Кайл, и я тоже расплылась в глупой виноватой улыбке. Несмотря на появление владельца скромной постройки, я все ещё прибывала в оцепенении, но отказать в том, чтобы выпить, не смогла. С легкой дрожью я пригубила маленький бокальчик шампанского, которое, как успела заметить краем глаза, Кайл с излишней осторожностью налил за моей спиной. И все же ума обратить на этот жест внимание мне не хватило. И, пожалуй, все. Это все, что я вспомнила. По крайней мере, хоть что-то ещё в моей черепушке есть. Такие яркие воспоминания, будто только что проснулась в этой бетонной ловушке. Ты не находишь, что моя память — удивительная вещь? Нет? Молчишь? Ладно, молчи дальше. У нас с Тобой ещё будет время поболтать. Холодно. Странно, что я ещё ни разу за все время не простудилась. Даже моей лысой голове холодно. Меня только недавно постригли. Жаль, что я этого не помню. Только знаю, что засыпая ещё с легким «пушком» на голове, проснулась снова с такой своеобразной прической. Иногда я забываю, как выгляжу. Портрет просто берет и исчезает из моей головы. Приходится ждать, когда принесут поднос. Там чаще всего стоит миска с водой, которую приходится использовать в качестве зеркала. Хотя чего мне, эдакой красавице, на себя смотреть? Нечего уже поправлять или заплетать. Оттуда на меня только пялятся раскосые серые глаза и большие мешки под глазами. Просто хочется иногда поспать немного, а ко мне Он наведывается. Ну, мы как начинаем разговаривать, так нам не до сна. Порой посреди «ночи» меня будят едва отчетливые крики. Эти звуки по обыкновению надолго заседают в моих мыслях и становятся для меня любимой мелодией или чем-то в этом роде. Не знаю, во что я превратилась, но лично меня все устраивает. Только холодно здесь очень и спать на ровном месте не совсем удобно. Хотя я уже привыкла. Да, привычки — дело хорошее, когда они полезные. Ах, моя голова! Что же ты так болишь? Это все, вероятно, от перенапряжения. Вспомнила прошлое и сразу столько эмоций нахлынуло. Не привыкла я к такому, да и в воспоминаниях копаюсь редко. Сладких снов мне, в общем. И все же в моих рассуждениях столько противоречий. — Например?