Эти зори без затменья, Этот вздох ночной селенья, Эта ночь без сна, Эта мгла и жар постели, Эта дробь и эти трели, Это всё — весна. (А.А.Фет)
2011 год, февраль–март По никому неизвестным причинам, Богу было угодно взвалить тяжкий груз ответственности на хрупкую в своей праздности Северную Италию. Вернее она так думала, силясь унять все еще подрагивающие руки. Встреча с Ливией в очередной раз не принесла ничего хорошего, кроме серьезных разговоров, суровых взглядов в ее сторону и попыток оправдаться. Ливия относился к Италии с огромным предубеждением. По его мнению, женщина-страна, тем более столь эмоциональная и не зрелая, не должна была иметь такое высокое положение в мире. В разговорах с ней он был более отстранен и холоден, чем требовали элементарные правила вежливости. Сказывалось и то, что когда-то он был ее колонией. Уязвленная мужская гордость вообще штука опасная, и Италия никогда бы не посмела ему возразить, заведи Ливия подобный разговор, — слишком свежо было воспоминание о его поступке в начале семидесятых. Ей было совестно за тот период, но тогда приобретать колонии было в порядке вещей, и она, следуя примеру Англии, Франции и Испании, на пару с вернувшейся к ней Южной Италией, постаралась доказать, что не лыком сшита. Но натура пересиливала в ней все амбициозные начинания. Всегда хотелось быть сильной и независимой, а в итоге она большую часть своей истории была под гнетом того или иного родственника. Это воспитало в младшей Италии привычку полагаться на кого-то. Уж насколько бы жизнь стала проще, если бы Германия мог взять все переговоры на себя… Ему же не сложно, верно? Он сильный и самостоятельный, у него прекрасные способности убеждать и находить компромиссы, а если что, командный тон всегда при нем. Италия обреченно застонала и покачал головой. Нельзя, нельзя полагаться на других! Вон уже и братик Франция в очередной раз успел подсуетиться и убедить ее вступить в какую-то коалицию, с которой она на самом деле не хотела иметь ничего общего. Начальство Италии долго возмущалось между собой, ужесточенные споры сменялись бесконечными звонками и согласовыванием деталей. В итоге к ней пришел премьер-министр (пожалуй, из всех, он был к ней более всех приближен и, кажется, привязан) и, энергично размахивая рукам, эмоционально изъясняясь, сказал, что их вынудили участвовать в безобразии, которое ничем хорошим для нее не обернется. Но, заметив, как его подопечная приуныла, постарался заверить ее в том, что они постараются сделать все как можно лучше. Пустое, конечно, но Италия искренне ему улыбнулась и получила по-отечески ласковый поцелуй в щеку. «Горжусь тобой, моя милая! Ты замечательная понимающая девочка», — добавил он, прежде чем уйти. И все. Очередная констатация фактов, снова тень Франции за спиной и суровые, вперившиеся в нее карие глаза повстанцев. «Прогресс», «глобализация» — чушь все это! Для нее, похоже, ничего со времен Третьего Крестового похода не изменилось.* * *
18 марта 2011 года Она спешно преодолевала лестничный пролет за пролетом, практически бежала по уже пустым коридорам, где глухо разносилось эхо ее каблуков. Она едва сдерживаясь, чтобы сломя голову не понестись к указанному кабинету. Все внутри России пылало и требовало немедленного выхода, но поддаться эмоциям окончательно означало в очередной раз доказать остальным свою несостоятельность, впрочем она не для того попросила о встрече, чтобы молча стерпеть их малоубедительные доводы и дать им возможность уговорить себя на совместные действия. Распахнув дверь и встретившись с взглядом трех пар глаз, Россия глубоко вздохнула и нарочито медленно зашла, закрыв за собой дверь. — Здравствуйте, — произнесла Россия, встав перед ними, словно студентка перед приемной комиссией, чьего приговора она с нетерпением ждала. Подать голос соизволил только Америка, тепло улыбнувшись ей, и подтолкнув в бок Англию. Но та, сидящая в середине, только оттопырила нижнюю губу и пробормотала нечто нечленораздельное, Франция по правую руку от нее сдержанно кивнул, но поднять глаза не решился. — Не буду тянуть, поскольку все уже знают, о чем я хотела поговорить. Я прошу вас отказаться от военной операции. Англия, не стесняясь, громко фыркнула и закатила глаза, показывая, что иного она и не ждала и всю степень ее возмущения нельзя выразить никаким доступным способом, хотя она отчаянно пытается. — Понимаешь, Аня, — проигнорировав возмущенный взгляд Англии, начал Америка, — все уже решено. Вчера еще, ты же присутствовала. План готов, деньги вложены, уже поздно откладывать, да и начальство не переубедишь. Это же не наша идея! — нервно рассмеявшись, добавил он, заискивающе глядя ей в глаза. — Пусть так, но не делайте вид, что вы тут совсем не причем! — горячо возразила Россия. — Мы не люди, потому лучше знаем, что такое страдать от себе подобных. Мучиться из-за того, в чем не виноват! Пожалуйста… не повторяйте сценарий Югославии. Вы же убили ее. Ее и ее людей. — Ну-у-у, не преувеличивай. Мы помогали… — протянул Америка, оглядываясь в поисках поддержки, которая предпочитала помалкивать. — Сейчас ситуация несколько иная. Мы освободим народ, чуточку поможем повстанцам и дадим им возможность самим решать, как жить и что делать. Россия смотрела на него с искренним непониманием и даже ужасом. Побледнев и сделав несколько шагов к Франции, она положила руку ему на плечо. — Ладно, Джонс, все прекрасно знают о том, какой он борец за демократию… но ты-то почему берешься за это? Зачем ты все это начал, когда сам понимаешь, сколько плохого принесут ваши действия? — дрожащим от негодования голосом вопрошала Россия, но взамен получила лишь непроницаемый, уверенный взгляд. — Да, что с вами? Очнитесь! — позвала она неуверенно. Англия, уже давно кипевшая от негодования, не выдержала и, вскочив на ноги, вперила в Россию гневный взгляд. — Если два этих слабака не могут найти в себе силы возразить тебе, тогда я скажу: не смей указывать нам и делать из себя госпожу Справедливость! Вчера ни ты, ни Китай не воспользовались своим правом вето, соответственно резолюция была принята единогласно. Поздно начала читать морали, — сказала Англия ядовито, сложив руки на груди. — Тебе по-хорошему предложили участвовать, ты вежливо отказалась. А теперь давайте мирно разойдемся и займемся каждый своими делами. Россия стояла, поджав губы и нервно сжимая и разжимая кулаки. — Да, черт с вами! Мне просто жалко людей и Ливию! Удивлюсь, если при вашей «миротворческой» миссии не погибнут рядовые граждане. Ничего, кроме всплеска нелюбви к себе вы не добьетесь, — Россия передернула плечами, — но знайте, что я против. Буду надеяться на ваше с Франсисом здравомыслие, Мери. Не позорьтесь. И, — она кинула взгляд на Францию, — судя по всему, вечер обещает быть насыщенным. Поаккуратнее там, всего доброго. — Аня! Россия, подожди! — Америка вскочил вслед за ней и отдернул руку от попытавшейся его удержать Англии. Выбежав в коридор, он осмотрелся, но России и след простыл. Что это — какая-то русская магия? Чушь, пропасть так мгновенно невозможно. Твердо уверовав в это, Америка побежал к лестнице, по пути сшибив хрупкую секретаршу, державшую в руках аккуратную стопочку документов. Та покачнулась, но ловко, словно в нее врезались каждый день, привалилась к стене и удержала доверенную документацию, крикнув на извинения Америки что-то вроде: «Осторожнее, сэр!». Он уже не слышал. Америки почти с юношеским азартом бежал по весенним брюссельским улочкам, позабыв в офисе пиджак, но полный решимости нагнать фигуру, уже маячащую среди толпы в своем светлом пальтишке и повязанном поверх него нежно-розовом шарфе. — Стойте, мисс! — он ухватил ее за плечо и повернул к себе. — Давайте познакомимся? Россия оттолкнула его и попыталась ускорить шаг, но Америка не собирался отступать и с очаровательной улыбкой, на какую только был способен, шел рядом с ней. Благо, женские шажки не отличались особой размашистостью. — Прекрати этот балаган, — краешком глаза следя за ним, произнесла Россия сквозь зубы, — мне не смешно, Альфред. — Я тоже не давлюсь от хохота, но ты все слишком утрируешь. На самом деле, тебе ничего не грозит. Насколько я знаю, твое правительство рассматривало предложение на согласие с операцией в Ливии. — Но не согласилось. — А разница? — Америка на ходу пожал плечами. — Не отказало же, и в этом Мери абсолютно права. — Да, твоя Мери всегда права! — огрызнулась Россия почти уязвленно. — Привычка видеть в ней вышестоящую инстанцию не исчерпала себя? Или ты сам навязал ей свое мнение, как в старые добрые сороковые? Америка сбавил шаг и нахмурился, между бровями у него пролегла необычная для юного лица морщинка. — Ты это к чему? Разве не Франция первый начал принимать спешные меры и обзванивать друзей с просьбами поддержать его точку зрения? Я это предложил? Россия остановилась, чем очень огорчило прохожих, которые были вынуждены обходить внезапно застопорившуюся по среди улицы парочку. — А ты, как всегда, не смог противостоять соблазну кинуться в пучину события с головой, Ал? — грустная улыбка растянула бледные губы. — Знаешь, какое бы решение не принимало мое правительство, у меня всегда есть свое мнение на сей счет, как впрочем, и у всех остальных стран. Я, как Россия, как Анна Брагинская, не одобряю операцию целиком и полностью. Мне претит мысль о новых жертвах, а вы веселитесь и тратите деньги. Твои деньги, кстати, милый, — с ударением на слово «деньги» сказала она. — Я понимаю, что нас зачастую принуждают к действиям, но, находясь на месте марионеток, мы тоже можем влиять на боссов, потому наши веревочки опутывают их так же крепко, как нас. Можно было бы хотя бы попробовать… — Прости, это невозможно, — твердо, словно ставя точку, прервал ее Америка, — я не хочу ссориться с тобой из-за этого. Признаться, твоя поддержка многое значила бы для меня, но я уже привык к тому, что ты со мной не соглашаешься. — И продолжу не соглашаться, пока твоя политика отдает таким душком меркантилизма, — заявила Россия, позволяя тем не менее ему приблизиться и идти с ней в ногу. Весна в Европе уже была ощутима, играя солнечным светом на крышах и стеклах домов, она овевала кожу нежным ветерком. В пальто было жарковато, а на фоне легко вырядившегося Америки Россия и вовсе должна была выглядеть нелепо, но вовсе не от внешнего вида так неприятно сосало под ложечкой. — Когда-нибудь это изменится, — хищно улыбаясь пообещал Америка и, наклонившись, шепнул ей на ухо, — я обещаю тебе это.* * *
1917 год, октябрь Бах! Бах! Бах! Покрепче перехватить винтовку, прицелиться, нажать на курок. Рука не должна дрогнуть, глаза не должны слезиться, люди не должны умирать так просто. Бах! Бах! Бах! Но они падают замертво, после очередной посланной в них пули. Пробовать убежать — бесполезно, лучше принять смерть, глядя ей в лицо, а не трусливо показывать ей спину. Перезарядить, прицелиться, выстрелить. Схема проста настолько, что ей легко овладели бы и дети, может, поэтому здесь было столько подростков? Бах! Бах! Бах! Слишком много трупов. Переступать через них уже неудобно, все лежат плотно друг к другу, один на другом. Руки дрожат, когда последний человек с негромким вскриком падает на землю с открытым ртом. Винтовка падает вслед за ним, но Россия все еще вооружена — где-то в складках пальто спрятан дорогой сердцу браунинг. Ее хватают, практически силком тащат в здание, но она не сопротивляется. Ноги заплетаются и уже не держат, голова кружится и ей кажется, что ее вот-вот стошнит. Грубая хватка, чуть выше локтя усиливается, когда у нее подгибаются колени, а рвотный позыв становится невыносимым. — Пусти, — произнес хриплый мужской голос где-то над ней, и хватка тут же ослабевает, позволяя России упасть на землю. Россию несколько раз вырвало, тело ее сотрясала крупная дрожь, она с трудом, не без помощи какого-то человека в военной форме, поднялась и позволила вести себя дальше. Стало чуточку легче, она отерла холодный пот со лба, размазывая по лицу грязь и кровь, которым оно было покрыто. Перед ней раскрыли двери и толкнули ее в небольшой, плотно обставленный кабинет. Тут же невысокая фигура ухватила ее за плечи и усадила в глубокое кресло, услужливо освобождая ее от окровавленного шарфа и пальто. Ей что-то говорили, с чем-то поздравляли, а Россия — ни живая, ни мертвая — сидела, позволяя отпаивать себя коньяком и вспоминая каждого человека, которого ей пришлось убить сегодня. Это было неправильно. Страна не должна убивать своих граждан, ее не должны чествовать за это и хвалить, тогда почему все это сейчас происходит? Плечо немело и неимоверно сильно болело, должно быть, последствия отдачи от винтовки, которую она крепко сжимала, руководимая этой самой невысокой фигурой, что помимо картавого выговора обладала невероятно хитрыми глазами. Скоро алкоголь потеряла всякий вкус, в нее словно силком вливали воду, а долгожданное опьянение не желало приходить на место жутким видениям. Ее положили спать тут же, на какую-то жесткую кушетку и укрыли пальто, впитавший в себя запах гари, пороха, крови и смерти. Но меньше всего России хотелось уснуть и увидеть и без того яркие картины произошедшего, ее и так рвали на куски, заставляя творить немыслимые вещи. Народ одной страны никогда не должен идти сам против себя — это противоестественно, так не должно быть, иначе хрупкий баланс покачнется, и произойдут отвратительные вещи, еще более возбраняемые небом, и несущие смерть всему живому, разве это не очевидно? Россия всхлипнула и сжалась в комочек, пытаясь защитить те части, что старательно от нее отрывали. Она уже прекрасно понимала, что скоро умрет. Российской Империи больше не существует.* * *
19 марта 2011 года В дорогих отелях пружины кроватей не скрипят, а «мелодично» возвещают о том, что кто-то решил покинуть уютные объятья чьих-то нежных рук и лишил себя возможности услышать томные вздохи на ухо. Америка осторожно выбрался из-под одеяла и, взглянув на светящийся в темноте зеленым циферблат, решил отодвинуть идею сна на неопределенный срок. Россия выжидающе замерла. Она понятия не имела, знает ли Америка, что она проснулась или нет, но быть обнаруженной в любом случае не хотела — привычка шпионить не до конца изжила себя. Напрягшись каждым мускулом тела, Россия наблюдала за тем, как Америка подошел к балкону и отодвинул штору, позволяя уличным фонарям по-лисьи скользнуть в комнату и оживить тени предметов, которые днем в упор не замечаешь. Его фигура смотрелась странно внушительно в этом таинственном свете, и хоть Россия не могла видеть его лица, жутковато-торжественное чувство, появившееся у нее, не желало пропадать. Он вглядывался куда-то, хотя было очевидно, что разглядеть то, что он желал, было невозможно. Россия только не могла понять, взволнован ли он или же жалеет, что сейчас, вместо того, чтобы праздновать с Англией и Францией начало операции, находится здесь, рядом с ней? Внезапная догадка неприятно кольнула и заставила пошевелиться. — Уже началось? — тихо спросила она, в глубине души надеясь, что он промолчит или не расслышит ее. — Да, — безэмоционально ответил Америка, пальцем постучав по оконному стеклу. — Ублюдки, — сдержанно отозвалась Россия, скривив губы. Позади Америки послышался тот самый «мелодичный» звук — Россия повернулась к нему спиной и, плотно укутавшись в одеяло, уткнулась носом в подушку. В груди горело от обиды и собственного лицемерия.