Я тебе ничего не скажу, И тебя не встревожу ничуть, И о том, что я молча твержу, Не решусь ни за что намекнуть. Целый день спят ночные цветы, Но лишь солнце за рощу зайдет, Раскрываются тихо листы, И я слышу, как сердце цветет. И в больную, усталую грудь Веет влагой ночной… я дрожу, Я тебя не встревожу ничуть, Я тебе ничего не скажу. (А.А.Фет)
2011, конец февраля Из мелочей складывается образ — так считали многие, восхваляя нечто до абсурдности простое. Англия находила разговоры о моде утомительными и несодержательными, напоказ делая скучающую мину при хвастливых рассуждениях Франции о каком-либо новом тренде. Она неизменно пополняла гардероб вещами, соответствующими времени, в котором они жили, поэтому сейчас в ее шкафу можно было запросто найти закрытые платья, узкие брюки, строгие блузки, жакеты и туфли на высоком тонком каблуке — все это отлично подходило для официальных встреч, саммитов и посиделок с Ее Величеством. Особенно внимательный знакомец мог отметить меняющиеся серьги, кольца и броши, теплые вязанные шарфы разных расцветок, коллекцию перчаток на все случаи жизни, пристрастие к шляпкам и странную преданность чулкам. Англия со свойственной ей скрытностью не распространялась о своих шалостях или предпочтениях. Помалкивала она и о другом. Франция — этот невыносимый пижон и гордец, во всеуслышание воспевающий свой безупречный вкус и тонкое чувство прекрасного, в порыве срасти не стеснялся портить красоту. Англия кривила губы поутру, когда обнаруживала очередную испорченную пару чулок или кружевного белья, поврежденных неосторожным движением. Англия терпеть не могла, когда ее расспрашивали о Франции, поэтому ее ответы всегда были скупыми, уклончивыми и до одури язвительными. Говорить о нем было сродни раскрытию себя самой, а рассказывать о себе она любила еще меньше. Англия, наученная тому, что нельзя открывать чужие секреты, если не хочешь, чтобы раскрылись твои, помалкивала. Хотя рассказать можно было о многом, но не скомпрометировать себя при этом — невозможно. И все же, когда очередной современный правитель просил Францию охарактеризовать его отношения с соседкой по морской границе, он с обаятельнейшей улыбкой врал про «роман». Англия в оценке была сдержаннее, поэтому говорила о партнерстве, припоминая вынужденную близость их территорий, прежний дух соперничества и многовековое знакомство. Секс — это секс, он никогда не имел никакого отношения к формированию политического курса. Что до чувств, то они неизменно мешали здравому смыслу, а люди и без того были излишне склоны к импульсивным поступкам. Партии всегда разыгрывались только между двумя. Укреплять международные отношения можно было по-разному, но вряд ли с помощью «романа» или ничем необязывающих ночей между двумя полнокровными воплощениями идеи.* * *
Он хмурил брови и нервно вскидывал руки, едва сдерживаясь от того, чтобы не перевернуть «этот чертов стол». В тщетной попытке успокоиться, Франция закрыл глаза и откинулся на спинку кресла, вцепившись в подлокотники с такой силой, что костяшки пальцев побелели. — Франция?.. — позвала его Англия, сделав пару шагов в его сторону. — Ты меня слушаешь? Он не ответил, только скривил губы и шумно вздохнул. Во всей его фигуре присутствовала такая напряженность, что атмосфера в комнате ощутимо изменилась — находиться в ней было практически невыносимо. Англия предприняла еще одну попытку привлечь внимание Франции, но в ответ тот только выплюнул: — Виски. Получив желаемое, Франция, не меняя выражения лица, сделал небольшой глоток и брезгливо поморщился. С размаху, раздраженно рыча, он запустил бокал в стену. Осколки разлетелись в разные стороны, а остатки виски теперь красовались на стене и паркете, выложенном в конференц-зале. Англия даже не вздрогнула. Она прекрасно зная, что вспышка гнева разрядила обстановку и злость Франции пошла на спад, безбоязненно подошла к нему почти вплотную. — Чего ты бесишься? — словно отчитывая его за детские выходки, спросила она. — Или тебе до сих пор не дает покоя сорвавшаяся сделка? — Нет, — процедил Франция сквозь зубы, не глядя на собеседницу, — мне надо его заткнуть! Он начал болтать слишком много лишнего. — Ты это о средствах, вложенных в предвыборную кампанию? — скучающим тоном уточнила Англия, удовлетворившись его коротким кивком. — Ты-то что так страдаешь по этому поводу? — Это ощутимый удар по имиджу, разве не понимаешь?! Меня бесят эти разговоры и бесконечные намеки. Я знаю, что мы спешим и торопим события, но этого терпеть больше нельзя… — ООН уже согласилась на санкции, так что не ломай комедии… и не бей посуду! Это так дешево смотрится со стороны, что мне становится стыдно за тебя, — Англия положила руки ему на плечи и, наклонившись, почти прошептала последние слова Франции на ухо. Она всегда считала, что гнев в отличие от искренней злобы был ему к лицу, поэтому проявляла дипломатичную мягкость в такие моменты. Европейские государства в силу возраста и опыта могли устроить настоящий переполох даже сейчас. Англия улыбнулась своим мыслям и, уткнувшись носом ему в щеку, прошептала. — Если так сильно не уверен в этих мерах, то предлагай свои… Франция недоверчиво хмыкнул и покосился на нее: — Генератором идей я не выступаю, не забывай, а вот что предложит мое любимое начальство я уже знаю… и ты догадываешься? — Куда уж проще, — чуть отстранившись, произнесла она, — думаю, поддержка Соединенного Королевства не заставит себя ждать. — Надеюсь, — удерживая ее за руку, сказал Франция и усмехнулся, — посмотрим, что нас ждет, ma chère. — Не скажу, что мне это нравится. — Что именно — сотрудничество или меры? — Выбирай, что хочешь, оба варианта пугающе паршивы, — заявила Англия, опускаясь на подлокотник кресла. — Если мы не сможем сохранить «крышу» над Африкой, это аукнется нам порядочными проблемами, — она взяла со стола ручку, поставила аккуратную подпись на документе. — Так что давай разбираться с этим побыстрее. — Не должно быть «если», — Франция отнял у Англии ручку и несколько раз пощелкал ей, словно проверяя исправность, — позорно будет провалить операцию против этого Ливии. Нам с тобой не позволят амбиции и статус, а Америке — спесь. Прибавь еще гордость остальных членов Евросоюза. — А Россия? Думаешь, ей хватит наглости выступить против? — Англия насмешливо прищурилась, разглядывая следующий документ и делая вид, что ответ ее вовсе не интересует. — Вряд ли, — Франция пожал плечами. — Она настроена к нему доброжелательнее, чем хотелось бы, но против нас ей идти бессмысленно. Я попросил ее временно представлять мои интересы в Ливии. — Было бы что представлять, — едко прокомментировала Англия, вновь конфисковав ручку и ставя очередную закорючку, — предлагаю отвлечься от этого разговора и разъехаться по домам. Я, признаться, порядком устала. — Хорошо, — покорно согласился Франция и, поймав удивленный взгляд Англии, усмехнулся, — я не буду напрашиваться к тебе в гости, ma chère, ты взрослая девочка, надо будет, сама позовешь. — Какой же ты… — Англия поднялась и поправила задравшуюся юбку. — Вот как ты, значит, заговорил, — не желая ставить себя в щекотливую ситуацию, она резко замолчала. Франция только рассмеялся и пошел вслед за ней. — Я знаю, поэтому и перешел на такую политику только сейчас… Впрочем, не будем больше о политике, Angleterre, иначе у Лауры совсем не останется бокалов. Северная Италия и Франция. Конец XVIII века — Это было чудесное зрелище! — Правда же? Я думаю, что не видела ничего лучше! — Что вы, в самом деле, дамы? Постановка, конечно, интересная, но все-таки не блестящая. — Бросьте, дорогой маркиз, вы право, сегодня такой скучный! — взрослая девушка или молодая дама, притворно обиженно надула губы. — Ну, если вы так считаете, то я немедленно замолкаю! — мужчина рассмеялся и сделал жест, словно закрывает рот на замок и выкидывает ключ за спину. — А мне понравилось, — негромко заметила Италия, осторожно поглядывая на небольшую группу дворян, что соизволили обсудить увиденное. — Тише, моя дорогая, я боюсь, тебя услышат! — Франция широко улыбнулся и кивнул кому-то. — Я не хотел бы, чтобы ты, по праву творчески одаренная личность, вступала в разговор с этими дилетантами. — Они кажутся, вполне солидными людьми, — Италия с искренним убеждением снова кинула взгляд на них. — Конечно, кажутся! Но не давай им себя обмануть, — Франция снисходительно покачал головой, — в то время как ты была поглощена драмой, что разворачивалась на сцене, эти господа предпочитали обмениваться сплетнями между собой. Что может быть лучше театра, где под покровом заинтересованности искусством можно показать себя и поделиться чем-нибудь пикантным с окружающим, — он вновь белозубо оскалился. — Я был более внимателен к публике, нежели к актерам. — Очень зря! — мягко возмутилась Италия. — Ты пропустил чудесное зрелище и они тоже. Мне не понять стремление обмениваться чем-нибудь столь… неблаговоспитанным. Франция тронул ее за плечо, показывая, чтобы они чуть отдалились от основного сгустка людей, которые, вот незадача, не могли не смотреть на них. — Увы, ma chère, но сложно найти хоть что-нибудь благовоспитанное в таких людях. Сейчас мода угодливо повернулась таким ракурсом, что красивые женщины, пусть они и последние вертихвостки, принимаются за верных жен и хороших матерей, только потому что в состоянии так оголяться на публике, — понизив голос, но кажется, не пытаясь сделать из этого тайны, сказал он. — Тебе повезло — от природы ты обладаешь уникальными душевными качествами и великолепной внешностью. Италия приятно улыбнулась. — Все же мне грустно, что не все оценили то, что творилось на сцене! Гольдони постарался на славу. — Он знает свое дело, — небрежно согласился Франция, — но главным успехом я считаю то, что ты немного развеселилась, верно? — О, да! Я даже забыла об этой постоянной головной боли, что преследует меня. Твое приглашение было весьма кстати. — Быть в Венеции и не сходить в театр? — он насмешливо и почтительно склонил голову. — Даже я вынужден признать, что ты, милая сестра, обладаешь лучшим театральным искусством в мире. Италия зарделась от удовольствия, и даже сквозь щедрый слой пудры, можно было увидеть румянец, так отличный от искусственного перламутра. — Я думаю, что следует направиться во дворец, — ведя ее сквозь демонстративно охающую и ахающую толпу, заметил Франция. — Ты привлекаешь слишком много внимания. Боюсь, эта кокетливая мушка была лишней. — Мне не идет? — сконфуженно прошептала Италия. — Напротив, идет и слишком, — усмехнулся Франция. — Но мне бы хотелось поговорить с тобой о важных вещах без посторонних ушей, — помогая ей забраться в экипаж, добавил он. — О чем? — ласково спросила она. Вечер понравился ей настолько, что она была готова быть милой и ласковой со всеми, даря ту малую частичку своего настроения, что могла быть передана, поэтому фальшиво довольное лицо брата не только ее не насторожило, но вызывало легкий интерес. — О тебе, моя дорогая, конечно о тебе! — он выдержал театральную паузу. — Я хочу добыть для тебя свободу! — торжественно возвестил француз. — Свободу? — Италия приподняла брови. — Не совсем тебя понимаю… — Ты многое выстрадала, Аличе. Внучка Древнего Рима достойна гораздо большего, нежели покровительства и раздробленности, постигшие тебя из-за Испании и Австрии, — тактично не упомянув себя, объяснил он, — пока я предлагаю убрать угрозу со стороны Эдельштейна… — Значит война? — настроение сразу ухнуло куда-то вниз, вместе с сердцем, мигрень вернулась. — Только ради тебя, — начал заверять ее Франция, — вот увидишь, что после этого жизнь твоих людей наладится, и они не должны будут вести тот унизительный нищенский образ жизни, как сейчас! — Моя… моя территория и так сильно пострадала за последнее время, мне бы не хотелось… — залепетала Италия, но на нее тут же посыпались новые доводы Франции и она, закусив губу и сдерживая подступающие злые слезы, поняла, что ее не спрашивают, а ставят перед фактом. — Я понимаю твои сомнения, дорогая. Ты не можешь оценить то, что не видишь, поэтому предлагаю тебе обдумать все, — нарочито заботливо произнес он, быстро целуя ее руку. Оставшуюся часть пути он говорил о чем угодно, кроме поднятой ранее темы, и Италия со слабой улыбкой поддерживала разговоры, игнорируя неприятный комок в желудке, причиняющий боль. Она беспомощна и неспособна себя защитить. — Франсис, — с виноватым выражением лица, она прервала его, — я совсем забыла тебя спросить об одной вещи. Несколько недель назад, в той комнате, где ты ночевал, служанкой были найдены два письма. Она не знала, что с ними делать и принесла их мне. Два конверта: на одном адрес Испании, на другом Англии, я подумала, что ты мог забыть о них… — Ах, да, — Франция изменился в лице, но всего мгновение, и его губы растянулись в грустной усмешке. — Забыл… или попытался забыть. Аличе, — серьезно произнес он, — можешь сделать мне одолжение? Когда бы ты или кто-нибудь из твоих домочадцев не находил подобные письма, прошу вас рвать их на мелкие кусочки или кидать в огонь. И, разумеется, никогда не говорить о них адресатам. Хорошо? — Как скажешь, брат! — воодушевленно ответила Италия, хотя воодушевления не было и в помине. Новый приступ боли, застилал глаза кровавой пеленой, но что-то подсказывало ей, что и Франция, особенно после его Великой Революции, вовсе не отличается отменным здоровьем или ясной головой.