А было бы славно сменить униформу на платье из голубой органзы И засыпать вместе, не разжимая объятья, под звуки дождя и далекой грозы. Жить, не считая потери, и по кирпичику строить свой дом, Плыть сквозь время и верить, что мы никогда не умрем… (Flёur — Мы никогда не умрем)
1648 год По ощущениям Голландия проснулся спустя несколько сот лет после произошедшего. Но это чувство отступало перед странным видением: сначала он увидел высокий, неестественно темный потолок, затем цветные, кое-где разбитые витражи и настоящее чудо — ангела, который подозрительно знакомым голосом ругался на смеси голландского, французского и немецкого. Пару раз моргнув, Голландия смог сфокусировать взгляд на Бельгии. Заметив его оживление, она медленно поднесла ладонь ко рту, а потом накрыла ей губы Голландии, словно боясь, что любое его слово будет стоить ей жизни. Он покорно перестал пытаться заговорить и только внимательно всматривался в глаза названной сестры, чуть поддернутые влагой и пеленой беспокойства. Голландия болезненно усмехнулся и, отняв ее руку от своего лица, хриплым, почти неслышным шепотом спросил: — Что ты смотришь на меня, как на умирающего? Или ждешь, что после моей смерти на тебя свалится неожиданное богатство? — Вот дурень! — возмущенно воскликнула Бельгия и отвела глаза, но руку не отняла. — Если ты не умирающий, то больной точно. — Не спорю, — усмешка все еще кривила его губы, — и зовется эта болезнь «syndroom is een dwaas in de liefde» . Бельгия предостерегающе покачала головой с мягкой улыбкой. — Сильно ударился, вот и несет страшную несусветицу, — быстро прошептала она и в подтверждении своих слов положила свободную руку на его лоб, с которого до этого стерла кровь. Жаль, что шрам над правым глазом останется, но это нисколько не портило Голландию. — Что же ты не язвишь? — поддельно удивленным тоном поинтересовался он. — По-моему я дал прекрасный повод… — Возможно, — неохотно согласилась Бельгия, пряча взгляд.* * *
Повезло, что раны стран заживали быстрее, чем у людей. Уже к вечеру следующего дня Голландия заявил, что отправляется домой, на свою отвоеванную землю. Он мог бы назвать себя даже счастливым, если бы не осознание того, что Бельгию ему придется оставить. Забрать ее было самым большим его желанием, ради которого он был готов снова рискнуть всем, а она (вот ведь смешная!) наигранно улыбалась и возражала, говоря, что будет для него ничем иным, как обузой. Да и уже раздраженный Испания разбушуется еще больше. — Мы будем видеться, — заверила его Бельгия, вертя в тонких пальцах сорванную ромашку, — когда захотим. Антонио интересуется Кьярой гораздо больше, чем мной, а еще есть Аличе, — она снова неестественно улыбнулась. — Поэтому не беспокойся обо мне, а лучше обустраивайся у себя и зови в гости… Интересно, каким ты будешь там, — она посмотрела вдаль и протянула руку, словно в надежде захватить пылающее заходящее солнце, — на свободе. — Она сомкнула ладонь и тут же раскрыла ее. Голландия предпочел промолчать. Он должен был сказать нечто, что связало бы их и доказало, что он не бросает ее. Но любые слова, приходящие ему в голову, походили на рой мух, что без умолку жужжат и лишь раздражают. Он кашлянул и раздосадовано опустил глаза. Женщины — восхитительные чуткие существа. Бельгия поняла его без всяких слов и кивнула в ответ на его мысли. Преподнеся цветок к губам, она поцеловала каждый лепесток ромашки. — Возьми ее, — Бельгия протянула цветок Голландии, — и сохрани… а взамен я попрошу тебя привезти мне тюльпаны. Голландия попрощался с ней так же, как и всегда — обнял и поцеловал в лоб. И идя по проселочной дороге, утопающей в высокой зелени, он пообещал себе, что подарит Лауре целый букет самых красивых тюльпанов. Примерно 900 год н.э. Светловолосая девочка бежала так быстро, что ветер свистел в ушах, босыми ногами ступала по голой земле, дающей особую необузданную силу. Не страх подгонял ее домой, а лишь опасение, что она заставит кого-нибудь себя ждать. Резко остановившись возле домика, она несколько раз моргнула, силясь увидеть, что же происходит за бревенчатыми стенами и не опоздала ли она, но каждое потраченное на это мгновение немым упреком заставляло делать шаг за шагом. Девочка осторожно скользнула в дом, и казалось, что беда миновала, когда ее крепко ухватили за косу, и над головой прозвучал строгий голос: — Негодница! Тебе же не разрешали далеко убегать! — Пусти, сестра, я помню, — капризно протянула Аня. — Матушка волновалась? — Конечно! Иди и извинись, — более мягко предложила Оля, ободряюще подтолкнув младшую сестру. Аня осторожно прошла в общую комнатушку, где Русь, ловко заплетала длинную косу, вплетая в нее красную ленточку. Рядышком с ней в люльке лежала маленькая девочка, еще не уснувшая, но сонно жмурящая синие, как речная вода, глазки и чуть приоткрывшая рот. — Матушка, — негромко окликнула ее Аня. Русь повернулась к ней и покачала головой: — Аннушка, зачем ты бегала в лес? Я же просила не уходить… — Я бы не заблудилась, — самоуверенно заверила Аня, смелее идя на встречу матери. Оля быстро прошла за спину Руси, с интересом поглядывая на сестру. — Знаешь ли ты, матушка, как поют птицы в это время года? А как сладко пахнет в лесу? Меня будто бы все приветствуют!.. Русь нежно ей улыбнулась и попросила подойти ближе, внимательно выслушивая все те сказочные вещи, о которых говорила Аня. Похоже, что по дороге в лес ей встретился и леший, и даже домовой. С ней пробовали заговорить белки и жаловался медведь, и она с чистой детской непосредственностью, изображая ту или иную зверюшку с их манерами и голосами, ведала то, что звучало, как невероятный сон. Оля, будучи старшей, позволила себе умилиться тому, как маленькая сестра, свято верит в подобное, настолько, что видит и слышит это наяву. А вот Русь была поразительно серьезна, она взяла дочку за руки и поцеловала каждую потемневшую от сока черники ладошку. — Свет мой, — произнесла Русь, заглядывая в глаза Ане, — не забывай, пожалуйста, о том, что рассказала мне сегодня. Помни это — нет ничего ценнее твоей земли и того, что ее населяет, если не забудешь об этом, они поддержат твою силу, и дух твой не сломят. Ты мое бесценное дитя, которое должно чувствовать свою связь со мной и Византией. Борись с темнотой, которая, увы, не минует тебя, и держись за своих сестер. Они — части меня, такая же важная и неотъемлемая, как ты. Потеряешь одну — станешь слабее. А сейчас, родная, я скажу тебе маленькую ни от кого не скрываемую, но тайну, — Русь притянула к себе дочку и, поцеловав ее в теплый лоб, надела на тоненькую шейку крестик, — вера — это то, что подарил нам Византия, и я хочу, чтобы ты приняла его дар так же, как его когда-то приняла я. И, отстранив от себя среднюю дочь, Русь потянула в крепкие объятья старшую. — Матушка?.. — встревожено пролепетала Оля, чувствую смутную тревогу и печаль. — Сбереги их для меня, — шепнула ей на ухо Русь, борясь с подступающими слезами, — хорошо? Ты, мой ангел, старшая, и только ты сможешь сохранить в своей памяти этот день подробно, чтобы потом рассказать Ане и Наташе… особенно Наташе. Ты сможешь удерживать сестер вместе. Без тебя семья рухнет и не сможет мирно жить. И я очень надеюсь на тебя, ибо никто так сильно не похож на меня, как ты. Оля заплакала и поцеловала некогда румяные щеки матери, которые с недавнего времени становились все бледнее и бледнее. Далеко не сразу Руси удалось успокоить ее, но когда та обратила заплаканное лицо к Ане и, опустившись на колени, обхватила девочку руками, мать вытащила из люльки младшую и с бесконечной нежностью оставила теплые поцелуи на лице ребенка. Передав Наташу поднявшейся Оле, которая со странной решимостью на лице удерживала и младшую, и среднюю сестер, Русь посмотрела на трех своих дочек и вздохнула с облегчением. Они обязательно справятся. XIV век — Можешь уходить. — И бить не будешь? — Сегодня не буду. Ты сейчас как не живая. Мне скучно — Вот уж не думала, что от меня требуется кого-то веселить… Послышался звук пощечины — звонкий, произведенный явно тяжелой рукой. — Даешь слабину, — заметила худенькая девушка, едва ли старше тринадцати-четырнадцати лет, и рухнула на импровизированную постель, не потрудившись прикрыть ни наготу, ни многочисленные темнеющие на бледной коже синяки и глубокие порезы, — если я тебе приелась, то уйди, пожалуйста, очень-очень далеко, чтобы я тебя никогда не видела. Мужчина, прищурив темные глаза, посмотрел на ее обнаженную спину, на которой помимо свежих кровоподтеков вырисовывалась парочка шрамов — его собственная, кропотливая работа на этом совершенном теле и, протянув руку, пальцами коснулся каждого из них. — Я не оставлю тебя, пока ты не сделаешь нечто более убедительное, помимо простых просьб. Я буду обворовывать и убивать твоих людей, сжигать разорять города, истязать тебя всеми доступными способами, пока ты, наконец, по-настоящему не скажешь мне хватит, — хищная улыбка на жадных губах была предсказуема. Аня даже не потрудилась повернуться, чтобы убедиться, что она в очередной раз исказила ненавистное лицо. — Когда попрошу — это будет твоим концом. Кровопролитным, скорым, неизбежным, — глухо сообщила Аня, слыша, как мужчина тихо посмеиваясь, одевается. — Я давно этого жду, но ты разочаровываешь меня и позволяешь людям умирать, а сестрам гнить в темницах или же, подобно тебе, в чужих покоях. Смотри, чтобы поздно не было, — забрав длинные черные волосы в хвост Золотая Орда еще раз смерил свою юную добычу маслянистыми глазами, и без малейших беспокойств ушел. Она тоже уйдет, но вырваться не сможет. Аня перевернулась на спину, сумев даже не поморщиться, и уставилась в потолок, почти безучастно, будто ничего не произошло. Оказывается, что страшно и пугающе бывает только первые лет десять, а потом привыкаешь к любого рода насилию, хотя боль время не унимает, унижение скапливается по каплям, а за пару сотен лет оно не то, что чашу — землю бы переполнило. Научиться плакать, не издавая ни звука, — очень просто, а срывать голос в плаче и мольбах — и того проще. Жутко, когда тебя еще совсем ребенка забирают из родного дома, разлучают с близкими, а потом по неизвестным никому причинам бьют с таким ожесточением, словно ты кому-то зверски насолил, но и к болезненным ударам розги или крепкой мужской руки привыкаешь. Боль душевная была гораздо сильнее телесной, и смерть матери, разлука с испуганными сестрами, первая встреча с Золотой Ордой обрушились на Аню в один момент. Она громко кричала, когда ее раздевали и грубо держали за руки, когда пробовали заткнуть рот и безжалостно били по лицу, когда рычали и стонали на ухо. В одну из таких ночей, брошенная на холодный пол, испуганная и захлебывающаяся в слезах, Аня поняла, что в ней что-то сломалось навсегда, а в голове щелкнуло — поток мыслей наводнил сознание, но она в полной горячке чувствовала только чью-то небольшую прохладную ладонь, почти как у мамы, и детский писк с истеричными нотками. Может, это была ее последняя встреча с сестрами? От этой мысли становилось дурно. Со временем Аня стала замечать, что за прошедшие годы начинает забывать лица сестер. Приходилось повторять их имена, чтобы и они не канули в небытия ее шаткого сознания. Воспоминания ускользали и делали детство совсем призрачным. Аня уже была не уверена в том, была ли у нее мать, не сон ли та красивая добрая женщина, которая обнимала и целовала ее перед сном, до появления тесных восточных войск. Названный отец тяжело вздыхал и говорил, что ничем помочь не сможет, и сам едва держится на ногах под тяжестью собственным проблем. Винить Византию было бессмысленно, но после этого разговора, Аня больше его ни о чем не просила. Ее детей обворовывали и стирали с лица земли — она чувствовала и видела это на собственной коже. Как саранча, монголо-татарское иго проносилось по землям ее матери и сестер — по ее землям, сметая все на своем пути, а разобщенность и противоречия князей (всего лишь людей!) привели к катастрофе и нескольким векам рабства, конца и края, которому не было видно. Сломленная и разбитая Аня забыла лица Оли и Наташи, хотя ни на минуту не переставала думать о них. Сдержала слово, данное уже ставшей мифической матушке, и всегда, когда была возможность, падала на колени и горячо молилась, целуя подаренный крест — связь с теми, кого не было рядом с ней. Народ, как и сама Аня, начали отходить от язычества, только после пришествия Золотой Орды, ведь все те несчастья, что свалились на их головы заставляли верить не во множество повелителей природы, а в единое божество, которое обязательно спасет их в один прекрасный день, если они приложат силы и будут стараться. Все мы дети божие… интересно, а когда об этом говорят, можно ли считать их, страны — детьми? И если нет, то стало быть их ничто не спасет?..* * *
Холод, в конце концов, заставил одеться, но не помешал выйти на улицу. Растрепанная, в не застегнутом полушубке, Аня, утопая в снегу, пошла по знакомой, но запретной дороге. Но кто подумает ее остановить? Всем же известно, что без сестер она не сбежит. Если бы он был умен, то никогда бы снова не появился на этом мосту. Избегал бы эту территорию, как адскую пасть, и не советовал бы никому туда соваться, но когда Аня пришла, он стоял точно в такой же позе, как когда она встретила его впервые. Сколько недель или лет прошло с тех пор? — Аня… — юноша вздрогнул и обратил на нее зеленые, испуганные глаза. Каштановые волосы обрамляли симпатичное, почти детское лицо. — Тебя зовут, Литва, верно? Я почему-то помню это, — произнесла Аня, впервые подходя к нему ближе, чем на пару метров. — Зачем ты здесь? Тут опасно. — Просто… просто хотел снова увидеть тебя, — запинаясь признался Литва, — чтобы узнать, все ли у тебя в порядке… вижу, что нет, — чуть тише добавил он, жалостливо осмотрев сиротливый наряд девочки. Аня инстинктивно и чуть обиженно поправила свой любимый шарф — подарок Оли. Она хотела сказать, что не нуждается ни в жалости, ни в таких вот встречах, но чувствовала, как потеплело на, казалось, давно остановившемся сердце. Литва очень ей нравился, и она поклялась себе, что обязательно подружится с ним, когда победит Орду. Не раньше. Сейчас он для нее никто, и даже его имя не имеет значение. — Скажи, — почти шепотом попросила Аня, — а у других… как живут они? — ее это не волновало. Их она почти не знала, но молчать было страшно. — Я помню одного мальчика, — она нахмурилась, силясь вспомнить его имя. Это было слишком давно, лет двести назад, и никто не гарантировал, что это не ее воображение. — Его звали… Ф…Фра… — она напряглась и вместе с красивыми яркими голубыми глазами в памяти возникло имя. — Франция! — неожиданно эта маленькая победа над ускользающей памятью, вызвала целый черед воспоминаний. Вместе с людьми в странной одежде приехал мальчик, самый красивый из тех, кого когда-либо видела Аня. Он был выше и старше, раскланивался с ней и как-то смешно звал ее на своем языке. Тогда Русь впервые позволила Ане отправиться в гости к новому другу, который жил очень далеко. К счастью, за нее похлопотала будущая королева Франции, тоже Анна, совершенно не знавшая языка своего будущего народа, и немного побаивающаяся покинуть отца. Франция весело хлопотал вокруг Ани, дарил ей цветы и показывал какие-то странные сооружения, которые она никогда прежде не видела. И там же, всего за несколько кратких часов, ее познакомили с другой страной, имя которой не запомнилось Ане. Вероятно, что ее презрительную ухмылку она не встретит больше никогда. Как и Францию. — Я не знаю, что с ними, — Литва сокрушенно и виновато покачал головой, — поговаривают, что где-то на западе война, но между кем нам неизвестно. — Значит и им нелегко, — приободрившись, заявила Аня, — когда все станет хорошо, я подружусь с ними тоже! И все мы будем жить, как семья, в одном большом доме, куда никогда не сунется враг. — М-м-может быть, — неуверенно пролепетал Литва. — Но… — Не приходи сюда больше, — Аня повернулась к нему и пугающе улыбнулась, — пока я не позову. И снова исчезла, как призрак, в завывание ветра и во внезапно начавшейся метели. XIII век — основное повествование. Прошлое 800, 999 и 1066 года. — Она слишком маленькая. Я не хочу, чтобы ты с ней знакомился, — пламенно рыжая Ирландия улыбнулась, забравшись на небольшой холмик. — Почему? — удивился Франция, спеша вслед за ней. — Ты боишься, что она понравится мне? — Что за глупость! — возмутилась Ирландия. — Она — всего лишь глупый ребенок. Ты не найдешь в ней ничего интересного. Гадкий утенок со скверным характером. Твоей компании она всегда предпочтет беседу с феями. Пришпорив коня, она, что есть духу, понеслась по дороге, которая уходила в лес. Страх, сжимающий горло, не мешал соображать. Чем глубже она заходила в лес, тем меньше становилась дорога, превращаясь в узкую тропинку. Ветки деревьев изредка, но ощутимо били по лицу, оставляя кровоточащие порезы, на которые Англия и внимания не обратила. Крепко вцепившись в поводья и пригнувшись, она думала только о том, чтобы не слететь с лошади, которая явно успела утомиться, и возмущенно ржала, каждый раз, когда ее пришпоривали. — Пожалуйста! — жалобно повторил Франция. — Это единственное, чего я хочу. И только ты можешь сделать меня счастливым. — Проваливай, мне все равно, — отрезала Англия, силясь высвободиться из его крепких и совершенно неуместных объятий. Черт побери, почему он старше и сильнее?! Она ударила его маленьким кулачком по макушке и, получив долгожданную свободу, отошла на безопасное расстояние. — Жестокая, жестокая, жестокая! — обиженно затараторил Франция, чуть не плача. — Я умру, а тебе все равно! Я не верю в то, что ты, мой милый зеленоглазый ангел, хочешь сделать мой конец еще более невыносимым. — А мы правда умрем? — настороженно вымолвила Англия. — Потому что, если это твоя очередная шутка, то я обещаю, что тебе не поздоровится! Франция страдальчески вознес руки к темнеющему небу и с самым покорным видом произнес: — На все воля Божья. Не видать нам наступления нового тысячелетия. И раз уж не минуть гибели, то почему тебе не скрасить последний год моей жизни… нашей жизни?.. — Он снова умоляюще посмотрел на нее голубыми глазами, в которых стояли слезы. Англия никогда не отличалась особым, особенно к своему соседу, который вздумал, что может приезжать к ней, когда пожелает. Но на сердце стало неспокойно. Ей совершенно не хотелось умирать, она считала, что слишком многого не успела и не увидела, но раз уж у нее нет другого выбора, то лучше умереть с этим лягушатником, чем в полном одиночестве. — Хорошо, — осторожно сказала Англия, когда ее снова заключили в крепкие объятья. — Спасибо тебе, Angleterre! — зашептал Франция, благодарно целуя маленькие ручки, которые Англия пыталась у него отнять. — Признаться, я не ожидал этого, но надеялся. Ты же моя, правда? — Стой, где стоишь! — крикнула Англия, ловко спрыгнув с лошади и вынимая меч из ножен. Он остановился и взглянул на нее через плечо. — Повернись и не вздумай выкинуть какую-нибудь глупость, — ледяным тоном приказала Англия и едва успела увернуться, когда он попытался нанести удар. — Привет, малыш, — усмехнулся Франция, — а ты подросла. Все еще обижена и жаждешь отомстить? Англия со злостью попыталась скрыть слезы, которые тонким прозрачным ручейком оставляли дорожки на грязных щеках. Обида и ярость исказили детское личико, она набросилась на него, и что есть силы, забарабанила по его груди — выше не доставала. — Ублюдок! — надрывно крикнула Англия, нанеся несильный удар. — Как ты мог напасть на меня? Как ты мог поступить так? — Успокойся, коротышка, — Франция чуть отстранился и схватил ее за плечи, стараясь остановить. — Я обещаю, что не причиню тебе вред. Я бы никогда не сделал тебе больно… — Ты уже сделал! — изумрудные глаза дьявольски блеснули. — Я знала, что тебе нельзя доверять. — Чтобы ты не думала, норманны уже победили. Ты стала моей, — твердо и радостно, сказал Франция. — Мой король будет править страной. Тебе остается лишь подчиниться. Подростком она смотрелась еще более тонкой и хрупкой. В этом костюме лучника, в котором Англию можно было принять за мальчишку, Франция мог ее и не узнать, если бы не столкнулся с ней нос к носу. Хотя она желала, чтобы он встретился с ее мечом, а не с ней. Англия держала оружие крепко, но заметно волновалась — на бледном лбу появилась испарина, а несколько выбившихся светлых прядок прилипли к виску. Он не хотел видеть ее такой. — Чего ты хочешь? — Не знаю. Просто останься со мной навсегда. Франция сделал полшага назад — его не прельщала перспектива повредить лицо о грозное оружие в руках ребенка. — Зачем ты преследовала меня? Тебя не сочтут дезертиром? — Не более чем тебя. Я не могу позволить, чтобы ты вольготно ходил по этой территории, в то время, пока бой не закончился, — прошипела Англия. — Что ты задумал? Судя по тому, как она выставила вперед правую ногу и чуть наклонилась — сражения было не миновать. Франции оставалось только принять вызов, как бы на душе ни скребли кошки. Англия нанесла широкий маховый удар, стараясь отогнать Францию на некоторое расстояние, чтобы принять более удобную позицию, и тому пришлось уступить. Англия переместилась в бок, когда Франция попытался атаковать ее, и заметила странную тень, скользнувшую за спиной противника. Тень быстро скрылась в деревьях, ее легко можно было принять за игру света… Англия была вынуждена отступить из-за секундного промедления. Когда же тень черным облаком взметнулась от земли, Англия в ужасе приоткрыла рот, испугано округлив глаза. Кажется, у них есть неприятности пострашнее, чем детское противостояние. — Подож… — но не успела Англия договорить, как почувствовала, что вместо слов из горла выходят булькающие звуки, а рот наполнился медным вкусом крови. Опустив глаза, она уставилась на расползающееся багровое пятно на одежде, а затем посмотрела на бледного ошарашенного Францию. — Д…ду…рак, — прохрипела она, рухнув на землю. Просто останься со мной навсегда.