Двойные стандарты

Официантка, остановившись перед их столиком, вопросительно указала на стаканы обоих мужчин. Говорить сейчас было сложно, потому что музыка стала громче, но Илья отрицательно покачал головой и поманил девушку к себе. Та с улыбкой наклонилась, и Курякин быстро проговорил около её уха то, ради чего он позвал её сюда. Лил – как было написано на бейдже, приколотом поверх полупрозрачного топа, – вначале бросила взгляд на Соло, а потом с широкой улыбкой кивнула и, отводя от лица пряди волос, шепнула на ухо русскому свой ответ. Тот, согласившись без вопросов, протянул де­вушке пару купюр из своего кармана и поднялся первым, одёргивая полу пиджака, чтобы та прикрыла расстёгнутый пояс, а потом просто взял Наполе­она за руку, без слов предлагая подняться следом. – Третья дверь справа, – обратилась официантка и к Соло, на секунду обдав его шею тёплым дыханием и флёром цветочных духов. – Спасибо, – американец вежливо улыбнулся, поднимаясь из-за стола и сжимая ладонь Ильи. Девушка кивнула в ответ, даже не понимая, сколько все­го сейчас Наполеон спрятал за этой показной учтивостью. Теперь успех этого заведения был вполне понятен. Кажется, оно практиковало полнейшую толерантность в любом отношении. Сейчас Соло было это только на руку, невзирая на то, работником какой сферы деятельности его про себя только что окрестили. Гомосексуальные отношения очень редко были такими же стабильными, как и гетеросексуальные, и поэтому проституция разных уровней престижности цвела и пахла, но сейчас Наполеону бы­ло откровенно плевать на свой собственный статус в чужих глазах. В крови был уже не алкоголь – другой наркотик. Его источник тащил за руку в сторону полутёмного коридора, увлекая за собой всё дальше в ту часть жизни русского агента, с которой Соло и не думал познакомиться. Казалось, максимум, что обнаружится за советской холодностью, это пристрастие к каким-нибудь необычным позам в сексе, причём в самом обычном, гетеросексуальном. Закончить этот день Так Наполеон не мечтал. Хотя ладно, такие мысли закрадывались в его голову, но разбивались о ледяной взгляд чекиста, а теперь он сам вёл его за руку, и явно не для того, чтобы устроить раз­борки на заднем дворе клуба. И было ещё одно, пока скрытое от всех глаз. Его маленькая и очень личная слабость, в которую с минуты на минуту окажется посвящённым один рус­ский. Наверное, то, что Соло не просто знал о подобных клубах, но и время от времени посещал их, для Курякина величайшим открытием не стало, но вот один тонкий нюанс… Чувствуя его даже сейчас, когда он просто переступал по мягкому ковролину коридора, Соло облизнул губы. Никто в этом застёгнутом на все пуговицы, пуританском мире не знал, что лучший агент ЦРУ время от времени балуется тем, что надевает под костюм чулки. Сегодня они тоже были на нём, потому что у американца были мысли после короткой слежки за напарником снять кого-нибудь на остаток вечера и ночь, а в итоге выходило, что практически сняли его самого. Нечто необычное, щекочущее нервы своей новизной. Для Ильи путь до нужной комнаты был испытанием. Выдержать и не наброситься на Соло прямо в коридоре – ещё одно испытание, куда страшнее и серьёзнее первого, но русский выдержал. Прошёл спокойно (только внешне) до нужной двери, толкнул, оказываясь в окружении всех оттенков бордо­вого, и остро отреагировал на звук поворачиваемого в замке ключа. Он был как спусковой крючок. Курякин подобрался, скинул с себя куртку и, оказавшись около Соло, без слов сгрёб его в объятия, вдавливая в свою грудь и целуя. Вкус чужих губ сейчас был необычным, и русский, инстинктивно распознавая в нём вкус своей спермы, судорожно втянул носом воз­дух, потому что это было уже запредельно. Последние стопоры стремительно слетали, открывая истинного Илью, которого он показывал единицам. – Хочу тебя, – такой русский всё ещё был прямолинеен, но одновременно открыт в выражении своих эмоций, поэтому прошептал около чужого уха, прижимаясь к американцу и упирая того в стену около двери. Ладони выдернули рубашку из-за пояса брюк Наполеона, разом разобрались с уже частично расстёгнутой ширинкой, потом – с ремнём, и, запустив руки дальше, Курякин тихо прорычал прямо в чужие губы – под пальцами оказались резинки на­детых на Соло чулок. – Разденься, или я сорву эту хренову одежду. Придётся выходить в простыне, – выговаривая с трудом, он прошёлся по шее вто­рого агента крепкими поцелуями, цепляя ими кадык и мочку уха, на которой потом сжал челюсти. Американец – человек-сюрприз. Илья не хотел спрашивать, что двигало им, когда, выходя из дома, он решил надеть под обычный элегантный костюм чулки. Этот предмет одежды, исключительно женский, на грани нормы и пошлости, должен был смотреться на чужих ногах не просто хорошо – охренен­но, и Курякин сглотнул. Даже если после всего этого их рабочие отношения как-то изменятся, сейчас места сомнениям не было: он хотел того, что со­бирался сделать. Просить Соло дважды не пришлось. Отстранившись и облизывая губы после поцелуя, он выбрался из своего пиджака и сбросил его на пол. На жилете оказалось больше пуговиц, но и с ними Наполеон справился, ярко ощущая чужие ладони на своих бёдрах через два слоя ткани. – И я тебя хочу, – откровенность за откровенность, потому что только так можно было говорить со своим напарником, будучи в шаге от того, как они обменяются своими секретами. Последними с американца соскользнули брюки, но Наполеон не медлил. Вновь поцеловал русского в губы и окончатель­но расстегнул его штаны, чудом удерживающиеся вовсе не на поясе, а на чужой возбужденной плоти. Он и сам опустил взгляд к своим бёдрам, но быс­тро поднял его обратно, вцепляясь поцелуем в губы Ильи и с уверенностью толкая его своей грудью в сторону кровати. Успевая реагировать на поцелуи и целовать в ответ, Илья расправился со своей рубашкой, пытаясь не оторвать пуговиц больше, чем того просил на­кал происходящего, и на кровать откинулся в одном только белье. Зато Наполеон... – Блядь, – Илья задохнулся, стоило ему только посмотреть на второго. Да, это было извращение – мужчина в женском, но Соло даже так не терял сво­ей нарочитой, откровенной и агрессивной мужественности, хотя к обычным боксерам теперь прилагались чёрные чулки, плотно обхватывающие его но­ги. Это было охуенно. Курякин приподнялся навстречу агенту, дотронулся кончиками пальцев до его бедра и повёл выше. Последняя миссия завершилась лишь пару дней на­зад, и на ней их основательно потрепало. И хоть внешне оба оправились достаточно быстро, сейчас Илья видел то, что можно было предположить, но как-то не складывалось, - синяки. Отметины покрывали бёдра с внешней стороны, и, потянув на себя напарника, русский, сидя на краю кровати, вна­чале вжался губами в один из таких следов, а потом укусил поверх прямо через ткань, утробно и глухо рыча. Для Наполеона уже много лет не существовало понятия "извращение", особенно в отношении того, что он делал или что хотел бы делать. Но отсутс­твие брюк, закрывающих его небольшой секрет, заставило его почувствовать себя неловко и осознать ситуацию в разы лучше, чем несколько минут назад, хотя следующие секунды начисто стёрли чувство неловкости. Русский методично и уверенно уводил сознательное своего коллеги куда-то в сто­рону, а бессознательное крепко сжало пальцы в коротких светлых волосах Ильи, глядя на него сверху вниз. Американец повёл плечами, потому что в очередной раз почувствовал волну мурашек, обжигающе прокатившуюся снизу вверх. Соло был охрененен всегда, но сейчас особенно. В голове Курякина крутилось много эпитетов или даже более сложных словосочетаний, но ни одно не получилось сформулировать полностью и до конца, потому что мозговая деятельность стремительно отказывала. Напарник был слишком хорош и слиш­ком желанен сейчас, чтобы переключаться с него на что-то стороннее. Отклонившись назад, русский прошёлся по крепкой широкоплечей фигуре взглядом и огладил ладонями вначале бока, потом бёдра, перебирая ткань тонкого белья, в которое были затянуты ноги товарища. Слюна во рту загустела. Её стало сложно сглотнуть, и это действие вышло слишком шумным, но Курякин едва ли обратил на это внимание. Прижал Наполеона к себе до упора, вдавливаясь поцелуем в его солнечное сплетение, и повёл языком и губами ниже по его животу, до края белья. Дальше было сложнее – поза не позволяла наклониться ещё немного, и Илья, забравшись под ткань трусов, сдвинул их к коленям Соло, освобождая его член. Произошедшее некоторое время назад само всплыло в голове, и русский, разведя ноги напарника шире, упёр его колени в кровать около центра, а сам, сдвинувшись между ними ближе к краю, обхватил губами влажную тёмную головку, вбирая её в рот. Американец не мог понять, что сейчас возбуждало его больше всего, но он определённо был на взводе. И тот момент, когда Илья опустился между его разведённых ног, Соло проводил подначивающим давлением ладони на его плечо. Наполеон хотел этого, осознанно шёл в клуб этим вечером и по­лучил. Конечно, в роли любовника виделся совсем не русский, а какой-нибудь бойкий немецкий незнакомец, но выходивший расклад оказался в разы лучше и возбуждал куда сильнее. Волна жара захватила тело и окончательно отключила мозги. Теперь была очередь Соло глотать слюну в попытках прочистить горло. Он замер и опустил голову, чтобы смотреть – ему всегда это нравилось, но видеть большевика под таким ракурсом ещё не приходи­лось и даже не предполагалось. Неудобство положения компенсировалось ощущениями: безграничная, беспредельная власть над американцем и возможность доставить удовольствие, от мысли о котором тянуло уже внизу собственного живота. С этой точки обзора Наполеон выглядел особенно откровенно и – да, чёрт побери! – эро­тично. Русский прочертил языком линию до чужой мошонки, вылизывая тщательно и дурея от вкуса и запаха. Оказалось, что вот он, идеальный афро­дизиак – средство, которое могло возбудить разом и настолько сильно, что уже через минуту таких ласк Курякин взбрыкнул. Обхватил напарника за пояс, уронил на постель рядом и навис сверху, выцеловывая по крепкой шее к её основанию. Там дальше – до ключиц, потом губами уже по рёбрам Соло слева, то целуя, то прихватывая кожу зубами, и так – до бедренной кости, которой тут же досталось сильнее. Русский, как настоящий зверь, ис­пытывал особую тягу к мослам и костям, на которых можно было сильно сомкнуть челюсти. Так произошло и сейчас, но после укуса шёл поцелуй, заг­лаживающий вину, хотя таковой Илья не испытывал. Его обуревало только одно – желание взять Наполеона целиком и полностью себе, поэтому губы перескочили стянутые боксеры и вновь прижались к синякам на бёдрах напарника через ткань чулок, а ладонь накрыла чужой, напряжённо вставший член. Соло не мог насмотреться на Курякина и в какой-то момент просто зажмурил глаза, издавая первый приглушённый стон. Стены здесь могли быть очень тонкими, и рисковать американцу пока что не хотелось, хотя на самом деле рисковать ему было нечем. Он понимал это, напряжённо оглаживая волосы Ильи, вылизывающего его член, но всё равно давил стоны, которые то и дело пытались подняться вверх по его глотке. Крепкой хватке на своём поясе Соло тоже сопротивлялся. Он приподнял голову, оказавшись на кровати, запрокинул голову назад, подставляясь под прикосновения, зарылся в волосы на макушке русского и прикусил нижнюю губу изнутри, когда русский дошёл до ярких следов на бёдрах. Американец выдохнул, приподнимая бёдра и так вторя движению ладони, толкаясь в неё, а после подцепил пальцами ткань собственного белья – единственного, до чего Наполеон сейчас мог дотянуться. Вторая нога поднялась, чтобы лечь на плечо Курякина под ещё одно прикосновение губ к синяку, уже ­становящемуся фиолетовым под тонким прозрачным бельём. Илья не думал, что сегодня он будет делать что-то подобное, и уж тем более не ставил Соло в уравнение этого вечера в качестве ещё одной перемен­ной, но он делал, получая от происходящего удовольствие. Каждое встречное движение, каждый стон или просто вздох со стороны напарника взре­зали обычно малоэмоциональную оболочку русского, и наружу всё увереннее просился тот, кто был внутри, а Курякин ему не мешал, уже через нес­колько секунд чувствуя: не он один, а вместе со своим зверем исследовал внутреннюю сторону так удобно подставленного бедра. Не он один, а он и тот, кто уже скорее снаружи, чем внутри, тянул один из чулок ближе к колену, чтобы повторить языком след от латексной полосы, оставшийся вдав­ленным на ноге напарника. И не только он, но и зверь отводил руку назад к брошенным на половине пути брюкам, доставая из их кармана пузырёк. Нагнувшись к лицу Наполеона, Илья поцеловал его в губы, перескочил ими на подбородок, а потом обратно на чужой рот, проскальзывая в него язы­ком. В это же время тёплое масло растеклось по ладони, и, не встречая на своём пути сопротивления снятых с Соло боксеров, один из пальцев, очер­тив упругие мышцы, проскользнул внутрь, растягивая второго агента. Американец закусил губы, чтобы не стонать хотя бы от этого, но у него всё равно получилось из рук вон плохо. Отвечая на поцелуй Ильи, лаская его язык своим, он сорвался на ещё один низкий грудной звук не боли и не удовольствия, а нетерпения, которое подкатило сразу же, как палец русского оказался в нём. Наполеон провёл ладонью по чужой спине, вылизывая его рот и разводя колени чуть шире. Через полминуты и N-ое число поцелуев пальцев в Соло стало два. Илье показалось, что Наполеон готов, и он не ошибся – почувствовал, что тело на­парника принимает его свободнее. Почему-то от этой простой мысли в голове удары частого пульса стали глуше. Курякин тут же напрягся всем телом, шумно дыша через нос, и одним мягким движением вынул из напарника пальцы. Вторая рука сейчас была нужна, чтобы стянуть бельё с себя и раска­тать по болезненно стоящему члену презерватив. Всё это уложилось в рекордно короткое время – нетерпение подгоняло. Сильная рука спустилась по спине Соло, чтобы приподнять его и одним махом перевернуть на живот, а потом поставить на колени. Горячие губы нашли позвонки. Целуя каждый и спускаясь ниже, Курякин остановился только на ягодице, прикусил крепкую округлую мышцу, а потом, поддавшись корот­кой вспышке, проник в подготовленное кольцо мышц языком. Привкус масла не смущал. Сейчас вообще ничего не смущало, потому что зверь и че­ловек поменялись местами. В ответ Наполеон протяжно выдохнул, срываясь на очередной стон, – удерживать их внутри становилось всё сложнее, и зажмурился крепче. Всё, что он сейчас не видел, охотно дорисовывало воображение. Звериный оскал Ильи, переворачивающего его со спины на живот; крепкая хватка рук, не от­пускающих и сдавливающих так и там, как всегда хотелось; язык внутри и его встречная, откровенная и максимально открытая поза. Прижимая кос­тяшки пальцев ко рту, американец прогнул поясницу, кусая изнутри губы. Соло хотелось вылизать с ног до головы, чтобы стереть с него любой чужой запах и оставить только его, Курякина. Но это в другой раз, а пока одна из ладоней обхватила член Наполеона у основания, отдрачивая в такт то резким и проникающим, то мягким и вылизывающим движениям языка. Илья сам уже был на грани, поэтому долго пытать их обоих не стал. Отстранился, утирая губы, подтянул Соло к себе за бока и, пристроившись, сразу же вошёл на половину длины. Перед глазами расцвели яркие вспышки, а пальцы вдавились в бёдра до побеления костяшек. Помедлив секунду и частично восста­новив дыхание, Курякин толкнулся ещё раз, теперь входя полностью в пусть и подготовленное, но тяжело принимающее его тело. Он наклонился, ве­дя носом по загривку Наполеона, дыша всё равно сорванно, и мазнул языком по шее любовника, делая на пробу толчок, а потом ещё один, давая нем­ного приноровиться к тому, что внутри вместо пальцев что-то большее. Сейчас заводили и картинка, и слышимое, и – больше всего – запах. Напарник пах собой: потом, немного лосьоном после бритья и сексом. Скажи Илье кто-то, что у секса есть свой запах, отмахнулся бы, а сейчас понимал, постепенно наращивая темп. Наполеон, почувствовав первый толчок, простонал уже непроизвольно, опуская голову и открывая глаза. Следующая фрикция заставила цветастые пятна заплясать перед его глазами, и сморгнуть их так просто не вышло. Тряхнув головой, Соло смахнул со лба налипшие на него пряди и развернул го­лову, пытаясь взглянуть на Илью. Тот как раз наклонился вперёд, приникая плотнее, и Наполеон ощутил дыхание на своей шее, а после – плотное при­косновение губ. Дышать было сложно, но пока получалось без срывов. Русский с нажимом огладил бока и бёдра Наполеона, раскачиваясь чуть медленнее, чем хо­телось бы. Язык повторял взлёты и спуски позвонков, пересчитывая их до того места, куда мог дотянуться Курякин, не выходя из принимающего его всё легче тела. С бёдер ладони поползли по ногам Соло ниже, цепляя чулки, но не стягивая их вниз, – пусть остаются. И даже в такой момент короткого затишья На­полеон сводил с ума просто тем, что был настолько близко. Илья отёрся об него всем телом, держа часть своего веса на руке, врезавшейся в пос­тель тяжёлой ладонью. Долго он так не выдержал. Нечто внутри понукало ускориться, и русский не нашёл аргументов, чтобы отказать. Облизывая гу­бы, потянулся к американцу, касаясь дыханием волос на его виске. Соло пригнулся к кровати, опираясь на свои руки и кусая губы. Совсем скоро движения стали более порывистыми, и Наполеон урвал ещё один глоток кислорода, которым едва не подавился, потому что из груди поднялся громкий стон, сдержать который Соло просто не смог, как и пробирающую до костей дрожь. Выровнять дыхание, чтобы его хватило на несколько слов, – подвиг, который Наполеон совершил, но не из благородных целей. Исклю­чительно из корыстных – из желания получить то, что сейчас хотелось. – Ударь меня. Просьба проехалась по обострённым нервам, и Илья схватил ртом воздух, после скрипя челюстями. Сразу же не сорваться получилось с трудом, но несколько частых глубоких рывков в чужое расхристанное тело он пропустил. Они, похоже, подстраивались один под другого. Курякин ощущал это ка­ким-то внутренним чувством и, соглашаясь с ним, размахнулся, чтобы с силой впечатать ладонь в чужую ягодицу. Это, видимо, была та порка, ко­торую он часто обещал Соло на совместных миссиях за слова, слетающие с его языка, но если тогда он бросал это в сердцах, то сейчас бил ин­стинктивно, плотно врезаясь пятернёй в отставленные назад и вверх ягодицы. Одновременно с этим стреножить внутреннее уже не удалось. Илья сорвался вначале на более быстрый ритм, потом – на более резкий, цепляя зубами свою нижнюю губу при виде выгнувшегося под ним напарника, рослого и сильного, но в чулках и с отметинами его ладони на заду. Самое возбужда­ющее зрелище, которое он когда-либо видел. Шлепок получился сильным и немного отрезвляющим, вызвавшим ещё один громкий стон. Наполеон повёл плечами, невнятно простанывая в голос что-то неразборчивое, и поднял голову, почти запрокидывая лицо. Толчки внутрь его тела заставляли каждый раз разрываться между выбором: стонать или дышать. Чаще он выбирал первое, и от этого голова кружилась ещё сильнее, чем какую-то невероятно долгую минуту назад. – Ещё раз, – Наполеон озвучил свою просьбу приказным тоном, но совершенно этого не смутился: нужно было ещё сильнее и больше. Частые глубокие рывки внутрь вышибали дух. Подаваясь им навстречу, американец одновременно толкался в ладонь на своём члене, подстраиваясь под ритм и поводя бёдрами вперёд. Соло хотелось вдавить животом в постель, но тогда он не смог бы видеть всего, что видел сейчас. Изгибы чужого тела, которое он захватывал своим. Ходящие под кожей мышцы. Взъерошенный темноволосый загривок. Разведённые сильные ноги в чулках. Просить русского дважды нужды не было. Курякин и сам этого хотел. Отклоняясь назад, замахнулся, но уже с другой стороны, оставив поверх второй ягодицы такой же краснеющий след, как и тот, который уже впечатался в зад Соло. Завтра следы проступят сильнее и будут уже не насыщенно-розовыми, но прямо сейчас на это было плевать, потому что чужой запах в воздухе загус­тел. Илья шумно потянул носом воздух и всё-таки припал животом к спине Наполеона, надавив пятернёй на его затылок, вжимая выгнутым телом в пос­тель и в неё же втрахивая его с особым остервенением, чтобы американец не вывернулся из хватки. Воздух вокруг тоже стал тяжелее для вдохов, прилипая к двум влажным от пота телам, но русский был выносливый, если бы не зашкаливающая остро­та ощущений. Из-за неё собственное горло пережимало, и Курякин сорвался на долгий стон около загривка Соло, облизывая пересохшие губы, и смял ладонью бедро напарника до новых тёмных отметин. Второй шлепок оказался ничуть не легче первого, и болезненный импульс прокатился по телу, но в том была ещё одна небольшая тайна американца – ему это нравилось. Боль пригвоздила к этому моменту уверенно и накрепко, а к этому месту его пришпилили уже через половину минуты, но немного другим, не менее приятным и властным способом. Соло, прижатый к кровати, застонал в голос и прикусил пальцы. Быстро поймав ритм, он начал раска­чиваться навстречу толчкам, тяжело дыша и теперь опираясь уже не на вытянутую руку, а на свой локоть. Стон Ильи где-то сверху и рядом – то, что окончательно увело Наполеона от той степени осторожности, которая у него ещё оставалась. На следующих толчках он подал свой голос уже откровенно, не заботясь совершенно ни о чём. Заведя руку назад, к ладони, которая сжимала его бедро, агент крепко перехватил запястье Курякина и потянул его вверх, поднося к своему лицу. Сначала он только легко прикусил пальцы Ильи, на которых застыл горьковатый привкус смазки, и только затем вобрал один в свой рот. Глубокий грудной голос Соло проезжался по нервам раз за разом, но Илья был бы непоследовательным идиотом, если бы попросил напарника быть ти­ше. Наоборот, его хотелось слышать и слушать, поэтому, одной рукой вдавливая любовника в кровать, Курякин ударил ладонью по ягодице ещё раз и ещё, не стесняясь откровенно пошлого звука. Американец прогнулся навстречу, отставляя зад, и русский, бросая взгляд вниз, перетёр сухими гу­бами, и к новому стону примешался протяжный взрык. Рывки ускорились ещё немного – почти предел, жёсткость каждого столкновения тел возрастала, но финальной каплей стало не это. Финал – это его собственная рука, перехваченная Наполеоном. Он был снизу, но не бездействовал, а во многом вёл, и Илья, который никогда и никому этого не позво­лял, задышал надсадно, понимая: ему это чертовски нравится. И приказной тон напарника, и его зубы, вдавившиеся в пальцы Курякина, и встречные сильные рывки. Русский зажмурил глаза от переизбытка чувств, потом вздрогнул всем телом, сгибая палец, который был уже у Соло во рту. В такт с этим пошли толчки за гранью, куда Илья свалился первым. Отпустил руку, которой давил на загривок Наполеона, пропустил её под его грудью, прижимая к себе до боли, и насадил любовника на себя до упора ещё несколько раз, на последнем зажимая его собой у кровати. – Блядь!.. – вместе со стоном пропустив ругательство, Курякин крупно вздрогнул и кончил, следом выстанывая имя любовника в его же затылок. Соло, начисто забыв о том, где они находятся, застонал особенно громко при ещё одном шлепке, прикусил палец в своём рту крепче и постарался вы­ровнять дыхание, но ни черта у него не вышло, потому что толчки Ильи стали более рассинхронизированными и глубокими, и не было совершенно ни­какой возможности сделать лишний вдох. Вместе с собственным возбуждением, сейчас достигшим невероятных высот и требующим немедленного выхода, он ощутил ещё и напряжение Куряки­на. Соло пригнулся ниже к кровати, когда его накрыла дрожь оргазма Ильи, замер на несколько секунд, опустил руку к своему паху, сжимая пальцы вокруг члена, и уверенными резкими движениями довёл себя до разрядки, кончив в свою ладонь с глухим утробным стоном, больше похожим на хрип. Упав на кровать и ненадолго прикрыв глаза в попытке прийти в себя хотя бы до получеловеческого состояния, когда он будет в силах трезво мыслить, Наполеон обессиленно обмяк. На несколько минут и Курякин вывалился из реальности, а когда вернулся, понял, что лежит на кровати и частично на Соло, по-прежнему прижимая его к себе. Мысли лениво ворочались в голове, телу тоже не хотелось поворачиваться, и русский притёрся ближе к Со­ло, оглаживая чужой бок ладонью от плеча к бедру и обратно. Через несколько минут бездействия Илья, сдвинувшись в сторону, развернул американ­ца лицом к себе, убрал ладонью волосы с его лба и, наклонившись, поцеловал в приоткрытые тёмные губы. Наполеону была нужна передышка, чтобы слышать что-нибудь кроме оглушающего биения собственного сердца в ушах, и он её получил. Запоздало по­нял, что, скорее всего, это было слишком громко, но было откровенно всё равно. Когда часть чужого веса сместилась с него в сторону, американец повернулся на бок, заглянул в лицо Илье и обнял его за плечи одной рукой. – Надеюсь, стены здесь не слишком тонкие, – после случившегося голос звучал хрипло, и Соло глухо усмехнулся. – Даже если слишком – наплевать, – русский, который привык держать в себе всё, и особенно то, что касается личной жизни, спокойно отреагировал на то, что, возможно, весь зал и все посетители слышали происходящее в этой комнате. Но до отеля или квартиры одного из них они просто не добра­лись бы. – Душ? – спросил около чужого уха, прихватывая его край вначале губами, а потом зубами, но укус лишь обозначил и встал, с удовольствием разводя плечи. – Вместе. Наскоро, потому что хочу добраться с тобой домой. – Полностью разделяю стремление попасть в ванную, – отдышавшись, Соло вернул себе прежнюю вальяжную насмешливость, но смотрел открыто, сыто поблёскивая синими глазами. С протяжным стоном поднявшись на ноги, американец встряхнулся, поравнялся с русским и с усмешкой толкнул его грудью в грудь. – И мне послышалось, или ты и правда хочешь продолжения? – Не послышалось, – сверху вниз смотря в шальные глаза напарника, Илья развернулся за ним, не отказывая себе в удовольствии смачно приложиться ладонью к подтянутой округлой ягодице. – Ты же так отчаянно лез в мою жизнь. Или передумал, ковбой? – Не дождёшься, большевик, – в самых дверях поймав Курякина за руку, Соло выразительно поиграл бровями и втянул русского в ванную.