Хочется как в кино, но...

4/4

У Сэхуна каждый день становился всё пасмурнее. Чонин впитался ему в кожу, пробрался под неё и там остался, раскрасив всеми цветами радуги. Дело было не в метках от его губ, а в большем. В нём самом. Забыть, пережить или вылечить это не получалось. Даже если удавалось принять что-то в качестве обезболивающего, то лишь на время. У Сэхуна болело — под кожей. Постоянно болело и ныло, сколько бы он ни пытался себя обмануть. А ведь пытался. До драки в пабе в разгар футбольного матча, хотя он раньше никогда не реагировал на комментарии болельщиков. Раньше он и вовсе публику вокруг не воспринимал, а теперь зализывал разбитые костяшки, шипел и рычал, заливая щипучей гадостью ссадину на скуле, но под кожей болело всё так же. Намного сильнее, чем какие-то рассаженные ударами костяшки, следы от засосов, ссадина на лице и ушиб на боку. Утром пришлось замазывать кремом пятно под глазом, искать очки с желтоватыми линзами и надевать вместо пиджака кофту с длинными рукавами, чтоб до самых кончиков пальцев. Чонина он углядел в конце коридора после последнего перерыва. Как прямое попадание молнией в одинокое дерево на холме. Хрясь — и можно только падать. Падать настолько низко, чтобы следить до дверей библиотеки, украдкой пробираться следом и выискивать среди бесконечных пыльных полок, просачиваясь незаметно мимо редких посетителей и занятых коробками с книгами сотрудников. Сэхуну следовало бы сидеть на последней лекции. Он никогда раньше занятия не пропускал, но под кожей болело и зудело невыносимо — достаточно, чтобы корчить шпиона. Оставленные Чонином метки почти сошли, но прямо сейчас пощипывали и напоминали о себе с холодной безжалостностью. Этого хватило, чтобы добраться до Чонина, застрявшего в сумрачной секции, заваленной книгами с длинными рядами формул. Чонин сидел на коробках, поставленных друг на друга у старого стеллажа. Держал раскрытую книгу в руках, небрежно пристроив поверх страницы обрывок бумажки с формулой, и карандашом исправлял последнюю часть формулы. Розовый кончик языка между расслабленных губ, сведённые к переносице жгуче-тёмные брови, тени от опущенных густых ресниц, почти белыми прядями на лоб — чёлка, и розовато-песочные блики на затылке. Склонённая голова, бронзой кожа на гибкой и сильной шее и тонкой белой тканью на плечах — рубашка Сэхуна. Смотреть невыносимо. До резкого рывка, твёрдости под губами, изумлённого вдоха, прерванного поцелуем, и напряжения мышц на спине под рукой. Острая лопатка под пальцами, тихий шелест страниц, глухой стук корочек книги о пол и горячие руки. Молчаливая борьба распаляла сильнее. До шороха одежды, звука расстёгнутой молнии и сдавленного стона. Кто из них застонал, Сэхун так и не понял, потому что его член точно так же крепко сжимала горячая ладонь. Потом они слишком яростно целовались и пытались урвать хоть глоток воздуха — на звуки просто ничего не осталось. Сэхун жадно трогал пальцами толстый ствол и не отпускал ни на миг, подыхая от столь же нетерпеливых сильных пальцев на собственном члене. Цеплялся свободной ладонью за напряжённую шею, тянул за жёсткие волосы на затылке и почти вылизывал с жадностью язык Чонина, сосал с одержимостью, вспоминая и добивая себя сам. Ему срочно требовалась доза Чонина, и чёрт бы с ним, если б загнулся от передозировки и не пережил бы оргазм. Пережил. Оба как-то пережили. Едва дышали, вытирали руки смятыми бумагами и салфетками, найденными в сумке Сэхуна, приводили себя в порядок и ползали на четвереньках в поисках клочка с проклятой формулой, который залетел чёрт знает куда. Ещё и долбанулись лбами со всей дури, когда одновременно углядели искомый обрывок под стеллажом. Чонин отобрал свою "драгоценность" у Сэхуна, сел прямо на пол, расправил смятую бумажку и довольно вздохнул. Улыбнулся ослепительно, по-мальчишески, рассеяв в один миг все тучи в личном небе Сэхуна и отменив штормовое предупреждение на ближайшие сутки. Потом он затих под отчаянными поцелуями. Почти не шевелился, позволяя Сэхуну пить его улыбку и свет, обнимать и путаться пальцами в волосах. В кафе они молча пили сок и тягали ложками мороженое из вазы. Обычно Чонин вёл себя сдержаннее, но тут прикончил мороженое куда быстрее, здорово обделив Сэхуна. Задумчиво облизывал после ложку и губы, испачканные шоколадной крошкой. Если бы не отстранённый взгляд, Сэхун решил бы, что Чонин над ним изощрённо издевается. Чувственные губы Чонина сами по себе выглядели созданными для поцелуев. Такими целовать и целовать до остановки сердца. Но когда Чонин их облизывал, можно было умереть от одной лишь мысли о поцелуе. Вопросы предсказуемо ничего не дали. Чонин с неизменной лёгкостью уходил от ответов, переключался на иное и не говорил о себе по-прежнему. Ну а потом вновь пропал с горизонта. Сэхун целую неделю изводился и мучился. Каждый день носился везде в попытках найти Чонина, даже изучил его расписание, но Чонин на занятиях тоже не появлялся всю неделю. Если это и было кино, то, чёрт возьми, стоило переключить на другой канал, самое время. Только невозможно. Жизнь у Сэхуна была одна. Прямой эфир нон-стоп. А в воскресенье Сэхуна поднял на ноги ранний утренний звонок. Он распахнул дверь и лишился дара речи. Чонин бесцеремонно протиснулся между ним и дверью, волоча неподъёмную сумку. Под ошеломлённым взглядом Сэхуна доволок багаж до дивана в гостиной, там бросил, вернулся к двери, отодвинул Сэхуна плечом в сторонку и запер. — Я на диване посплю, ладно? Пока Сэхун соображал, что вообще происходит, Чонин стянул кроссовки, добрался до упомянутого дивана, шлёпнулся на него и завернулся в плед. — А может, мы сначала всё-таки поговорим? — слабым голосом поинтересовался Сэхун. — Давай лучше потом, — натянув плед на голову, тихо попросил Чонин. — Нет, сейчас, — уже твёрже решил Сэхун, добрался до дивана и стянул плед с Чонина. Тот неохотно сел и бросил на него мрачный взгляд из-под длинной чёлки. — Что происходит? — Ты не возражаешь, если я поживу у тебя какое-то время? — Чонин смотрел куда угодно, только не на него. И одного этого было достаточно, чтобы понять, насколько Чонину неловко и трудно объясняться. — У себя ты пожить не можешь? — Уже не могу. Меня выставили за дверь, — с явным усилием ответил Чонин. — Примерно месяц назад. Плюс-минус... Сэхун произвёл в уме нехитрые подсчёты и нахмурился. — И где ты жил всё это время? — То тут, то там, — пожал плечами Чонин. — А попросить помощи у родных не судьба? Под прямым тяжёлым взглядом Чонина Сэхун смешался. — Ладно... — Чонин поднялся на ноги, прихватил тяжёлую сумку и двинул к двери. Но выпускать его из квартиры Сэхун не собирался. Остановил на полпути и покачал головой. — Я не выгоняю, но тебе придётся рассказать хоть что-то. Что у тебя вообще происходит? — Это неважно. — Это очень даже важно. Или я, по-твоему, похож на идиота? У тебя толком нет вещей, ни кошелька, ни бумажника, вечно полуголодный и спишь на ходу, дорогой телефон, которым ты, кажется, не пользуешься... Сэхун откровенно высказал всё и напрямик. Не особенно выбирал слова и не щадил чувства Чонина. Потому что ходить вокруг да около было уже попросту нельзя. Зато сразу дошло после, что наглость Чонина оказалась лишь бравадой. Он никогда бы не заявился к Сэхуну и не напросился бы пожить, если бы не прижало. Но прижало, прижало конкретно так, потому пришлось проглотить гордость. И сейчас Сэхун попал по больному. Чонин молчал и стискивал кулаки. Наверное, врезал бы, если бы говорил с кем-то другим, не с Сэхуном. — Ты же можешь позвонить семье? Не мог, как оказалось. То есть, мог бы в принципе, но это означало бы нечто куда большее. Всё оказалось одновременно проще и сложнее, чем Сэхун себе представлял. Семья Чонина была вполне состоятельной, мягко говоря, но планы Чонина и его семьи не совпадали. Чонин настаивал на учёбе в Британии, более того, возвращаться в Корею после не собирался. Сэхун прекрасно понимал, почему. Он сам руководствовался почти теми же соображениями, когда ехал учиться. И он тоже не собирался возвращаться в Корею. Не потому, что не скучал или мечтал жить в Британии, а потому что в Корее у него, скорее всего, не было бы будущего. Или было бы, но совсем не то, какого хотел он сам для себя. Семья Чонина могла принять учёбу за границей, но требовала вернуться. У них своих планов хватало. Они вообще с радостью расписали бы всю жизнь Чонина заранее, если бы не упрямство Чонина. Отец согласился оплатить учёбу Чонина и позволил поехать в Ирландию. Он согласился оплачивать учёбу и в Британии, но добиться перевода Чонину полагалось самому, раз уж изначально его туда не взяли. Кроме того, Чонину полагалось обеспечивать себя самому во время учёбы. Если бы он попросил о помощи, соглашение между ним и его отцом развалилось бы, и после учёбы Чонину пришлось бы вернуться в Корею, приняв чужие правила игры. — Один звонок — и я получу прощение, но на их условиях, — криво улыбнулся Чонин, бросив тот самый телефон на диван. — Сотню раз порывался выкинуть, но толку, если номера я знаю наизусть. И сотню раз терзался от желания всё же позвонить, но так и не смог. Потому что они ошибались. Пусть раньше у меня и было всё, но это не значит, что я ничего не стою, если у меня всё отобрать. В Ирландии Чонин днями учился, а ночами подрабатывал в пабе — убирал в зале и таскал ящики на склад. В Британии после тоже работал везде, где мог. Последняя работа была самой удачной, пусть иногда и приходилось помогать мыть посуду или убирать зал на рассвете, но заведение как раз месяц назад закрыли. Найти ночную работу с хорошим заработком иностранцу почти не светило. Большая часть денег уходила на оплату жилья. Остальное приходилось растягивать как-нибудь. — Ты не думай, что я напрашиваюсь пожить у тебя так просто, — тихо договорил Чонин. — Я нашёл работу, но в течение месяца денег у меня не будет. Зато потом сразу отдам. Просто надо где-то пожить этот месяц. — Почему у меня? — Сэхун не мог не спросить. Смотрел на Чонина и ждал. Потом замер под тяжёлым взглядом вновь. — Что ты хочешь услышать от меня? Оправдания? Убеждения? Что дело вовсе не в том, что у нас что-то было? Если ты так думаешь, то любые мои слова ничего не будут значить. — Я просто хочу услышать твой ответ, каким бы он ни был. — Сэхун выдержал взгляд Чонина и слабо улыбнулся. Он хотел знать, на что ему рассчитывать. Чонин откинулся на спинку дивана, продолжая его рассматривать. Потом негромко произнёс: — Потому что тебе было дело до меня. Было дело настолько, что ты придумывал дурацкие объяснения, лишь бы впихнуть мне чёртову куртку, рубашку и накормить чем-нибудь время от времени. Даже рассказывал всякие глупости, чтобы развеселить, не задавая вопросов, когда мне именно это и было нужно. Я не знаю. Просто... Это всё равно было непросто. Даже сейчас непросто. Чонин мог не объяснять дальше. Сэхун и так понимал, насколько паршиво он себя чувствовал. Чонин не умел просить. Помощь принимать тоже не особенно умел. Но Сэхуну всегда удавалось это вовремя осознать и найти способ, который Чонину подходил. Кое в чём отец Чонина был прав. У Чонина было всё, и Чонин к этому привык. Поэтому он не умел толком переступать через гордость. Не умел принимать помощь, когда её предлагали. Ему хватало выдержки и терпения вкалывать за троих на неблагодарных работах и как-то сводить концы с концами, но не хватало смирения признать, что этого недостаточно. Не попадись на его пути сообразительный и чуткий Сэхун, и этот умник слёг бы от простуды или свалился бы в голодный обморок. Но даже к Сэхуну Чонин пришёл не сразу. Ему потребовался целый месяц, чтобы перебороть гордость и стыд. И то, что он это сделал всё-таки, значило очень много. Для Сэхуна. Сумку Чонина они разобрали совместными усилиями. Чонин оказался не настолько обременён вещами, чтобы стеснить Сэхуна. Потом Сэхун возился с лёгким завтраком, а Чонин отмокал в ванне. Завтрак приготовился раньше, поэтому Сэхун без сомнений и колебаний заглянул в ванную. Чонин с блаженным видом разлёгся в горячей воде и лишь лениво повернул голову, когда Сэхун принялся избавляться от одежды. — Может, не стоит? — тихо спросил он, глядя, как Сэхун перекидывает ногу через узкий бортик, чтобы присоединиться к нему. — Я только окажу посильную помощь, так что не обольщайся. — Сэхун погрешил против истины — слишком оголодал, чтобы остановиться на чём-то невинном. Ему хотелось сгрести Чонина в объятия и никогда-никогда не отпускать. Даже с раскрытой тайной Чонин оставался желанным и тёплым, влекущим. И Сэхун ничем и никак не мог вытравить его из себя, пусть и честно пытался. Чонину не хватало смирения, а Сэхун мог компенсировать это собой. Для начала Сэхун как следует полил Чонина, потом втёр в высветленные волосы любимый шампунь с ароматом зелени и лимона и принялся взбивать пену. Откинув окончательно побелевшие волосы со лба Чонина, Сэхун пальцем провёл у корней. — Отросли. Тёмные теперь. — Знаю, — пробормотал Чонин с прикрытыми глазами. Сэхун стёр с его скулы пенное пятнышко и тронул губы сначала выдохом, только после — поцелуем, утягивая Чонина при этом под воду. Целовал и перебирал пальцами под водой волосы, вымывая из них пену. Воздух в лёгких у него закончился раньше, но вынырнуть ему не позволили — удержали крепко и поделились запасом воздуха в поцелуе. Вынырнули они оба уже в таком состоянии, будто стометровку пробежали на время. Сэхун коротко слизнул капельки воды с губ Чонина и принялся смывать хлопья пены с плеч, обрисовывая их касаниями ладоней и пальцев. Восторженно трогал и не выдержал — припал губами, оставив под ключицей пятно. Чонин медленно обвёл после кончиком пальца получившуюся подпись, словно повторяя на собственной коже оттиск губ Сэхуна, чтобы запомнить лучше. Задумчиво смотрел из-под густых ресниц сначала на метку, после — на губы Сэхуна. Подавшись вперёд, потёрся о губы Сэхуна собственными и отплатил, оставив яркий след на груди Сэхуна, где отпечаток выглядел ярче и насыщенней, чем на смуглой коже. Сэхун ничего не успел сделать, даже толком не осознал хватку на бёдрах. Просто шлёпнулся спиной на воду, отчаянно хватаясь руками за бортики ванны, пока ладони Чонина скользили по его ногам, смахивая капли с кожи. Горячим по колену, обжигающим по коже на внутренней стороне, и губы потёрлись чуть выше, чтобы осыпать требовательными поцелуями бедро. Чонин время от времени прихватывал зубами, сжимая напряжённые мышцы и заставляя Сэхуна выгибаться, ударяясь спиной вновь о воду. Помучив одну ногу и пометив её красным, переключился на другую, оставляя на внутренней стороне бедра жгучую память о поцелуях. Через четверть часа Сэхун сидел на Чонине, сжимая его коленями, обнимал за шею и просто никуда не спешил, пробуя губы на вкус и блуждая в мягком удовольствии. Кожу дразняще припекало там, где Чонин оставил отпечатки своих губ. Сэхун слегка ёрзал на бёдрах Чонина, не чувствуя и капли стыда. Ему нравилось нагнетать возбуждение и понимать, что это он виноват. Достаточно было опустить руку в воду, чтобы обхватить пальцами горячее и слабо пульсирующее в ладони, насладиться соблазнительной твёрдостью. Сэхун без спешки провёл ладонью по всей длине и огладил округлую головку, поймал губами судорожный выдох и коснулся ладонью сведённых мышц на животе. Почти каменная жёсткость под бархатом кожи. — Перестань... — едва слышно шепнул Чонин, тронув кончиком языка мочку. — Не могу, — честно признался Сэхун, навалившись на Чонина и прижавшись теснее. Толстый ствол возбуждающе скользнул вдоль ложбинки между ягодиц, усиливая желание и чувственность Сэхуна. Чонин рванулся прочь из объятий, выбираясь из ванны. С него потоками хлынула на пол вода, но это было неважно. Сэхун последовал за ним и едва не поскользнулся. Устоял на ногах только потому, что уцепился за Чонина, нашарил рукой полотенце, сдёрнул с крючка и уронил на залитый водой пол. Они с Чонином всё-таки растянулись на полу поверх полотенца. Путались в сплетениях рук и ног, мучая друг друга жгучими выдохами и несдержанными поцелуями. Одержимо целовались и молча пытались перехватить руки друг друга, прижать к полу. У Сэхуна вдох не получился — его прижали сильнее, припечатали грудью к влажному полотенцу на полу, обдали горячим дыханием затылок и смяли губами кожу на шее. Чонин двигался вниз вдоль позвоночника, оставляя на коже пылающие следы. Заставлял Сэхуна хрипло стонать и елозить всем телом, когда впивался губами в кожу между лопатками и зацеловывал это чувствительное место. Там так горело и сладко покалывало, будто Сэхун лишился лоскута кожи, и теперь все рецепторы были предельно обнажены, а чувствительность возросла до предела. Сэхун настолько зациклился на этих ощущениях, что далеко не сразу заметил медленно двигающийся в нём палец, без спешки оглаживающий стенки внутри и возбуждающе растиравший края входа до томной расслабленности в мышцах. Ноги превратились в дрожащее желе, но Сэхун умудрился немного приподнять бёдра, чтобы Чонину было удобнее продолжать, а после коснуться разгорячённого тела влажной от смазки головкой. Сэхун вонзил зубы в собственное запястье, упиваясь тяжестью Чонина и плавным напором, с которым крепкий ствол раздвигал края входа и неторопливо проникал глубже. Он кусал запястье, а Чонин кусал его плечо. Оба боялись звуками разбить желанное напряжение и единение. Повернув голову, Сэхун приоткрыл глаза, уставился на предплечье Чонина и припал к нему губами. Чонин упирался руками в пол возле его плеч, и губами Сэхун ощущал струившуюся по мышцам силу, с которой Чонин удерживал себя над ним. Мышцы проступили отчётливее на толчке, из-за которого Сэхун покачнулся невольно и втянул в себя обжигающий возбуждением воздух. Он жадно глотал этот раскалённый воздух, стремясь надышаться и запастись кислородом, пока тишину нарушали мягкие шлепки, и движение внутри него было размеренным и плавным, нагнетающим и дразнящим. Пока сладость растекалась по телу пряным теплом и щадящим удовлетворением. Губы Чонина помечали его плечи и шею влажными следами, кончик языка танцевал на проступающей чуть ниже шеи косточке. Чонин прижимался бёдрами к его ягодицам, погружаясь в него членом и просто приятно растягивая и растирая стенки внутри — до щекотно-тягучего покалывания и волны тепла вдоль позвоночника. Волна постепенно поднималась всё выше, заставляла очертания предметов перед глазами Сэхуна терять чёткость, заставляла Сэхуна сосредотачиваться на растущей тяжести в самом низу живота и с трудом удерживать бёдра. Глушить звуки теперь не получалось. Сколько бы Сэхун ни пытался схватить ртом воздух, в лёгкие всё равно попадало слишком мало. Вместо вдохов получались всхлипы и стоны. И Сэхун почти не ощущал поцелуев Чонина на плечах и шее, которые стали быстрыми и смазанными. Он потерялся в пространстве, стоило Чонину оторвать одну ладонь от пола, смять пальцами его волосы и жёстко потянуть, вынуждая вскинуть голову и повернуть её. Чонин напористо заполнил широко раскрытый рот языком, вылизывая нёбо, обводя язык Сэхуна и жадно обхватывая его губами, посасывая с откровенной жадностью. Не ответить было попросту невозможно. Они исступлённо и непрерывно целовались, пачкая губы слюной, не успокаиваясь и вновь пытаясь целоваться так, чтобы окончательно лишить друг друга возможности дышать воздухом. Зачем воздух на семь миллиардов, если можно дышать только друг другом? Голова шла кругом от несдержанных поцелуев, а резкие и быстрые толчки казались их продолжением. Они не соприкасались теперь губами, но будто продолжали целоваться. Сэхун глухо стонал, подаваясь бёдрами к Чонину, отчаянно насаживался — до обжигающего жара волной от бёдер до макушки. Он хотел Чонина обернуть собой и заключить в себе, чтобы только его, только в нём и насовсем. Напрягал всё тело, с силой сжимая мышцы внутри, удерживая — до тихих низких стонов Чонина, больше похожих на рычание. Чонин прижимался губами к его шее в попытках заглушить звуки, но Сэхун стонал громче и отчётливее — за двоих, уже не стараясь сдерживаться, потому что бесполезно и бессмысленно. Смутно помнил, как Чонин удерживал его бёдра, приподняв повыше и разбивая собой всю его сущность быстро, точно, так торопливо, чтобы Сэхун не рассыпался раньше времени и не исчез, пропустив самое главное. Невозможность прикоснуться к собственному члену и приблизить оргазм заставляла Сэхуна всё отчаяннее бросать себя к Чонину, сводила всё тело пульсирующим напряжением. Он гнался за собственным сердцем в попытках попасть в его бешеный ритм и слиться с оглушающим стуком. Было хорошо настолько, что уже слишком. Потребность разбиться вдребезги стала необходимостью, чтобы вообще выжить. Правда, запомнить это не получилось. Запомнить получилось только пронзивший тело и заполнивший его шторм из противоречивых и невозможных впечатлений, которые Сэхун никогда в жизни не смог бы описать связно. Чувства возвращались постепенно и неохотно. Сначала — испачканное спермой полотенце, к которому Сэхун прижимался животом. Липкий пот на теле, судорожное дыхание, ниточка слюны на подбородке и гулко бухающее в груди сердце. Потом уже — горячее дыхание на шее, прижатый к затылку лоб Чонина и его тяжесть на Сэхуне. Вязкая влага на ягодицах и между, касания ног, поглаживания ступнёй на лодыжке. Лёгкое пощипывание на коже — везде, где побывали губы Чонина. И Сэхун всё ещё отчётливо осознавал собственную открытость и недавнюю наполненность, и это заставляло его мелко дрожать, переживая заново тени и отголоски ярких во время секса ощущений. Сэхуну хотелось растаять под Чонином и впитаться в него без остатка. Чёрт с ним, пусть даже каждый раз их близость будет заканчиваться погромом в ванной — Сэхун только теперь заметил, что они успели своротить всё с полки и саму полку, но не помнил, как и когда это случилось и по чьей вине. Пол заливала вода, полотенце явно нуждалось в срочной спасательной операции, их одежда тоже сползла на пол и промокла, а им самим вновь светила помывка. И Сэхун не испытывал уверенности, что им вообще можно оставаться в ванной вдвоём — это могло привести к повторению. Не прямо сейчас, конечно, потому что прямо сейчас хотя бы Сэхун не смог бы даже встать или шевельнуться. У него всё пылало внутри и требовало покоя. Он мог только лежать, стараясь пережить последствия испытанного удовольствия и мечтая о повторении. Чонин провёл губами по его шее, тихонько вздохнул и кончиками пальцев огладил бедро. Вставать он явно не собирался, но Сэхун не возражал — ему нравилось ощущать на себе уютную тяжесть и греться жаром гибкого тела. На следующий день Сэхун вернулся домой позднее, чем обычно, и едва не перевернул ведро с водой, когда распахнул дверь. Исключая злосчастное ведро, в прихожей царила образцовая чистота. Удивлённый Сэхун снял обувь, подкрался к двери в гостиную, потом перебрался к спальне. В спальне Чонина и увидел. Первым делом Сэхун ошеломлённо застыл, недоверчиво разглядывая вытянувшегося на полу Чонина. Тот забыл о тряпке, устроился перед ноутбуком и рассматривал коллекцию фотографий Сэхуна, болтая ногами в воздухе и демонстрируя босые узкие ступни с аккуратными пятками. Наушники объясняли, почему он пропустил возвращение Сэхуна, но белые провода смотрелись непривычно ярко на фоне тёмных волос. Сэхун пожирал его взглядом и пытался понять, что же изменилось вместе с цветом. Наверное, ничего. Чонин остался Чонином, просто выглядел немного непривычно. И немного более жгучим, чем раньше. Сэхун осторожно подобрался к Чонину, устроился рядом и стащил один наушник, чтобы послушать музыку. Чонин окинул его чуть настороженным взглядом и вопросительно вскинул брови, неловко попытался отбросить длинную чёлку и слабо улыбнулся. — Нравится? — Ты мне любым понравишься, — честно ответил Сэхун. — Что ты тут устроил? — Сам не видишь? Решил прибраться, пока время... — Чонин нашёл взглядом часы на мониторе ноутбука, тихо выругался, сунул Сэхуну наушники и плеер и сорвался с места. — Сегодня в клубе сбор, — напомнил Сэхун громким голосом, отключая плеер и закрывая ноутбук. — К чёрту! — отозвался из гостиной Чонин. — К чёрту, — согласился Сэхун. — И куда ты? — У меня итоговое собеседование... — Чонин промчался мимо уже в тёмных брюках, потом заглянул к Сэхуну. — Рубашка ещё не высохла. Пришлось пошарить в шкафу и поделиться с Чонином белой рубашкой. Сэхун неторопливо застёгивал пуговицы на груди, любуясь Чонином, потом расправлял рукава и воротник. — Сходишь со мной? — вдруг спросил Чонин с широкой улыбкой, из-за которой у Сэхуна в груди пышным пионом распустилось солнечное тепло. — С тобой? — Ага. Не на собеседование, а так, подождёшь рядом в кафе, идёт? На удачу. Меня в любом случае уже взяли, я победил в конкурсе. Просто... немного беспокойно, — неохотно договорил Чонин и прикрыл глаза ресницами, когда Сэхун согрел лёгким прикосновением его губы. — Просто всё всерьёз, и работа по специальности, и хочется не упустить такой шанс, ну и... — Замолчи, — шепнул ему Сэхун и вновь поцеловал. — Просто дай мне пять минут. Ослепительная мальчишеская улыбка заставила его улыбнуться в ответ, убив последние сомнения в глубине души. Всё, что им полагалось друг о друге знать, — это имя и статус в клубе "Грин". Но они оба узнали гораздо больше и осознанно вторглись в личное пространство друг друга. Неважно, как это вышло. Неважно, почему вот так. Неважно, где и для чего. Сэхун знал наверняка — они просто будут вместе. Не смогут иначе. Две птицы, что не вернутся весной в родные края, а останутся там, где всегда смогут быть вместе. И когда Чонин после собеседования налетел на него вихрем, чтобы стиснуть в крепких объятиях и восторженно шепнуть: "Получилось", Сэхун обнял его ещё крепче в ответ, жадно вдыхая слабый запах шампуня и солнечный жар бронзовой кожи. В центре груди цветком распускалось хрупкое и желанное тепло. Сэхун теперь точно знал, как называется этот цветок. "Счастье". Не совсем как в кино, но хотелось именно так, как было и есть, и никак иначе.