Все во мне. Этот мир, небольшой, иль огромный, Светлый, темный ли, добрый ли, злой, Я придумала все, но мой мир слишком скромный, Как кусочек земли, огражденный стеной. Вижу в мире я свет, или несправедливость, Будет так, как хочу, для меня лишь одной, Кто-то сделает так, чтобы все совершилось, Мысли, чувства желания станут судьбой. Но мой путь только мой! Он уж не повторится, Для любого мой мир будет просто чужой, Стоит мне захотеть, я могу измениться, Изменить этот мир силой мысли одной! (Ольга Партала — Мой мир)
* * *
Она попросила встать их в круг. Англия, поджав губы, вышла вперед и присела на корточки. Подобрав палочку, она начала выводить какие-то непонятные спутникам знаки. — Пошли отсюда, мне скучно! — в очередной раз начал канючить Испания, дернув за рукав друга. — Я вообще не понимаю, что мы здесь делаем. — Я же сказал, что хочу увидеть ее перед тем, как мы уедем, — шелестящим шепотом отозвался Франция. — Я не знал, что она захочет доказать нам это!.. — Нечего было ее дразнить, Франция! — огрызнулся Испания, следя за тем, как Англия, откинув палку, потерла ладошки друг о друга, словно стараясь согреть их. — Вечно ты споришь и жалуешься на нее, а все равно бывать здесь стал чаще, чем у меня! — невольная обида проникла в голос Испании. — Я просто слежу за своей территорией, честно! — виновато улыбнулся Франция. — Обещаю, что мы скоро уйдем. Англия встала и начала рыться в кармашке зеленого плащика, чтобы выудить мешочек с какой-то странной субстанцией, которую Испания принял бы за пыль, если бы она так странно не блестела на свету. — Что это? — слишком серьезно произнес Испания, недоверчиво следя за тем, как щепотка порошка тонким слоем покрыла уже расчерченный участок земли. — Только не говори, что ты умеешь колдовать… Англия раздраженно закряхтела, но отвечать не стала, только кинула злобный взгляд на Францию. — Зачем только ты его привел? Он еще более твердолоб и недогадлив, чем ты, — заметила она, пряча мешочек и вытянув руку вперед. — Он тоже не верит в них, Angleterre, — зная, что она его уже не слышит, сказал Франция. Он едва сдержал ухмылку, когда она закрыла глаза и начала что-то старательно и быстро бормотать себе под нос. — С меня хватит! — Франция едва не подскочил от громкого восклицания и изумленно уставился на вытаращившего глаза Испанию. Он немного побледнел и, кажется, задержал дыхание. — Ты все равно никому ничего не докажешь, потому что фей не существует! — Замолчи! — крикнула Англия, отвлекаясь от своего занятия. — От твоих слов они умирают! В них нельзя не верить! Я, правда, могу показать их, чтобы вы не говорили такие глупости… Но Испания уже развернулся и стремительным шагом, практически таща за собой Францию, двинулся вон из леса. — Нам не следует здесь быть, — прошептал он, кидая через плечо обеспокоенный взгляд на друга, — ничего хорошего магия показать не может. — Я знаю Англию, она вредная, но не злая, — растерянно произнес Франция, оглянувшись на удивленную и покрасневшую Англию, которая казалось, вот-вот заплачет. — Быть может она и не плохая, но зло точно следует за ней по пятам. Франция замолчал. Ему было не по себе от того, что вечно веселый и беззаботный друг ведет себя так странно и говорит такие нелепые вещи, но промолчал о том, что он кажется, краешком глаза, видел кого-то похожего на фею, что порхала совсем рядом с вздрагивающей Англией.* * *
Англия ловко, как мальчишка, спрыгнула с нижней ветки старого мощного дуба. Отряхнувшись и оправив свой охотничий костюм, она кинулась бежать по пыльной дороге, по краю которой росла густая сочная зелень, поблескивающая водой. Солнце, еще не высоко поднявшееся, уже припекало, но легкий, сохранивший прохладу ночи, ветерок приятно щекотал кожу девчонки, которую со спины можно было принять за мальчишку из-за одежды, худощавости и шапочки, скрывающей длинные волосы. До Англии доносился дурманящий запах луговых цветов. Она пружинистым шагом, иногда подскакивая и отставляя ногу вперед, быстро шла, насвистывая недавно услышанную мелодию и стараясь сдержать невольную улыбку, потому что взрослые всегда должны быть серьезными. А она уже совсем взрослая! Совсем чуть-чуть не доставала Его Величеству до плеча. Та гордость, что она испытала в тот момент, заслужила добрый и шутливый смешок в ее адрес от короля. Англия, бежавшая сегодня утром из замка, не была придворной дамой, какую из нее пытались теперь делать, а была обычным деревенским подростком, шалящим и ворующим соседские яблоки. Этот невинный поступок мог быть легко спущен ей с рук. В особо хорошем настроении король только лукаво пожурит ее и предложит отправиться вместе с гончими на охоту — в качестве приманки для ловли зверя. В дурном же расположении духа, ее ждал строгий выговор и тяжелое платье, которое она была обязана носить целый день. Поморщившись от мысли об этом, Англия даже перестала подпрыгивать и сбавила шаг. Опустив глаза и перестав следить за дорогой, она наткнулась на что-то… или кого-то. — У тебя глаза на макушке или твои феи направляют тебя по дороге? — послышался насмешливый голос. — В любом случае, и то и другое тебя обмануло. — Тебя не спрашивают! — мгновенно ощетинилась Англия с неприязнью и долей страха поднимая взгляд. Шотландия развел руками, словно демонстрируя невидимый урон, который она ему нанесла. — Можешь вляпаться в неприятности, малышка, если продолжишь в том же духе, — подойдя к ней вплотную отметил он. Англия терпеть не могла старшего брата. Все в нем ее раздражало, начиная от дурного характера и кончая рыжими волосами на глупой голове. — Не разобьешься, — буркнула она и, не успев сделать шаг назад, была решительно схвачена за шиворот. Шотландия был на полторы головы выше сестры и обладал недюжинной силой для своего худощавого телосложения. Он грубо встряхнул ее и одной несильной оплеухой скинул с головы шапочку с длинным пером. Светло-рыжие волосы свободным потоком упали на грудь и плечи Англии. Взлохмаченная, раскрасневшаяся и сбитая с толку она беспомощно повисла в нескольких дюймах над землей. Шотландия отчего-то разозлился еще больше и, словно держал в руках какую-то гадость, отпустил Англию, брезгливо поморщившись. От неожиданности Англия пошатнулась и упала, подняв высокое облако пыли. — Поторопись! Король сказал, что желает тебя видеть на официальном приеме послов из Франции, — потерев ладонь о грубую ткань штанов, сообщил Шотландия и пошел в сторону замка. Англия, кашляя и отплевываясь, кое-как поднялась и с детской обидой и неожиданным волнением по поводу приезда иностранцев (среди которых мог быть он), засеменила за братом.* * *
15 апреля 2011 года Бюрократия и бюрократы — вещь не только неприятная, но и чаще всего бесполезная, с которой однако Россия боролась неохотно. Настроение подпортило еще и то, что ее не хотели пропускать через границу. Можно подумать она террорист или наркоторговец! Хотя, похоже, был не далек тот день, когда ее объявят нежелательной персоной и внесут в черный список… Аляска пожелала остаться дома, Россия не стала возражать, решив, что одиночная поездка и правда принесет больше пользы. России очень не хотелось лишний раз тревожить Беларусь. Было все еще сыровато, и густой тяжелый воздух с трудом хотел циркулировал в легких. России казалось, что голова гудит именно из-за этого, а не из-за нескольких бессонных ночей. Горожане вели себя как обычно, что было вовсе неудивительно. И все же, если бы была возможность взглянуть кому-нибудь из них в глаза, можно было заметить поселившийся в них страх — пробудившийся и неосознанный. Россия пришла к сестре, которая пряталась в темноте, чтобы окончательно слиться и исчезнуть с чужих глаз. Сложно было угадать, насколько положение Беларуси изменилось за те два дня, что они не виделись, но Россия все еще чувствовала себя виноватой. Приходилось пренебрегать семейными узами ради чего-то искусственного, называемого «политическими интересами». Окна были занавешены, а свет и не думали включать. Беларусь сидела в самом углу дивана, вжавшись в мягкую спинку и подтянув колени к подбородку. Россия, не раздеваясь, села на ковер возле дивана, снизу вверх глядя на красивое усталое лицо Беларуси. Если верить словам Украины и собственным воспоминаниям, то младшая сестра больше всех была похожа на Русь, особенно сейчас — такая отчаянно прекрасная, но потускневшая словно старая фотография. Россия осторожно перебирала светлые длинные пряди сестры, с сожалением осознавая, что та доросла до самостоятельного произвола, который принять на себя уже невозможно. Попытавшись сжать пальцы Беларуси, Россия с изумлением заметила уголок мятой бумажки, которую та неосознанно сжимала. Осторожно высвободив послание из рук сестры, Россия разгладила его и быстро пробежала глазами по первой строчке, чтобы сразу кинуть его под стол. Ей вполне хватило начала «Gerbiami Natashа!», чтобы понять от кого и с какой целью это написано. К счастью, сейчас Беларуси было не до этого.* * *
28 апреля 2011 года Америка в ужасе побежал на кухню, по пути ругая себя за то, что не додумался повесить там огнетушитель. Но, как ни странно, гарью не пахло, а дым не щипал глаза. Англия стояла возле плиты, но отсутствие фартука и поварешки в ее руках обнадеживали. — Что ты делаешь? — осторожно поинтересовался Америка, на всякий случай, подходя к раковине. — Отмываю свинарник, который ты называешь кухней, — отозвалась Англия, продолжая свои незамысловатые действия. Америка изумленно хлопал глазами, пока она грубовато не оттолкнула его «чтобы не мешался». — Ты с ума сошла, да? Я все-таки тебя довел? — обеспокоено гадал Америка, потирая ушибленное Англией место. — Я слишком громко вчера смотрел телевизор? Не помыл посуду?.. — Носки не убрал, наследил и денег не дал, — едко продолжила за него Англия. — Это ты рехнулся. Какое мне дело до уклада твоей жизни, если я здесь временно? Я попросила о малости, и ты пока эту малость, худо-бедно соблюдаешь. — Чего ты тогда такая раздраженная? — надулся Америка, возмущенно сложив руки на груди. — Как будто я тебя обидел или… подожди-ка, дай угадаю! Опять поссорились? — Нет! — жестко отрезала Англия, но тереть и без того блестящую поверхность стала с таким ожесточением, словно та ее главный враг, которого было приказано уничтожить. Тем не менее Америка уже вошел во вкус — собственные неудачи на личном фронте дурно сказались на расположение его духа. — Боишься, что снова возьмется за старое? — язвительно предположил Америка. — Раньше он это активно практиковал. У него много бывших пассий. Вполне может найтись та, что не прочь поностальгировать. — Тебе-то какое дело? — Англия выпрямилась, но головы не подняла. — Одна как раз должна зайти ко мне сегодня. Можешь спросить… — Успокойся, Джонс, — на диво спокойно проговорила Англия, сурово посмотрев на него, — потом сам же будешь извиняться. Тебе бы стоило сказать спасибо за то, что я, черт тебя возьми, прилетела сюда, почти по первому зову. И из-за чего? Из-за того, что тебе стали сниться кошмары, а в Европу пускают только по делу, — бросая мыльную губку в раковину и высвобождая руки из резиновых перчаток, продолжала Англия. — Да, представь себе, мои дела тоже идут не гладко. Но это не значит, что пока я драю твою захудалую квартирку, ты мне будешь что-то высказывать по поводу моей личной жизни. Да ты выпал из нее лет двадцать назад, поведя себя как последний болван! Хотя мы оба помним, почему так получилось. Сейчас ты опять бедокуришь, вместо того, чтобы нормально с ней поговорить. — Ну, я… — Мне не интересно, — бескомпромиссно отрезала Англия. — Меня тошнит от Брагинской и от твоей кислой рожи. Так что либо ты приходишь в себя, либо я самолично придушу тебя подушкой, прежде чем тебе в очередной раз приснится кошмар, и ты своим криком перебудишь полулицы, — подойдя вплотную к Америке, она с особенной силой и удовольствием ткнула указательным пальцем ему в грудь, — просьба про Бонфуа не распространяться. Тебя вообще не касается ни то, что было, ни то, что есть, ни то, что будет. Нам вполне было достаточно воспитать вас с Маргарет, а уж что выросло, то выросло. На Канаду хотя бы не жалуются. Будешь дальше язык распускать, я встану за плиту и приготовлю свои фирменные булочки, вот уж ностальгия будет! — с заметным самодовольством закончила она и игриво потрепала его по щеке. — Я иногда очень жалею, что мало порола тебя в детстве. Очень некстати Америка вспомнил, что именно Франции удавалось избавить его и от подгоревших булочек, и от нагоняя от Англии. К счастью, от гнетущего молчания их отвлек звонок в дверь. — Привет, — осторожно заглянув на кухню, поздоровалась Канада. — А чего звонишь, раз ключ есть? — нервно рассмеялся Америка, шагнув к сестре. — П-предупредить, — растерялась Канада, — я не вовремя? — Вовремя, детка, и прошу вас поторопиться, — вступила в разговор Англия. — Иначе ужинать сегодня не будем. — Ты собираешь готовить?! — стараясь замаскировать ужас вежливой заинтересованностью, вымолвила Канада. — Нет, готовить будешь ты, потому и тороплю, — сладко улыбнулась Англия, — а теперь кыш отсюда! Нечего ни меня, ни себя задерживать.* * *
Едва ли можно было рассчитывать на приятный семейный вечер. Буквально через час после прибытия Канады в дверь начал барабанить Франция, который чуть ли не с порога обвинил Америку в наглой краже особо ценного имущества, в непостоянном финансировании и дурном нраве. Оторопевший от потока слов, многие из которых были на французском, Америка предпочел сделать несколько шагов назад. — Подумать только, какая наглость играть на таких болезненных вещах! — всплеснул руками Франция, негодующе уставившись на Америку. — Она же прекрасно знает, что я буду в бешенстве! — М? — Америка потупил взгляд. — Мери — она ведь здесь? — раздраженно закатил глаза Франция, выговаривая слова чуть ли не по слогам. — Кто уполномочил тебя удерживать европейскую страну далеко от Европы? Это попахивает нарушением договора… — Да никто меня тут не удерживает! — возмутилась Англия, соизволившая показаться гостю. — А тебя не звали. — Ma chère! — сразу воодушевился Франция. — Подслушиваешь? Ох, не знаю, что делать с твоей гадкой особенностью исчезать в самый неподходящий момент. Быть может, я хотел извиниться, а ты взяла и удрала так далеко. — Дождешься от тебя, — фыркнула Англия. — Все возможно, особенно, если это позволит мне снова целовать веснушки на твоем носике перед сном, — с полувиноватой-полусоблазнительной улыбкой заметил Франция, прежде чем обратиться к поморщившемуся Альфреду. — Аличе просила передать тебе, что ее правительство готово присоединить их ВВС к НАТО. После чего была наконец замечена и расцелована Канада. Оба — Франция и Канада — радостно щебеча на французском, отправились на кухню. Америка, совершенно не удивленный этим, хмыкнул — перед Францией никогда не стоял вопрос о любимом ребенке. Да и готовили Франция с Канадой, куда лучше, чем Англия и Америка. Вкусный ужин, съеденный за веселыми разговорами и воспоминаниями, был чем-то из ряда вон выходящего. Такого не должно быть. Как бы не были приятны такие моменты, завтра же придется вернуться в реальность, где кто-нибудь из них в очередной раз будет спорить с другим. Проводив Англию и Францию, которые явно пожелали закончить примирение где-нибудь подальше от двух бывших воспитанников, Америка заметил пропущенный вызов от Аляски. Та вернулась домой. По ее словам, когда она заводила разговоры с Россией о нем, та резко грустнела и старалась перевести тему. Америку не мало рассмешило замечание Аляски о том, что «всю романтику Вану я обломала, и Россия на следующий же день улетела в Москву, захватив меня». Все стало бы просто замечательным, если бы она не сбрасывала его вызовы, а дурацкие кошмары перестали сниться. Он, тяжело дыша, уперся горячим лбом в плечо Канады, которая очень вовремя его разбудила. Включив прикроватную лампочку, Канада обеспокоено начала изучать его лицо и без лишних слов протянула стакан воды, который был немедленно опустошен. — Опять снилось что-то плохое? — шепнула она, потянув одеяло на себя, чтобы укрыться от отсутствующего тут сквозняка. — Честно, когда ты рассказывал о кошмарах по телефону, я не придала этому значения, но когда, лежа в своей комнате, услышала тебя… Ты напугал меня. — Из… извини, — запинаясь, отозвался Альфред, и досадливо потер лоб, словно стараясь прогнать остатки сна. — Я не могу это контролировать. Ты представить себе не можешь, как унизительно такому герою, как я, страдать от этой хрени. Канада мягко улыбнулась и подвинулась к нему ближе. — Ты в постоянном напряжении. Жаль тебе это не так заметно. Нервный, вспыльчивый и невоспитанный — это сейчас точно про тебя, и плохой сон, как последствие и причина этого, очень мешает. — А еще я соскучился по ней, — как бы между прочим признался Америка. Канада, к его величайшему облегчению, среагировала на это правильно: — Я знаю, и мне, правда, очень жаль, — сочувственно погладила его по руке Канада, — но все ваши ссоры скорее аксиома, нежели исключение из правил. — Тогда почему я не привык? Мне каждый раз так паршиво, — задал Америка давно мучивший его вопрос, на который он должен был получить ответ точно не от виновато пожавшей плечами Канады. — Вечно впутываюсь во что-то сложное, что мне в жизни не распутать! Был бы умнее, никогда бы тебя не бросил… — Брось, — откликнулась Канада, машинально убрав за ухо кудрявый локон. — Одно дело быть подростками, жаться по углам, чтобы нас не заметили, а другое — делать то же самое сейчас. Мы же пробовали — не получилось, но, — она прижала прохладную ладонь к щеке Америки. В синих глазах будто сияли солнышки, — я всегда буду на твоей стороне, ты же знаешь. — Я в неоплатном перед тобой долгу, Маргарет Уильямс, — улыбнулся Америка и неуклюже, как котенок, потерся о руку сестры. — Кажется, в этом мире я могу рассчитывать только на тебя, хотя и ты учишься своевольничать. — Влияние Пруссии велико на меня! — рассмеялась Канада, так и не дав понять, серьезно она или нет.* * *
Май 1453 года Восточные ночи теплы и ошеломительно прекрасны. Густой воздух пропитан ароматом виноградных лоз и румяных персиков, распустившихся цветов и душистых масел. В помещениях с непривычки от обилия запахов может слегка закружиться голова. Глаза начнут закрываться, а желание окунуться в томительную негу станет непреодолимым. Для гостя это стало бы мучительно-приятной пыткой, которая, в конце концов, сморила бы его. Но для кого-то это было так же знакомо, как лицо родного человека, чьи черты знаешь настолько хорошо, что закрой глаза и образ четко, до последней черточки, будет вырисовываться в темноте. Сморить эту девчонку, когда она не хочет, было почти невозможно. Сколько бы курений Турция не задействовал, сколько бы не ставил повсюду дикие приторно-сладко пахнущие цветы, она продолжала все так же ясно смотреть на него, морщить нос и возмущенно выпячивать нижнюю пухлую губу. Турция с досадой понимал, что любая из его наложниц костями бы легла, чтобы быть на месте этой возмутительно упрямой Греции. Они и так сетовали между собой на то, что господин еще ребенком взял к себе девочку по имени Мелина, которую он с величайшим терпением и осторожностью растит в неволе. Ее не любили за то, с какой легкостью она отвлекает на себя внимание господина, как запросто ей достается все самое лучшее и красивое, а главное за то, что она ни капельки не ценила то, что имела. Многие — тайно или открыто — завидовали ее необычной, сбивающей с толку красоте. Не понимали, почему она так рвется на свободу, чего ей не хватает в жизни, если ей стоило только пошевелить пальцем, чтобы их гордый, горячо любимый господин кинулся к ее ногам, осыпая ее золотом. Вместо этого она кривилась и устраивала скандалы, не упуская возможности насолить своему угнетателю или попробовать сбежать. Ее раз за разом ловили и разозленную приводили к Турции, который криком или лаской старался втолковать ей, что стоит оставить попытки покинуть ее золотую клетку. Несмотря на то, что Греции было на вид уже пятнадцать лет, Турция, насколько было известно прочим наложницам, не смел посягнуть на свое главное сокровище. Это было необычно. Но как посторонним понять все то необычное, что было в этих отношениях? Турция ограничивался тем, что хотя бы раз в неделю заставлял Грецию сидеть в его покоях всю ночь напролет, выслушивая все то, что он имел ей сказать. Она обычно тоже за словом в карман не лезла. Вот и сейчас человеческое воплощение Греции, дочь великой Эллады, была вынуждена сидеть напротив него под тяжелым балдахином на подушках, одетая в широкие светло-синие шаровары, в открытое спереди до пояса платье с украшенными лентами рукавами и воротником, который позволял оценить золотое ожерелье, подаренное Турцией. На ее темноволосой голове сияла диадема инкрустированная жемчугом. Занятый военными делами и кампаниями он не виделся с Грецией почти полгода. И сейчас, когда он наконец смог вернуться домой, скрыть под одеждой крепко забинтованные слугами раны, лечь в эту жаркую ночь на пол, окружить себя горящими факелами, подушками, шелками, золотыми кубками и блюдами, ему не хватало только одного. Того, почему он действительно скучал. При наступлении темноты к нему направили ее, укрытую в шелковую накидку, которую она, стоило дверям за ней закрыться, немедленно скинула, легко поведя худым плечиком. Похоже слуги хотел угодить Турции, поскольку обычно нарисовать на этом личике хоть черточку было невозможно. Глаза Греции были подведены аккуратной черной линией, отчего взгляд казался еще выразительнее и острее. На тонких запястьях висели массивные браслеты, густые волосы заплели в длинные косы, но несколько выбившихся локонов касались загорелых щек. Грецию уже сложно было назвать ребенком, но с возрастом она не растеряла ни капли своего задора и упрямства. Турция на мгновение ощутил почти отеческую нежность при взгляде на нее, но виду не подал, и медленно потянувшись (раны все еще серьезно его беспокоили) сорвал с веточки виноградину, в то время как Греция чинно прошествовала мимо и села на подушку, сложив руки на груди. — Ну, что же ты не рада меня видеть? — прервал повисшее молчание Турция. — Что ты, это были прекраснейшие месяцы моего заключения, — быстро отозвалась Греция, пронзая взглядом светлых глаз, обрамленных густыми ресницами. — Скоро ли повторится это счастье? — Думаю, да, — безразлично пожал плечами Турция. — Говорят, ты бежать думала… тебе это даже немного удалось. Насилу догнали и приволокли домой. Неужели думала, что если я уеду, то твоей охране будет уделено меньше внимания, моя медовая дурочка? — он шутливо погрозил ей пальцем. — Напротив, я настоял на том, чтобы с тебя глаз не спускали. Греция фыркнула: — Но что-то эти растяпы меня проворонили. А я ведь даже не бежала… я просто хотела увидеть море. — Тебе нужно было только попросить, — напомнил Турция, стараясь укорить Грецию, но та лишь раздраженно отмахнулась. — Они глухие остолопы и не желают меня слушать, только… смотрят, — тише добавила она, опустив глаза. Внутренне вспыхнув, Турция пообещал себе разобраться с каждым, кто посмел не так посмотреть на его… его. Он встал и перебрался ближе к Греции, чтобы наблюдать за ее реакцией в непосредственной близости, а она и бровью не повела. — Я хочу, чтобы ты пришла сюда и завтра, — сказал он, играя одним из ее шелковых платков, — я давно тебя не видел и хочу, чтобы ты присутствовала здесь каждый из семи вечеров, что я проведу здесь перед следующим сражением. — Всего семь? — произнесла Греция и кинула на него нечитаемый взгляд сверху вниз. — Не лучше было бы занять себя хотя бы на вечер одной из своих преданных наложниц? — Было бы лучше, ты бы сейчас здесь не сидела. — Вот ведь глупые, — заметила Греция, склонив голову, — все ждут, что их господин явится и осчастливит одну из них, а он сидит и беседует с не ценящей его дары рабой. — Им невдомек, кто ты, — сказал Турция, потянув ее за руку, словно мечтая рассмотреть перстень на ее пальце. — Твоя компания скрашивает мой вечер, их удовлетворяет телесно. Ты предпочтительнее. — Перестал бы обманываться и бросил бы глупую затею, — выплюнула Греция, высвобождая руку. — Ты думаешь, что любишь меня, но ты ошибаешься. — Отчего же? — насмешливо спросил Турция. — Разве я говорил, что влюблен? — А ты не говоришь, ты, — она ткнула указательным пальцем ему в лоб, — думаешь. Но будь это правдой, ты бы меня отпустил. А любила бы я — вернулась сама. — Значит, не вернулась бы, — помрачнев, закончил Турция. — А ты проверь, — наклонившись к нему, предложила Греция без кокетства и лукавства в голосе. — Как же ты не поймешь, что мне тошно здесь, что мне опротивело все? Что за глоток свободы я жизнь отдам! Ты — единственное мое препятствие, что держит и не дает быть счастливой. Турция поспешно отвел глаза. Нельзя смотреть на Грецию, когда она такая. Он начинал чувствовать, что душевные силы его покидают, потому, словно не было последних слов, попросил: — Спой. — Не хочу, — вернулась к своему прежнему тону Греция. — Я тебе не домашняя певчая пташка. — Мне сказали, что пока меня не было, ты пела, — приподнявшись Турция прижался губами к смуглому плечику. — Спой и больше на этой неделе можешь не приходить. — Ненавижу, — тихо, но отчетливо прошептала она, подставляя под поцелуи щеки. — Не буду петь. Лучше своими приходами испорчу тебе оставшиеся семь вечеров.