Серый камень

Лайош стал палачом не по своей воле. Иногда, оглядываясь назад, он думал, что тут виной и вовсе не чья-то воля, а злое стечение обстоятельств, толкавшее его на одну и ту же стезю раз за разом. Охранять будущую жертву, придержать руку, из которой старательно выдирают ногти, раскрыть пошире рот, в который через мгновение польется кипящее масло — Лайош невольно оказывался под рукой, а потом его хозяева, вглядевшись в него, поручали ему все более жестокую и тяжелую работу. Наверное, дело было в флегматичном характере Лайоша — он удивительным образом пропускал мимо своего восприятия все, что могло его хоть немного ранить. И там, где взрослые мужчины, привыкшие убивать, плакали или блевали в углу, Лайош просто сжимал зубы покрепче и выполнял очередной приказ. Он морил голодом, выпускал кровь, забивал до смерти и четвертовал. Ему едва исполнилось тридцать, а счет его жертв уже шел на многие десятки. Единственное, что он никогда не делал — не трахал их, даже когда ему приказывали. У него просто не вставало. Впрочем, его предыдущий господин предпочитал сам развлекаться с приговоренными, а Лайош либо держал их, либо аккуратно связывал и ждал за дверью темницы. Он не задавал вопросов, почему господин так любит избивать и связывать юношей и девушек, а не позовет их просто в спальню. Он не спрашивал, почему некоторых из них он отводил в лес, а возвращался один, вымотанный и странно счастливый. И когда господин однажды не вернулся из леса, он тоже никого ни о чем не спрашивал. А пару месяцев спустя в поместье прибыли его наследники — младший брат старого лорда с единственным сыном. У Лайоша резко поубавилось работы. Новые господа были мягче и проще. Никаких развлечений в темницах, никаких наказаний, кроме порки. Рабы и слуги впервые вздохнули полной грудью. Через месяц молодые господа отправились в лес на охоту, а когда вернулись, в них что-то сломалось. И вскоре работы у палача стало даже больше, чем при старом господине. Однажды старшая дочь нового лорда прислала отцу раба. То ли в подарок, то ли просто так, Лайош не стал разбираться. Раб был военным трофеем — умный, интеллигентный, с прекрасным образованием. И, похоже, по какой-то загадочной причине роль раба его совершенно не тяготила. Раб-лекарь, преданный своему хозяину. О чем еще можно мечтать. Однажды молодой хозяин, о котором поговаривали, что он спит с собственным отцом, за волосы притащил в подвал молодую служанку. — Эта сука посмела поднять на меня руку, — прошипел он. На щеке медленно наливался синевой след от удара. Не особо меткого, но Лайош оценил. — Разберись с ней, — грубым толчком юноша швырнул девушку к ногам палача. Лайош окинул взглядом порванное платье, заплаканные щеки и распущенные косы и промолчал. — За нанесение вреда господину полагается отрезать одну руку, — только и сказал он. — Какую из них? — Да хоть обе! — бросил, порядком подуспокоившись. Ну, обе так обе. Лайош заставил девушку подняться на ноги и собрался было потащить в пыточную, но молодой хозяин его остановил — Хотя погоди. Недавно я прочитал об очень интересном наказании, принятом у восточных варваров… Несколько дней спустя к девушке прислали врача. — Господин сказал, что мне нужно осмотреть девушку, — сказал раб, с вызовом поднимая глаза на палача. Он был невысоким, с тонкими очками на бледном лице, и ужасно злым. Лайошу он сразу не понравился. — Осматривайте, — пожал он плечами. Ему-то какое дело. Он провел его к камере, где оставил девочку после наказания. Он думал, что через пару часов ему скажут, куда ее деть, но про нее словно все забыли и вспомнили только теперь. Видимо, молодой лорд вспомнил о непокорной рабыне и снова захотел ее в свою постель. Даже искалеченной. Лайош открыл дверь и отступил в сторону, позволяя ему войти. Врач чуть не захлебнулся вздохом, увидев, кто лежит на грубо сколоченном из досок подобии кровати. Он посмотрел на палача с ужасом и яростью. — Ей же пятнадцать! — воскликнул он. — Как можно калечить детей? Лайош только пожал плечами. Он был палачом, а не судьей. Лорд выносил приговор. Он приводил его в действие. Не ему было решать, справедлив приговор или нет. Врач наклонился над девушкой и прошептал ей что-то успокаивающее. Она не услышала, а если и услышала, то не подала виду. Впрочем, Лайош думал, что все-таки первое — у нее началась лихорадка, раны заживали плохо, а палачу было некогда обрабатывать их. Да и откуда ему было знать, что лорд еще захочет видеть ее живой? Он даже немного разозлился — Геллен вел себя так, как будто все это — его вина. Врач тем временем закатал рукава и принялся осматривать ее раны. — Как… как давно она здесь? — спросил он нервно несколько минут спустя. Лайош только пожал плечами. — Неделя, кажется, — сказал он наконец. — Может, меньше. — Зачем ей отрезали кисти рук? — спросил врач надломленным голосом. — Она ударила своего господина. Так полагается. — удивленно ответил Лайош. Для него эти правила были неизменной частью мира, впечатанной в самое нутро. — А что случилось с грудью? — Я их отрезал. По приказу хозяина, — спокойно сказал палач, пресекая все вопросы. Врач побледнел до синевы и начал осторожно снимать старые заскорузлые бинты. Осторожно не вышло — за это время они успели прилипнуть к ране и высохнуть. Когда врач сдирал бинты вместе с запекшейся кровью, комнату заполнил запах гноя, болезни и крови. Врач зажал рот рукой, но к его чести сдержался и продолжил работу. Девушка тихо вздрагивала, но, похоже, была в настолько глубоком беспамятстве, что не могла ни кричать, ни плакать. Лайош молча ждал, когда врач уже закончит возиться с этим полутрупом и можно будет снова закрыть камеру и забыть о ней на ближайшие пару дней, пока не придет время избавляться от того, что останется. Врач нервно оглядывался на него, и Лайош вскоре понял, что дело в его собственном пугающем взгляде, которым он привык смотреть на жертв. Так что он оттолкнулся от стены и открыл дверь. — Я подожду снаружи, когда вы закончите. Несколько минут спустя врач вышел из темницы, утирая слезы. — Я… кхм, простите, ей нельзя было помочь… — Скажешь это лорду. Лорд был не в восторге. — Умерла?! — воскликнул он, комкая в руках сигарету. — Я не давал права ее убивать. — Вы не понимаете, — надломленным голосом сказал Геллен. — Она уже умирала. Я только ускорил этот процесс, облегчив ее страдания… — Да мне плевать! — рявкнул он. — Я отдал приказ, а ты его нарушил. Геллен поджал губы и вскинул голову. — Да, нарушил, господин. Потому что счел нужным поступить в соответствии с моралью, а не вашим приказом. И если бы у меня был выбор, я бы сделал это снова. Лорд, кажется, даже не очень разозлился на это вопиющее хамство, только поднял брови. А потом, словно в тот же миг Геллен перестал для него существовать, перевел взгляд на палача. — Накажи его, — спокойно сказал он. Геллен обмер. — Что именно мне нужно сделать? — уточнил Лайош на всякий случай. — Плети будет достаточно. А вообще… на свой вкус. Но не перебарщивай. Я хочу, чтобы он был живым и целым. Врач вздрогнул, когда Лайош взял его за плечи и развернул к выходу. — Не болтай, — сказал он в пыточной. — И не спорь с лордом, если не хочешь проводить тут каждый вечер. Врач только кивнул, уставившись себе под ноги. — Раздевайся, — сказал Лайош, отвернувшись к стойке. Снял плеть, позволил ей опасть на пол ленивой змеей. Врач за его спиной не шевелился. — Я сказал тебе раздеться, — повторил он спокойно. — Не заставляй меня это делать, тебе не понравится. Врач начал медленно раздеваться, словно пытаясь оттянуть неизбежный итог. Палач его не торопил. Ему некуда было спешить. — Полностью? — дрогнувшим голосом спросил Геллен, оставшись в рубахе и нижнем белье. — Я могу порвать одежду, — сказал Лайош, наматывая плеть на руку. Геллен вздохнул и скинул остатки одежды. Он попытался прикрыться, но Лайош даже не пытался его разглядывать. Слишком много он видел перед собой обнаженных тел, чьи хозяева вскоре забывали о стеснении, приличиях и всем остальном. Кроме боли, конечно же. Ненадолго отложив плеть в сторону, Лайош почти без сопротивления приковал Геллена к потолку так, чтобы тот едва доставал пальцами до пола. В такой позе толком не прикроешься и не увернешься. — Не дергайся лишний раз, — сказал напоследок Лайош. — Только сделаешь больнее. Геллен ничего не сказал, даже не шевельнулся. Только ровно дышал, плотно стиснув зубы. Первый удар Лайош сделал даже не вполсилы, он вообще не собирался бить всерьез — прекрасно знал, что может двумя ударами снять кожу со спины. Но этого хватило, чтобы выбить из жертвы воздух. Геллен захлебнулся вдохом, напряг руки и снова обмяк в оковах. На второй удар он закричал. Палач бил снова и снова, почти не глядя на жертву, только с приятным чувством удовлетворения оглядывая алые полосы, вспыхивающие на месте ударов. Геллен плакал и выл, но не просил остановиться — то ли знал, что это ничего не даст, то ли сохранил остатки гордости. Наконец палач отложил плеть. Геллен обмяк, тихо глотая остатки слез. Лайош оглядел его всего, пробежался глазами по тонким ногам с едва заметными бледными волосами и тонкими, почти девичьими лодыжками. По напряженной, чуть дрожащей спине. Порадовался, что не может видеть его лицо. Обычно он не мог трахать своих жертв. На каждое правило находилось свое исключение. Похоже, Геллен стал исключением Лайоша. Протянув руку, он огладил его бедра, заставил развести их шире. Врач дернулся, чуть не выворачивая руки из кандалов, но не сумел — для этого ему пришлось бы сломать пару пальцев. — Н-не надо… — прошептал Геллен. — Ты будешь живым и целым. Остальное лорд мне разрешил. — сказал Лайош, сплевывая себе на ладонь. Тонкие пальцы скользнули по истерзанным, разгоряченным ягодицам. — Не надо! — нервно повторил пленник, но Лайош его уже не слушал. Геллен продолжал сопротивляться, пытался увернуться от настойчивых прикосновений, но Лайош был сильнее. Пальцы, наскоро смазанные слюной, проскользнули внутрь жертвы с большим трудом. Геллен дернулся последний раз и замер, а потом и его крики сменились едва слышными всхлипами. Лайош не стал заморачиваться и тратить слишком много времени на подготовку — не было ни сил, ни смысла. Он втолкнулся одним медленным движением, позволяя себе не спешить. Вид его белой спины, перечеркнутой алыми полосами, что-то переворачивал в Лайоше, и он закрыл глаза, пытаясь оттянуть удовольствие. Второго шанса у него не будет, после этого Геллен точно поймет, что стоит держаться подальше от палача и казематов. Лайош как наяву видел его лицо, полное брезгливости и презрения. Нет, он больше не ошибется, не позволит лорду его подловить и назначить еще одно наказание. Там, наверху, в мире нормальных людей Геллен был далек от него, как Луна далека от грязи, устлавшей землю. Он был умным, ценным, к нему прислушивались и его уважали, он даже рабский ошейник носил иначе. Лайош был расходным материалом. Там, наверху, он даже не смотрел на Геллена прямо, только изредка бросал косые взгляды, когда тот шел с книгой через двор или читал лекцию господскому сыну. Но здесь… Здесь главным был Лайош. Здесь Геллен не имеет ни права голоса, ни возможности кинуть на него брезгливый взгляд. Он не имел ничего, кроме того, что позволит ему Лайош. Палач толкнулся последний раз, чувствуя, как накатывает и отступает волна наслаждения. Дернув за волосы Геллена, он повернул его голову и впился грубым поцелуем в искривленный в муке рот. Отпустив жертву, палач наскоро вытерся и оделся. Расстегнул кандалы и вышел из пыточной. Парень и сам разберется, как напялить штаны. С того дня Геллена он не встречал. Лорд не упоминал его, а прямо спросить было некого. Однажды он поймал под локоть какую-то служаночку, несшую корзину в дом и спросил о враче прямо. Но она только глянула на него с парализующим презрением и яростью и холодно ответила, что господин Геллен работает. Много позже он вспомнил, что про служаночку и ту девушку, умершую пару дней назад, ходили всякие двусмысленные слухи… Несколько дней спустя лорд пригласил его в пыточную. Спускаясь по ступеням в подвал, Лайош лениво перебирал в уме имена тех, с кем ему придется «поразвлечься» сегодня. Лорд уже ждал его в обитом бархатом кресле, видимо, принесенном сюда пару минут назад кем-то из рабов. На подлокотнике, прижимаясь к лорду как наглый шаловливый кот, сидел шлюховатый сын лорда. У ног лорда сидел Геллен. — Наконец-то, — буркнул лорд, затушив вяло тлеющую сигарету о плечо Геллена. Тот тихо вздрогнул, но не издал не звука. — Раб пытался сбежать. Мне не нужно объяснять, чего я от тебя хочу? Лайош только кивает и заставляет врача подняться на ноги. Он пытался сбежать. Это справедливо. Это то, как работает мир. Ты идешь против господской воли и получаешь равноценное наказание. Наказание, которое будет не только для тебя — но и для всех тех, кто тоже когда-нибудь захочет нарушить волю лорда. Все это Лайош повторял мысленно, привязывая Геллена к столу и фиксируя его ноги у самых щиколоток — так, чтобы даже дернуться не смог, когда Лайош возьмется за нож. Но внутри него, очень, очень глубоко внутри шептал тихий голос. Такой тихий, что обычно Лайош мог его не слушать. Но сейчас не получалось. Этот голос повторял только два слова. Мне жаль. Мне жаль. Мне жаль. Мне жаль. Мне жаль. Он повторял это, когда затыкал рот Геллена кляпом, чтобы тот не переломал себе зубы. Когда наложил жгуты на щиколотки, чтобы Геллен не истек кровью раньше, чем Лайош закончит. Когда сделал первый надрез чуть ниже косточки, полностью прорезая кожу. Когда поднял глаза на лордов и увидел, что они оба — и взрослый мужчина, вальяжно развалившийся в кресле, и юноша, почти развратно прижавшийся к нему бедром, — смотрят на него с интересом и неприкрытым удовольствием. Кажется, этот голос сорвался вместе с голосом Геллена, когда Лайош перерезал сухожилия, а врач только хрипел. Когда ступни Геллена, отделенные от тела, легли перед наблюдателями, а сам он наконец потерял сознание, голос в голове Лайоша бессильно смолк. — Чудно, — промурлыкал сынок лорда, по кошачьи склонив голову к плечу отца. Лорд снова закурил, рассматривая обвисшего в путах раба. — Нда, жаль, конечно… — задумчиво сказал он. — Но он сам виноват, в конечном-то итоге. Ладно, избавься от него, от безногого врача толку немного будет… Лорд уже собирался подняться с места, но сын удержал его в кресле, глянув сверху вниз томными шаловливыми глазами. — Постой, отец… У меня есть еще небольшая идея, раз уж ты не планируешь и дальше им пользоваться. Лорд улыбнулся и сел поудобнее. — Ну, давай, порази меня. — Северяне называли это «кровавым орлом». Лайош даже не слушал. Что-то внутри него — не сердце, нет, — внезапно сломалось. На него вдруг четко накатило осознание, что этим людям плевать на справедливость. Все, что они делают, они делают не потому, что так гласят правила, а потому, что могут. Нет никакой справедливости, есть только развлечения для сильных мира сего. -… Ребра разводились в стороны, а легкие закидывались на плечи, — продолжал юноша, глупо улыбаясь. Ни он, ни его отец не смотрели на палача. Подойдя к двери, Лайош закрыл тяжелый замок, провернул ключ и убрал его в карман. Там, наверху, правят лорды и леди. Но здесь, в подвале — его власть. И его очередь развлекаться.