Наслаждаясь прекрасным осенним закатом

— Например? — ещё настойчивее и громче раздается по камере голос. А, до боли знакомый силуэт — высокий юноша в строгом черном костюме, с надменным лицом и полными равнодушия зелеными глазами. Он всегда появляется абсолютно бесшумно. Ещё ни разу не слышала, чтобы дверь, когда он приходит или уходит, скрипела и вообще открывалась. Вероятно он фокусник, или просто я так заторможена, что не успеваю услышать и заметить приход друга. Друга. Да. Я неохотно и вяло поднимаю на Него взор, даже не отрывая головы от сырого бетонного пола. Когда так долго лежишь, абсолютно не двигаясь, замерев, будто скульптура неизвестного творца, начинают затекать и руки, и ноги, ломит шею и спину, но ради Него я даже не собираюсь подниматься. Сейчас у меня нет настроения болтать. Голова уже не болит, просто жутко клонит в сон. Лучше погружусь ненадолго в мир своих беспросветных и густых, как смола, сновидений. Знаю, что ничего, кроме тьмы, не появится в них. Но это и хорошо. Лучше, чем бесконечные кошмары и жуткие грёзы. — Кайл, ты пришел не вовремя. Я как раз собиралась отойти ко сну. Зайди ко мне чуть позже, — тихо бормочу себе под нос и прикрываю глаза: веки вдруг становятся такими тяжелыми. Как бы прискорбно, как бы иронично ни звучало это имя, я действительно как-то назвала Его так, и с тех пор Он откликается только на Кайла. Не могу прокручивать сие имя в голове так часто: мне от него становится тошно. Только вслух обращаясь к Нему, переступаю этот порог неприязни и подавляю недовольные восклики подсознания. В ответ тишина. Он наверняка ушел, обидевшись. Ладно. Потом. Все потом. Сейчас только сон. Остальное не важно. — Мне ничуть не обидно, нет, — вновь звучит уже над самым ухом знакомый тенор. — Неужели я так непонятно говорю? — слегка сердито срывается с моих сухих, потрескавшихся губ. — Достаточно ясно. Поверь, юноши с надменными, полными равнодушия зелеными глазами не обделены понятливостью, — буквально затылком ощущаю, как насмешливо Он за моей спиной улыбается. Чтец моих мыслей. Иногда кажется, что я уже схожу с ума, но. В это трудно поверить и тяжело до конца осознать. Я продолжаю убеждать себя, что это всего лишь совпадения, уловки. Не важно что. Самое главное, что Кайл (сейчас один из тех случаев, когда Его в мыслях можно назвать по имени) — самый обыкновенный человек, который частенько шастает там, за дверью и наведывается почему-то именно ко мне. Не важно. Все не важно. Больше не хочу об этом думать. — Противоре-е-ечия, мадам. Сколько ещё ты будешь себя обманывать? Больше не могу так. Он все равно не даст мне спокойно уснуть. Я с большим трудом приподнимаюсь с пола и переваливаюсь на другой бок, чтобы повнимательнее посмотреть в глаза нахалу. — Вот что тебе от меня надо, а? Я прошу тебя, дай мне поспать. Мы потом поговорим. У нас в запасе ещё столько времени. Разве нельзя отложить эту трепню? — Я не нахал. Я просто пытаюсь тебе напомнить, кто ты есть и что из себя представляешь. Мне жалко смотреть и слушать, как изо дня в день ты пытаешься прикрыть пустоты в душе и мыслях глупым враньем. В груди так неприятно щемит. Смотрю на Него непонимающе, даже слегка туповато, исподлобья. Я едва ли понимаю, о чем Он и чего пытается добиться. — Ну-ну, не надо так удивляться. Давай ты будешь честна хотя бы с собой, ладно? Буквально пару мгновений назад говорила, что сама пытаешься себя запутать и отвлечь от праведных рассуждений, отнекивалась, мол, многие важные детали для тебя не представляют абсолютно никакого интереса, а сейчас пялишься на меня, как на китайца, который на своем родном пытается тебе объяснить математические теоремы. — Но я правда не понимаю тебя. — Хорошо. Взгляни на свои руки, — Он, указав на меня, делает плавный взмах ладонью. И я взгляну, да, взгляну на свои руки. Ему будет уже не к чему придраться. Смотрю. Внимательно рассматриваю тонкие длинные пальцы, гляжу на бледную, даже слегка синеватую кожу. Вижу запекшуюся на костяшках кровь. Вероятно как-то сильно ударилась или стукнула рукой по стенке в очередном приступе ярости, если такие у меня вообще когда-либо были. — Перестала бороться, говоришь? Только недавно била своими слабыми ручонками в безжизненный пустой металл и внимала ответу пустоты, — в голосе Его читалась прямая насмешка, — Взгляни на свои руки ещё раз и повнимательнее. Нет. Я не стану его слушать. Он пытается разбудить во мне сомнения, пытается посмеяться надо мною. Сегодня такой возможности Кайл тоже не получит. Смеяться над собой только я имею право. Вообще, всегда думала, что Он друг, а тут такое. Хотя это не важно. Ничего страшного. Побушует и успокоится. Ещё потом извинится, небось. Культурный же такой, весь из себя манерный и дотошный. Только что-то сейчас я этого не могу увидеть в нем. Печально. — Печально твое упорное нежелание взглянуть правде в глаза. Говоришь, кормят хорошо? Не жалуешься? Что-то мне память подсказала, ты не раз с голоду жевала свою тряпку и давилась белой пеной вместо того, что должно было выйти с рвотным рефлексом. Да, кормят здесь неплохо, в основном зеленым, как тот самый поднос, супчиком, напоминающим больше отвратную смесь из листьев и пахучей травы. Воду дают, но не часто. Вместо неё какой-то напиток, жидкость, выжатая из использованных чайных пакетиков, в медной кружке, в которую высыпали полмешка сахара. Действительно неплохо. Нет. Я его совсем не слушаю. Уже давно повернула голову в другую сторону и пытаюсь вновь задремать под Его возгласы. Только щеки почему-то щиплет. Не знаю. Шорох. Он пытается подползти ко мне поближе. Да, нависнуть над самым ухом, обжигая мою холодную кожу своим дыханием — отличная идея. Когда Он уже оставит меня в покое? — По-прежнему считаешь меня лгуном, да? А если я тебе напомню о твоих сокровенных мечтах? Тех слезливых фантазиях о свободе и нормальной жизни? Может быть, о любви? Нет? А кто это у нас перед сном скулит и ждет, что кто-нибудь придет на помощь, протянет руку? М? Полуживое растение, которое из последних своих сил все ещё пытается быть человеком. Грустно, не правда ли? — голос, томный и тихий, режет по живому. Но я все ещё не слушаю Его. Я уже засыпаю, да. Мне нет дела до пустых, бессмысленных речей этого человека. Только мои щеки, влажные от слез, горят огнем. Видимо, что-то внутри меня всё же пошатнулось, Он задел какую-то из моих слабо натянутых струн души. Но это не важно. На данный момент я просто пытаюсь уснуть, не обращая внимания на все эти заблуждения. Даже слышу их уже неотчетливо и глухо. — Да, поплачь. Быть может, до тебя что-нибудь и дошло. И вроде бы я — это ты, и вроде бы ты — это я, но между нами такая толстая стена, словно мы с тобой разные люди с разных планет, — Он отчего-то внезапно начинает философствовать, вроде бы начиная совсем о другом. — Мы разные люди. Только с одной планеты. — хрипло шепчу, заливаясь слезами. Больно. Слишком больно. Я уже не знаю, где правда, а где ложь. Я запуталась. Это все Он виноват. Вот его мертвенно холодная рука нежно касается моего лба, и я тут же вздрагиваю, скручиваясь в комок, словно котенок. Да, это все он виноват. Виноват в том, что мне сейчас так плохо и больно. Но почему? Впрочем, это не важно. — Да, верно, это не важно. Спи, ведь у нас ещё столько времени будет, чтобы поговорить! Чтобы поговорить. Поговорить. Сон ласково берет меня в свои объятия, унося подальше от загадочного зеленоглазого друга. Теперь мне не больно. Совсем.