At a dusky park A nameless bird that sings Where are you Oh you
В пустую квартиру хозяина галереи, Намджун буквально влетает, едва успевая скинуть обувь. Разговор с Юнги о Чимине не просто вдохновил художника… Его буквально озарило. Не раздеваясь, он, скинув картину с разрушенным отелем с треноги, поставил чистый небольшой квадратный мольберт и, обмакнув кисть в черную краску, замер. А что собственно, он собирается рисовать? Эти глубокие демонические глаза собственного отражения? Уродливого демона, пугающего одним своим видом? Хаос и смерть? Все не то. Чтобы выразить тот страх, который испытывает Чимин при одном только упоминании монстра, одних глаз не достаточно. Но и просто монстроподобное получеловеческое существо не напугает так сильно. Ведь Пак не видит уродца, он видит Намджуна. Каким образом? Но семнадцатилетний Намджун с глазами демона мучает и пугает рыжеволосого паренька. Семнадцати летний… Семнадцатилетний Ким Намджун открыл глаза в Лондоне, а где он их закрыл перед этим? Он совсем ничего о себе не помнит, но вряд ли он был ангелом святым. Мог ли он сделать что-то настолько отвратительное, что сломало бы жизни и маленького мальчика, и его самого? Мужчина медитирует над белоснежным полотном, призывая муз всего мира помочь ему. Отвратительно больное и неприятное чувство – рисовать хочется, но ничего в голову не приходит. Тогда Намджун старается вспомнить собственные ощущения, когда он увидел его. Семнадцатилетнего себя в зеленой униформе отеля, с белоснежными волосами, какими-то тонкими шрамами на руках и черными, глубокими как космос, глазами. Устрашающими на первый вздох, но притягательными и таинственными на второй. Что же тогда испытал сам Намджун? Страх? Удивление? Отчаяние? Смущение… Смущает ли его мысль о том, что некое существо, в его облике мучает невинного ребенка? Существо?Why are you crying You and I are the only ones here Me and you Oh you
Неожиданное решение приходит само собой, и художник принимается за работу. Что может быть проще, чем быть жертвой? Тебе все сочувствуют, тебя все жалеют. Эмоции, в которых ты купаешься, может хватить с лихвой, чтобы компенсировать страдания. Но вот, какого приходится мучителю? Человек, да и не человек, которого все презирают, которого все ненавидят, боятся и проклинают. Что должен чувствовать он? Намджун рисует усталость и скуку. Надоевшие до невозможности стены однообразного бытия, немного презрения. К самому себе, к человечеству, к миру в целом. Он рисует злость, которую вымещают на очередном, бессмысленном человеческом отродье. Рисует гордость и уверенность в собственной правоте. Испуганные глаза жертвы, которая принимает на себе наказания за всех, рисует плеть, выносящую миру смертельный приговор, рисует кровь искупления. Погружается. Погружается. Погружается. Когда картина, наконец, готова, ему кажется, что он сам уже стал Монстром и видит все не через слепые, поверхностные человеческие глаза, а через настоящие, зрячие глаза существа, которому открыта бесконечность. Окружающая обстановка словно бы немного серая, зато вместо предметов видишь их суть, тайный смысл бытия как на ладони, и это истерзанное тело на полу удушающее пахнет жасмином… Хлоп входной двери приводит его в чувства. За окном уже во всю светит солнце, наверное, это оно стучит своими лучами, напоминая, что людям надо спать хоть иногда. - Намджун!? – орет Зико с порога. А нет, это всего лишь его друг. – Ты дома, виновник моих проблем? - Дома, - довольно кричит мужчина в ответ. – Если у тебя есть претензии, сначала зайди и посмотри, что я нарисовал. Чихо входит с очень усталым и злым видом, но, опустив взгляд на картину, замирает, ни в силах произнести и слова. - Невероятно, - шепчет он отчего-то севшим голосом через несколько минут. Намджун ухмыляется. На картине изображен испуганный ребенок лет семи, истерзанное нагое тело все в шрамах от плетей и синяках, лицо в кровоподтеках, глаза большие, испуганные и в них отражается космос. Мальчик сидит на коленях, привязанный цепью за шею, словно собака, в комнате отеля, который так часто рисовал Намджун ранее. А возле небольшого куска кровати с балдахином виднеется силуэт. Расплывчатый темный силуэт человека с плетью в руках. - Нравится? – усмехается Ким. – Это… - Это тот самый отель, - на полувыдохе перебивает его друг. - Какой отель? – недоуменно переспрашивает художник. Серьезно, отель, это все, что поразило друга? - Тот самый, - словно для тупых повторяет Зико, - в котором погибла моя сестра. Немая пауза нависает над друзьями. Намджун сконфужен полученной информацией. Во-превых, у Зико была сестра? Во-вторых, она погибла в отеле, который снится Намджуну? В-третьих… - Ты этого Чимина нарисовал, да? - Так-так, подожди! Потом про Чимина, - Ким хватает друга за плечо и разворачивает к себе лицом. – Давай рассказывай, какая сестра, какой отель, что вообще происходит, и почему я ничего не знаю?! У Чихо смотрит на него как-то грустно, вздыхает устало и кивает. - Пойдем, тогда, чай пить.Following into the deep night The sound of you singing Brings the red morning A step, and another step
Намджун соглашается. Он понимает, другу нужно время все, чтобы собраться с мыслями. Они молча следуют на кухню, где У ставит чайник, долго шарится по полкам в поисках чая. Покончив с приготовлениями, хозяин квартиры очень долго готовиться, чтобы, наконец, рассказать. - Мне тогда было семнадцать, когда она нашла работу в отеле. Отель "Дельфин", так кажется, он назывался. Сначала все было хорошо, но буквально через два месяца, она начала задерживаться после окончания смены, приходила всегда уставшая и очень грустная. Часто плакала по ночам. Через полгода она вообще перестала приходить домой, отправляла нам чеки и писала письма, говорила, что очень хорошо зарабатывает в ночные смены. А через год она перестала писать и письма, присылала только чеки. Мы с полицией пытались пробиться в отель, но, как выяснилось потом, у них и в полиции были свои люди. Моя сестра попала в лапы кровожадным монстрам. Как и многие другие в этом отеле. На деньги, заработанные ей родители отправили меня университет, в Лондон, у меня там родственники были. Позже, через год, я узнал о пожаре, хотел вернуться, но мама заболела с горя и умерла через три месяца, а отец настоял на том, чтобы я продолжил учиться. Я даже на могилу ее никогда не ходил, да ее и нет, наверное, могилы то. - Подожди, что за пожар, какой пожар? – Ким хлопает глазами, пытаясь собрать мысли в кучу. - В одну ночь отель вспыхнул как факел. До сих пор не понятно, несчастный ли это случай или поджег стаффом, которому осточертело прогинаться под уродов. - Каких уродов? – Намджун опасливо косится на сжатый кулак друга. Чихо вздыхает. - Я узнал уже когда вернулся сюда, родители знали всегда, что этот отель – прибежище монстров. Все высокопоставленные мафиозные ублюдки и продажные копы высших чинов ублажали там свои мерзкие изощренные желания. А работники отеля, типа горничных и носильщиков были на самом деле в рабстве. По ночам, да и не только, наверное, над ними издевались. Насиловали и избивали… Ну сам представляешь. По лицу Чихо очевидно, что говорить о подробностях он не намерен. Ему, кажется, очень плохо от этого разговора, так что Ким спешит закрыть тему. - И-извини, - запинается Ким. - Я не знал. Я никогда не слышал об этом отеле. Мне жаль, что такое случилось с твоей сестрой. Я думал, что это просто отель из моих снов. Он часто снится мне. - Снится, да… - мужчина усмехается. - Иногда она мне снится тоже. Она выглядит очень рассерженой и уставшей. Во сне она спрашивает меня, почему же я ничего не делаю, чтобы ее освободить.The dawn passes And when that moon falls asleep The blue shade that stayed with me disappears
- Это… - Я знаю, что это только чувство вины и все такое, - быстро перебивает его блондин, - мне плевать, легче-то не становится. У Намджуна в голове пролетает мысль, что в последнее время слишком в этом городе развелось людей с кошмарами вместо снов. Уж не его ли это вина? - А ты… - через несколько минут пустого молчания спрашивает Чихо, - совсем-совсем ничего не помнишь до своих семнадцати лет? - Нет, - пожимает плечами Ким. – И отвечая на твой следующий вопрос, эти сны не вызывают во мне никакие чувства, кроме периодического желания напиться в дрова и накидать на холстах пару-тройку зловещих картин. Но, если честно, сны про отель я до сегодняшнего дня почти никогда не запоминал. Они были все расплывчатые, так что если бы я и хотел что-то разглядеть, пришлось бы приложить немало усилий. Чихо, кажется, его уже не слышит. Он словно бы пропал, погрузившись куда-то, где чужие голоса не достигают его. Воспоминания о сестре? Воспоминания о боли или о страхе? Воспоминания, в которых так легко утонуть… -Эй! – Намджун тормошит блондина за плечо. – Ты куда пропал? Хватит думать об этом, запоздалая самоэкзекуция не поможет. У тебя на сегодня нет дел? Чихо пожимает плечами. - Мне надо в галерею, разобраться там кое с чем. - Ну вот, а ты тут сидишь. Давай, собирайся и дуй работать, раскис тут. А я пойду спать. Надо же и спать иногда, - нарочито бодро говорит Намджун, поднимаясь со стула. Он буквально выпинывает друга на работу, а сам лезет в душ. У него слишком много мыслей в голове, которые надо переосмыслить. Большой пожар, отель «Дельфин», погибшая сестра почти единственного друга, и собственные кошмары, которые, скорее всего, являются отголосками тех самых забытых лет жизни. И если Чимин видит его в униформе отеля…Неужели он и правда был тем самым монстром, который издевался над младенцем, а потом его замучила совесть и он сбежал в Лондон, все забыв? Слишком много вопросов, найти ответы на которые просто не реально самостоятельно. А просить друга, у которого и без того куча забот, по мнению Намджуна – свинство. Искать самому в стране, на языке которой он едва говорит? Ким вздыхает. Надо начать хоть с чего-то. Закончив с водными процедурами, он наскоро вытирается и берется за бритву. Надо бы привести себя в порядок, а то потом будет лень, как всегда. С момента прилета у него так толком и не было времени, а отращивать хипстерскую бороду как-то не планировалось. Однако, намазав на лицо пену он замер, занеся бритву над лицом. Вместо мокрого покрытого пеной лица в небольшой отделанной кафелем ванной комнате, на него, ухмыляясь, смотрел семнадцатилетний Ким Намджун, в зеленой форме отеля, с черными демоническим глазами, вокруг которых расплывались черные вены. В руках у него тоже была бритва. От удивления Намджун даже рот раскрыл. А отражение, совсем не отражавшее действительность, продолжая ухмыляться, поднес бритву к горлу и резко полоснул по нему. Черная густая жижа брызнула во все стороны, заляпав зеркало и закрыв Намджуну обзор. А потом, палец с той стороны начертил на грязном зеркале слово. В котором интерпретационного смысла на года: «Fire». На секунду в ванне погас свет, а когда включился снова, видение исчезло. В зеркале снова был Намджун, взрослый, напуганный, с перемазанным пеной лицом. Что-то звякнуло. Это бритва упала в раковину. Ким смотрит на свои дрожащие руки и пытается привести сбившееся дыхание в порядок. - Твою мать! – истерично выплевывает он и аккуратно оседает на пол, поддерживая голову руками. Похоже, как бы он не хотел избежать встречи со своим прошлым. Оно его ждет. Прошлое, которое никогда его особо не интересовало, взрывается салютами боли и ужаса в настоящем, зацепляя всех вокруг. Не жизнь, а Present Perfect, какой-то! Даже если ему не хочется, придется искать, придется вспоминать, чтобы, наконец, разорвать эти оковы мучительных полуснов полуреальности. Не для себя даже, для других. Не то, чтобы Ким был альтруистом, однако, ему совсем не нравится, что личная жизнь переходит в какую-то совсем не личную. Словно бы он связан с целым городом. С целой страной. С целым миром. Мерзкое ощущение. Осторожно, на четвереньках, потому что колени опасно дрожат, он выползает в коридор, и так же на четвереньках ползет в гостиную, где у Чихо в красивом серванте припрятана дорогущая бутылка коньяка. Ничего. Он потом новую купит. Первые два глотка успокаивают дрожащие руки и ноги. Третий замедляет истошное сердцебиение, а четвертый избавляет от стука в висках. – Пиздец просто! – наконец, констатирует он, - У меня походу крыша потекла. Ну все, нахуй, пора спать. Выговорившись, блондин опрокидывает залпом остатки рюмки, наливает вторую, так же залпом ее опустошает, и, осторожно поднявшись, отправляется в комнату, стирая на ходу пену с лица. Привести себя в порядок, видимо, не удастся. Да какой там. Ему бы рассудок сохранить.Even today, I live moderately I walk in pace, moderately wearing down The sun suffocates me And the world strips me naked I can't help it, there's no other way