Быть человеком

      Небо было чёрным. На серую землю из плотных туч сыпался пепел. В воздухе витали ароматы смерти, крови и железа. Такие привычные для обитателей этого тёмного мира. Кровавый диск луны выплыл из-за песчаных холмов. Тучи вокруг него окрасились в алый и по чёрному небу расползлись полосы, словно реки крови. Это небо пугало и завораживало.       Среди песчаных дюн на берегу реки, что была наполнена кровью вместо привычной людям хрустально-чистой воды, стояла полуразрушенная пагода. Стены испещряли трещины, лестницы местами обвалились, росписи на балконах стёрлись, резные перила истончились. Изогнутые крыши покрывал пепел. Он же был и на лестницах, и на перилах, словно хлопья снега укрывал всё вокруг.       В тишине, нарушаемой лишь шелестом пепла, раздался звон колокола. Казалось земля содрогнулась и всё вокруг застыло. А следом за колоколом раздались заунывные песнопения, эхом звучащие в стенах полуразрушенного храма:       — Exorcizamus te, omnis immundus spiritus, omnis satanica potestas, omnis incursio infernalis adversarii, omnis legio, omnis congregatio et secta diabolica, in nomine et virtute Domini Nostri*       Нечеловеческий вопль, напоминающий рёв дикого зверя, заглушил заунывное звучание мужских голосов, но заставить их умолкнуть не смог.       В центральном зале, под сводами пагоды, закованный в цепи стоял мужчина. У него были белоснежные длинные волосы до поясницы, светлое лицо, залитое кровью. На нём было простое чёрное кимоно, оголившее крепкую грудь, которую пересекала глубокая рана. Края её были ровными, но сильно разошлись из-за чего крови было особенно много. Мужчина уже не дёргал разведёнными в разные стороны руками, стиснутыми цепями. Это причиняло слишком много боли.       Под мужчиной на каменном полу была нарисована пентаграмма, что сияла алым. Он был скован в её центре. И шанса на побег больше не было.       — Vade, satana, inventor et magister omnis fallaciae, hostis humanae salutis. Da locum Christo, in quo nihil invenisti de operibus tuis; **, — взвились голоса к сводам и мужчина заорал. Его лицо искривилось в агонии. Тело сотрясала дрожь.       — Рихтер! — закричал голос, и к кругу бросился невысокий парнишка с чёрными волосами и венозно-алыми глазами с вертикальным зрачком. Чёрное хаори взметнулось вверх. Паренёк был уже почти у круга, когда его схватили и заломив руки за спину, поставили на колени. — Пустите меня! — яростно заорал мальчонка, вырываясь и шипя на мужчин в чёрных кимоно, расписанных серебряными нитями.       Мужчина в центре пентаграммы уронил голову на грудь. Его лицо наискось пересекала уродливая рана, кровь из которой текла по подбородку, шее, груди. Левый глаз был закрыт, рана и его задела. Но правый был приоткрыт. Глаза у мужчины были янтарные, взгляд пронизывающий, ледяной. И даже теперь, когда блондин находился на пороге смерти, в его взгляде не было ужаса или мольбы о пощаде. Были боль и ярость, и ненависть, и жажда мести. Лишь при взгляде на хрупкого юношу, стоявшего на коленях всего в нескольких шагах от пентаграммы, взгляд мужчины смягчился и на тонких губах появилась кривая ухмылка.       — Ноа, — рык сорвался с губ мужчины. Он смотрел на мальчишку пытаясь запомнить его облик в мельчайших подробностях. Кукольное личико с тонкой, не видевшей дневного света кожей. Большие очаровательные глаза венозно-алого цвета с вертикальным кошачьим зрачком, высокие скулы, дрожащие тёмные брови и светлые губы, раскрытые в вопле. Чёрные волосы были всклочены и длиной достигали поясницы. Этот мальчишка, его побратим, был удивительно красив и изящен для юноши. Но ведь Ноа и не был мальчиком. Девочка, переодетая в мужское кимоно, разделившая с Рихтером узы братьев. Его единственная любовь, ради которой он был готов уничтожать миры и Высших Богов.       — Рихтер! — вновь закричала Ноа, вырывая руку из захвата, вытягивая её вперёд, желая коснуться возлюбленного. Но её тонкие бледные пальцы не дотянулись даже до сияющего круга пентаграммы. Слишком далеко.       — …humiIiter majestati gloriae tuae supplicamus, ut ab omni infernalium spirituum potestate, laqueo, deceptione et nequitia nos potenter liberare, et incolumes custodire digneris. Per Christum Dominum nostrum. Amen***, — в звоне колоколов пели мужчины в чёрных одеяниях, чьи лица скрывали резные белые маски животных. Пентаграмма засияла алым, поглощая кричащее, трепещущее тело мужчины.       — Не-е-ет! — заорала Ноа. Не удерживаемая больше, она повалилась на каменный пол, глядя широко распахнутыми глазами на выжженные знаки в том месте, где только что был её побратим. Мужчины молчали, но их голоса эхом пели под сводами храма и колокол звучал где-то во мраке. — Рихтер, — одними губами прошептала Ноа, дрожа всем телом, ощущая пустоту и горечь. Его больше не было.