Ложный герой

Bang bang, that awful sound Bang bang, my baby shot me down

- Твоя сестра мертва, Нат, - с хрипотцой говорит Стив, неотрывно глядя на разбитое лицо Романофф, то и дело соскальзывая взглядом на введенную ей в рот трубку дыхательного аппарата. - Так получилось, что я... - Роджерс запинается, он так долго принуждал себя забыть правду, выкинуть тот проклятый фрагмент жизни, будто неудачный снимок, всего лишь случайность, произошедшую не с ним. Скомкать да избавиться бы навсегда. Но это как игнорировать вздувшуюся и разросшуюся опухоль внутри, постоянно ноющую, доводящую до исступления, являющуюся частью тебя самого. Можно себя обмануть, но забыть... никогда. У Стива так и не поворачивается язык сказать: "Я убил ее”. Он прячет лицо в грубые ладони и сквозь стиснутые зубы кричит, зная, что за барабанящим в окно дождем, никто не сможет его услышать. В который раз он сюда приходит? Смотрит на коллегу загнанным взглядом, понимая как виноват, и, нервно теребя в руках значок Романофф, то и дело пересчитывая на нем сколы и царапины, чтобы хоть немного отвлечься от самоедства. Стив каждый раз пытается раскаяться, вскрыть нагноившиеся раны, вот только вся гниль почему-то уходит внутрь. - Наверное, я не заслужил прощения, - отвечает ей Роджерс, мысленно представляя их диалог: она бы кривила пухлые губы, смотрела бы так разочарованно, осуждающе, не желая до конца ему верить, скорее всего ударила бы его. - Как жаль, что мы не познакомились раньше, может, тогда не произошло бы всего этого. Она ему не отвечает. Роджерс не знает ответит ли вообще когда-нибудь, ведь даже если есть шанс того, что Нат выйдет из комы, то Роберт, нет, Тони, он позаботится, чтобы свести этот шанс к минимуму. Кажется, все-таки пришло время прощаться с упертой, своевольной Романофф. Снова. Стив склоняется над ней, стараясь запомнить каждую черту лица Наташи, убирает прядь рыжих волос ей за ухо и прижимается обветренными губами к ее прохладному лбу. Она пахнет маком и любовью. Этот запах он унесет с собой навсегда. Стив закрывает глаза и давится всхлипом, понимая, что находится в чьей-то чересчур хитро вывернутой ловушке. * По дороге домой с ним связывается Маки, обеспокоенно говорит, что в доме Наташи ничего не нашли, никаких улик, будто в дом и не вламывались вовсе, разве что легкий погром. Он говорит быстро, Стив даже сказал бы, нервно тараторит, не зная на что опереться в расследовании, ситуация совершенно запутанная, им непонятно, кому она перешла дорогу. Тогда Маки выдает свою догадку, от которой у Стива аж челюсть хрустит в напряжении. - Полагаю, ее заветные работорговцы не такая уж и фантазия, - мужчина сам себе до конца не верит, но это та единственная соломинка, за которую еще можно зацепиться. - Даже если это так, - крупицы самообладания тают на глазах и Роджерс едва держит себя в руках, его нервы уже на пределе. - Это тот кусок, который наш маленький полицейский участок просто не проглотит. Маки, даже если это так... тебя, меня, любого другого просто уберут, как убрали Наташу. - Заткнись, - резко отвечает мужчина. - Просто заткнись. Ее они еще не убрали, - он тяжело выдыхает в трубку и напряженно молчит. Они оба слушают шум дождя и едва уловимый треск в телефоне. Оба хотят что-то сказать, но никак не могут себя заставить. А потом Маки сдается и устало заканчивает разговор: - Мне нужно все обдумать, Стив. Завтра увидимся в участке. Роджерс еще какое-то время слушает гудки в телефоне, будто должно быть что-то еще, должна прозвучать та недосказанность, повисшая между ними, но звонок завершается сам собой. Как, в общем-то, и все в жизни Стива Роджерса, независимо от приложенных им усилий. И, к сожалению, жизнь играет не в его сторону. Он громко цокает языком и выходит из машины, не доставая зонт. Белая футболка тут же прилипает к телу, вырисовывая линии напряженных мышц. Стиву хочется, чтобы с этим дождем смыло всю ту пережитую неделю, чтобы голова наконец прояснилась. Но этого не происходит. И он скорей спешит под крышу, домой, где его ждет тишина, даже пес не бежит встречать, требовать от вернувшегося хозяина любви и ласки. Роджерс догадывается, что этот негодник дрыхнет на диване без задних ног, хотя он ему запретил там спать. Стив стаскивает с себя промокшую футболку и идет на кухню, заварить чай. С крепкими напитками он обещал себе повременить, от них только крышу сносит и никакой разрядки. Тем более ему еще нужно поговорить с Себастианом, покормить его в конце концов. И это почему-то дается тяжелее всего - поговорить. Роджерс тяжело выдыхает, как-то день не задался с самого начала. “Сегодня не будет банкета”, - говорит он про себя, накладывая в тарелку остатки вчерашнего ужина. Кажется, он сам уже давно ничего не ел, но чувство голода к нему так и не приходит. В подвале стоит полумрак, приходится щелкнуть выключателем, чтобы загорелась тусклая лампочка и Роджерс увидел уже ждущего его пленника. Он медленно спускается по проседающей под его весом лестнице, чувствуя на себе чужой взгляд, но никто из них не заводит разговор. Оба молчат, даже когда сидят напротив друг друга. Стив смотрит как Себастиан ест и вдруг думает, почему из всех, кто только мог быть, он выбрал именно его? Роджерс даже не побоится сказать, полюбил именно Стэна. Ответ совсем не приходит ему на ум, пока сидящий напротив него Себастивн вдруг не спрашивает: "У тебя все хорошо?" И Стив не может сдержать истерический смешок, тот вырывается совсем внезапно. Все ли у него хорошо? Вопрос, который никак не ожидаешь услышать от пленника. Вопрос, который вдруг дает ответы: Себастиан не был его любовью с первого взгляда, не нравился ему даже потом, когда они переспали кучу раз, вернее, пока Стив его трахал. Просто, в какой-то момент, в самый, пожалуй, нужный момент, он оказался рядом и дал то необходимое тепло. И, честное слово, цепная реакция была куда сильней, чем Роджерс мог себе представить. Он все еще неимоверно жаден до любви, которая так и остается односторонней. Это неудивительно, правда? - Я хочу тебя, - его слова будто бьют Себастиана током. Но Роджерс себя поправляет: - Я хочу, чтобы твое сердце принадлежало мне, - дежавю, он уже говорил подобное много, очень много раз. Он продолжает нести полный бред, банальный до зубной боли, понимая, он оказался в безнадежной ситуации. Очень скверной и из ряда вон глупой. Столько мучить и ломать человека, чтобы вот так глупо сломаться самому. А после, как маленький ребенок, не понимающий, что натворил, просто повторять, люби, люби, ну полюби же меня. - Если я скажу "нет", ударишь меня? - это ожидаемо, Стив понимает к чему клонит Себастиан, они явно находятся в неравном положении. - Нет, - отвечает Роджерс. - Но и не могу дать тебе уйти. Себастиан опускает глаза и кидает в тарелку объеденную косточку, есть он больше не хочет. - Что же со мной будет, хозяин? - последнее слово Стэн произносит с издевкой. - Продавать меня не собираешься, отпускать тоже. Хочешь, чтобы я всю гребанную жизнь тут торчал? Мысль о том, что он сгниет в этом подвале невыносима, хочется забиться в истерике, сорвать голос, выкрикивая все, что он думает об этом голубоглазом уроде в его холенное лицо, но Себастиан лишь хватает тарелку и кидает ее в стену, та со звоном разлетается на куски, а Стив даже не моргает, продолжая смотреть на Себастиана с такой озабоченностью в глазах, которой там не место. Будто немного заигрался в садиста, а на деле всегда был добрым парнем. - Господи, да прикончи ты уже меня, невменяемый ты ублюдок, - в каком-то отчаянии просит Стэн, пряча лицо в сгибе локтя. Они будто по петле ходят. - Ты так жалок, - ему не стоило произносить подобные слова, он понимает это, как никто другой. Но уже находится на пределе своих сил, огрызается от сердца, будто второе дыхание для этого открылось. Будто вернулись в самое начало. “Смешно”, - думает Стив, “Как же я размяк”. А дело, наверное, в том, что некогда выстроенная им жизнь, тот карточный домик, который он вообразил в какой-то момент своим миром, стал рушиться. Все это валится на него, режет, бьет, дробит кости, именно так разваливаются убежища, которые строят для себя, никак иначе не назовешь, как сломленные люди, теряющие почву под ногами. И он впервые оказался настолько сломлен, что потерял самообладание. Роберт посмеялся бы над ним, долгим заливистым смехом. Сказал бы такое банальное: “ Я же говорил”, сказал бы: “Для тебя Большой Брат не выделил счастливого куска посредственной жизни”. Сказал бы: “Мне тебя жаль”. - Мне было семь, - вдруг говорит Стив, - когда отец забил насмерть мою мать кулаками, - у него не дрожит голос, не стоят в глазах слезы, для него это сухие факты, он уже давно забыл ее лицо. - Его самого убили позднее. Копы прижали, а он оказал сопротивление, совершенно не имея никаких шансов. Выстрел. Пуф. И я сирота. Так бывает. И мне было все равно: на отца, на мать, на тех людей, что впоследствии стали меня окружать. А потом приют и первая кровь на моих руках, - Роджерс улыбается, будто вспоминает что-то приятное, и Себастиана передергивает. - Я хотел, чтобы мы подружились. Понимаешь, - Стив смотрит на свою раскрытую ладонь, а потом сжимает ее в кулак, - он называл меня уродом, и я не знал, как по-другому вынудить его быть моим другом. Тогда я ударил его. Потом ударил еще раз и еще, пока все его лицо не залила кровь. - Зачем, - Себастиан чувствует прежний страх перед Стивом, всколыхнувшийся в нем с новой силой, - ты мне рассказываешь об этом? - Мне было двенадцать, когда я первый раз влюбился, - Роджерс поднимает на Стэна тяжелый взгляд, настолько тяжелый, что у того сбивается дыхание, кажется, он начинает понимать, к чему все идет. - Я изнасиловал ее и зарезал, потому что она не хотела быть со мной. - Перестань, - голос у Себастиана сиплый, лицо белее простыни. Ему не хочется это слушать, он мысленно умоляет время обернуться вспять, пусть Роджерс снова скажет, что любит, он будет ему врать, он будет повторять, что тоже любит, пока ему не поверят. Только бы вернуть тот момент, когда он вдруг почувствовал себя у руля, почувствовал, что ему наконец дают шанс подавить Стива. Он же уже столько раз об него разбивался, обо все эти ложные надежды, подкинутые ему так искусно: пистолет лежащий, только руку протяни, открытая дверь, вдруг чудом не защёлкнутые кандалы. Любовь Стива Роджерса. Любые неверные ответы Себастиана всегда порождали волну насилия, любой выбор противопоставляемый желанию Стива становился контрольным выстрелом в висок. Пуф. - Я ловко научился заметать следы, прятать то, кем являюсь за теплой улыбкой. И, Себастиан, мне верят, - он улыбается своей дурацкой голливудской улыбкой, такая озаряет лица супергероев, такая светит с билбордов, порицающих насилие, такую носит шериф небольшого городка в глубинке Америки. - А потом меня заметил человек, ставший моим отцом, заметил настоящего меня. Он сделал из меня солдата, надеясь, что заполучил в руки универсальное оружие, и я хотел им быть. Но... - Стив неприятно улыбается и трет висок, - его сын оказался тварью пострашней, чем отец. Тогда-то ловушка и схлопнулась. - Роберт? - У Себастиана дрожит голос. Он знает их настоящие имена, это уже та информация, за которую убивают. - Мммм... - как-то безразлично мычит Роджерс, уставившись остекленевшим взглядом в никуда. Смешная шутка - память, махинация, которую мы сами с собой проворачиваем, чтобы не терять связи с теми, кем мы были когда-то. С теми мыслями и той жизнью. Связь, которую Стив так самозабвенно мечтал разорвать. Его жизнь с самого начала была искажена насилием, кровавым месивом вместо лица матери. Себастиану страшно. Да, он выпалил с горяча “убей уже меня”, вырвалось, он же обыкновенный человек, который может потерять над собой контроль, забыться. Но он никогда не хотел умирать, независимо от того, как его мотала жизнь. Даже если это настолько собачья жизнь, что злой, больной, кусачий, но он все еще хотел жить. Почему же сейчас, когда получилось вывести Стива на чувства, он так глупо сплоховал? Его пальцы немного подрагивают, и они холодные, он понимает это, когда едва касается теплой ладони Стива. Тому в глаза возвращается осмысленность, он смотрит на чужую узкую ладонь поверх его и, ничего не говоря, переплетает их пальцы. Стэну хочется верить, что это хороший знак, что между ними еще не разорвалась та связь. Но... - Стоит ли мне сломать их? - спрашивает Роджерс, чувствуя как ему передается дрожь Себастиана, того лихорадит от ужаса. “Так правильно”, - думает Стив. Пока он помнит месиво вместо лица матери, в его жизни нет места любви. Выбор сделан.