Вечный август

      Страницы хрустнули под пальцами.       Раскрылись — сами.       Вьется, словно на ткани, красно-белый узор.       Вьются, причудливо изогнувшись, тонкие лепестки.       Так и кажется — нагнись пониже, вдохни всей грудью — и долетит тонкий аромат.       Страницы хрустнули.       Вдох.       Воздух вокруг привычно-теплый. Горячий почти.       Свежей смолой.       С кухни — олениной.       Сочно, остро.       И мягкие нотки — омелы, корицы, муската.       Пряного рождественского вина.       Вдох.       Страницы хрустнули.       Пальцы скользнули по узорчатым краям. Словно ища прикосновения живого, тонкого, хрупкого лепестка.       Словно ища.       Дверь скрипнула за спиной.       Шаги привычные.       — Сестрица!       И голос привычный.       Так похож…       — Что же вы в такой темноте — и за книгой! Ну прямо как Ян…       Имя повисло в воздухе.       — Кхм… Я хотела… Гости собрались.       Взгляд на секунду.       Светло-голубой.       Острый.       Словно льдинкой резанул.       И так похож…       — Уже и манеер Де Йонг с супругой пожаловали. И остальные все. Только вас дожидаются.       Под пальцами хрустнуло.       — Иду. * * *       Шаги рядом привычные.       Трость — в такт.       Привычно.       Что ж…       Годы никого не красят.       А все же для своего возраста она…       — Тетушка Ленни! Матушка!       От голоса вздрогнула.       — Густ?!       Высокий.       Плечи широченные — свет очага заслонил.       Волосы медью горят.       — Сынок! Но как ты… откуда…       Глаза горят.       Голубые.       Яркие.       — Разве я мог пропустить семейный праздник!       — Ты не написал…       Улыбка сверкнула.       И потерялась в медной бороде.       — Хотел вас порадовать. А тетушка Ленни любезно согласилась не выдавать мою тайну.       — Густ!       Голос дрогнул.       И не хотела — сам.       Веки защипало.       — Что вы… Что вы, матушка!       Руки обхватили — большие, сильные.       Прижали крепко.       До чего высокий!       И совсем взрослый.       — Стало быть, дела хорошо идут?       Сверкнули перстни.       Ладонь потянулась, пригладила. Еще немного неловко — не привык.       — С Божьей помощью.       — А не рановато ли ты бороду отпустил?       Улыбка.       — Мне скоро двадцать!       — Совсем не любезно с твоей стороны, Августус, напоминать мне о моем возрасте.       Щеки румянцем.       Как у мальчишки.       — Что вы, матушка! Я лишь хотел сказать, что купцу с бородой больше доверия.       — Неужели?       — Я как раз заключил недурную сделку на продажу нового сорта. Того, что высадили прошлой осенью. Конечно, не Semper Augustus*, но…       Улыбка — поймала.       Ответила.       — Твой отец гордился бы тобой. * * *       От света даже глаза заломило.       И в ушах — словно пчелиный рой.       Трость стучит впереди.       Хорошо, что Ленни может занять гостей…       — Кларке! Ну вот наконец и ты!       Прошуршали шелковые складки.       Синие — под цвет глаз.       Узором золотая нить вьется.       Даже глаза заломило.       — Ринеке…       Цветочный запах ближе.       — Я очень рада, что вы приехали.       — Ах, ты не поверишь! В Амстердаме нынче зимой невыносимая скука.       Взгляд поймала.       — В самом деле? А как твои сыновья?       — Балтус заставляет их трудиться в конторе. Представь себе, даже в Рождество. Невыносимый зануда!       — Ринеке…       — Подчас я думаю: и зачем было идти за него!       — Но мне казалось, вы…       Тонкое плечо взлетело, опустилось — золотая нить блеснула.       — Подумаешь, росли вместе! И уговорились пожениться, едва он свое дело начнет. Улестить девицу — на это он всегда был мастак.       — Но…       — Глупа я была, вот что. Столько лет сидела, ждала. А ведь можно было и повыгоднее партию сделать.       Губы сжала, потупилась.       — Ну, да что старое поминать.       — Ринеке…       — Между прочим, на твоем месте я бы не позволяла ему слишком любезничать с Гритье.       — Что? Помилуй! Гритье — моя дочь! И она еще ребенок!       Синие глаза прищурились.       — Не хочу даже вспоминать, скольким молоденьким служанкам мне пришлось в спешке подыскивать мужей. И наверняка еще придется. Впрочем, тебя это не должно удивлять, не так ли, сестрица?       Щеки, кажется…       Вдох.       — Ян был мне хорошим мужем.       — Не сомневаюсь. Иначе с чего бы ты второй год не снимала траура? Или это потому, что черный тебе к лицу?       — Ринеке! Бога ради…       — Да полно, сестрица. Будто я не видела, как на тебя глядит манеер Бронкхорст.       — Кто?       — Ваш управляющий. Кстати, он весьма не дурен.       — Он помогает Густу с делами.       — Несомненно. Но он с куда большей радостью помог бы тебе.       Потупилась.       Свет очага скользнул по черному атласу.       — Я не понимаю, о чем ты.       — А я не понимаю, с каких это пор ты стала такой ханжой, Кларке! Говоря по совести, немного радости быть замужем за стариком.       — Но Ян вовсе не… не был…       Ладонь большая, горячая.       Табаком, вином пряным.       Будто вчера…       Вдох.       — Ты свой долг выполнила, детей воспитала. Можно теперь и для себя пожить.       — Ринеке…       — Греха в том нет большого, коли все по уму делать.       По уму.       Хмыкнула.       И по уму у Балтуса в конторе снова новый поверенный.       — Я от души признательна тебе за совет, сестрица.       — А девочкам твоим давно замуж пора.       Подбородок вздернула.       — А вот это я сама решу. * * *       От очага жар.       Свет на черном атласе играет, блестит.       Хорошо, что дом наконец затих.       Хорошо, что Ленни…       — Матушка!       Башмачки простучали по полу.       — Матушка, дядя Балтус обещал завтра сводить меня покататься на коньках!       Из косы золотые прядки выбились.       — Можно? Ведь можно, правда?       На щеках ямочки.       — Гритье…       — Он и Марике позвал. И Густа тоже. Только братец говорит, у него дела и…       — Что ж, если ваш брат не сможет вас сопровождать, я боюсь, что…       — Ну, матушка!       Ямочки.       — Дядя Балтус такой любезный! А Густ совсем зануда сделался! Только и толкует про этот… как его… рынок и цены!       — Гритье…       — А сестрица Ханнеке, как замуж вышла, совсем забыла про нас! Не приезжает.       — Ты сама знаешь, Гритье, до Гента путь не близкий. А у Ханнеке теперь семья. Она ведь пишет часто…       Носик сморщила.       — Письма — это скучно!       — Ох, Гритье…       — Ой, а какой мне братец шелк привез на платье! Красный! И Марике тоже! Говорит, будете приданое шить! А то, дескать, Марике все за вышиванием. А я…       — М?       — Про меня он сказал, что у меня ветер в голове!       Улыбку спрятала.       — Вот видишь, не такой твой брат и зануда.       — Ну…       — Знает, что нужно девушкам. И весьма кстати.       В упор.       Глаза совсем светлые.       Так похожи…       — Почему?       Вдох.       — Я хотела обсудить это с тобой и Марике завтра. Но раз уж ты здесь и мы заговорили… У нас будет гость.       — Гость, матушка?       — Гритье, ты и твоя сестра обе уже взрослые. К несчастью, ваш отец не успел устроить вашу судьбу, но мы часто говорили с ним об этом.       В упор.       — Так значит…       — Наш гость достойный господин. Он успешно ведет дела и был в дружбе с вашим отцом.       — И мне тоже придется, как Ханнеке, уехать так далеко?       — Ну что ты, дитя мое! Манеер Ван Дер Сар живет в Алкмаре. Это совсем рядом. К тому же, мы еще не обговаривали с ним условия.       И кого он выберет…       — Он пробудет у нас несколько дней.       — Матушка…       — М?       — А если… Если он мне не понравится?       Вдох.       — Поверь мне, Гритье, подчас достоинства мужчины открываются не сразу.       — Как…       — Уже поздно, дитя мое. Ступай спать. Мы еще потолкуем об этом с тобой и Марике. Завтра.       — Доброй ночи, матушка!       Дверь скрипнула.       Хрустнули страницы.       Раскрылись — сами.       Вьется, словно на ткани, красно-белый узор.       Вьются, причудливо изогнувшись, тонкие лепестки.       Так и кажется, нагнись пониже, вдохни всей грудью.       И долетит тонкий аромат.