Спираль

Цирк — не парк, куда вы входите грустить и отдыхать...

Свет погас, заставив сердца людей забиться чуть учащеннее. Гомон возрастал с каждой секундой, но желания расстаться с мраком не было – только в одиночестве мы страшимся темноты и собственных пороков, но все меняется, когда есть те, с кем эти пороки можно разделить. Прожектора резкими яркими цветами осветили сцену, по которой уже плыла пара людей – высокий мужчина в старомодном синем сюртуке и миниатюрная, широкая в бедрах женщина в блестящем платье, расшитом тысячами стразов, жадно ловивших свет. Они чинно прошествовали до середины и поклонились достопочтенной публике, которая разразилась бурными аплодисментами и улюлюканьем, хотя еще ни слова не слетело с тонких бледных губ одного и с полных, растянутых в улыбке уст другой. Никто не требовал от них разъяснений – все знали, зачем они пришли сюда и готовились к трагико-комичному шоу, к слезам и смеху, к взлету и падению. 26 мая, 2011 года. На душе впервые за долгое время было радостно, ненадолго конечно, но заметно и приятно до щекочущего чувства где-то в груди. Россия измучилась за то время, что потратилось на полет во Францию, хотя несколько часов казались сравнительно жалкой цифрой, по сравнению с тем, сколько уходило на дорогу во Владивосток. Просто, Анна не могла долго находиться в обществе своего начальника, который так шутливо ей улыбался. Он вообще довольно часто ей улыбался, называя «Анечкой» в круге приближенных и «Анной Ивановной» при подчиненных, тщетно стараясь уговорить ее переехать в апартаменты побогаче и побольше, и неизменно получая вежливый отказ. Брагинская в отличие от него прекрасно сознавала, что, сделав человеческое воплощение страны богаче, в самом государстве ничего не сдвинется ни на сантиметр. Для этого и эксперименты проводить не нужно – все испробовано до нас. Приходилось притворяться спящей, под неудобным углом склонив белокурую головку, и слушая переговоры, чья громкость заметно снизилась. Обидно было помять укладку или официальный костюм, купленный всего неделю назад, но иначе ей пришлось бы поддерживать разговор, а она-то дышать могла с трудом, не то, что говорить и внимательно слушать. За полчаса до прибытия, как по будильнику она распахнула глаза и потянулась за зеркальцем, надеясь худо-бедно привести себя в порядок, прежде чем предстать перед встречающей делегацией и камерами. Утешало лишь то, что ей обещали предоставить время на отдых и на переодевание, не то бы она сгорела со стыда, заставь ее появится такой по-детски взволнованной среди президентов и премьер-министров. Россия спускалась по трапу уверенным деловым шагом, на ходу принимая вежливо-дружелюбный вид, как заведено на официальных собраниях мирового уровня, отвечая на многочисленные рукопожатия и приветствия. Вскоре, однако, ее отпустили, и она смогла отойти в сторонку, где ее уже поджидали. Аня не сразу поняла, как так получилось, что вместо очередного соприкосновения рук, крепко обняла Франсиса, радостно смеясь, когда он прижимался губами к ее щекам. — Ma chère, очень рад тебя видеть! – Бонфуа, как и положено принимающей стороне, выглядел безупречно и аккуратно, и настроен был доброжелательнее некуда. Его почти можно было заподозрить в неискренности. – Приехала одной из первых. — Одной из?.. – Брагинская отошла от него на шаг, и виновато посмотрела на покорно замершего в ожидании человека, который явно оробел. Он попытался было улыбнуться, но получилась смазанная ухмылка – немного жалкая и грустная, а руки никак не желали лежать по швам, нервно подергиваясь, словно порываясь притянуть ее к себе. — Здравствуй, Альфред, — Брагинская сама сделала шаг, и впервые за несколько месяцев посмотрела в хорошо знакомые голубые глаза, ища там капельку раскаянья. Но не нашла ничего кроме тоски и кусочка нежности, похожего на пышное облако, так прекрасно сочетавшегося с этой лазурью. — Доброе утро! – с поспешной ребяческой радостью, Джонс пожал ее теплую небольшую ладошку, большим пальцем погладив бледную кожу и не скрытую часть запястья. Само собой ему бы хотелось чего-то большего, на худой конец, хотя бы скромных объятий, но данный момент, такой эмоционально напряженный и долгожданный стал небольшой надеждой, обещавший поправить все в ближайшее время. Мысленно Альфред дал себе оплеуху за слишком оптимистичные прогнозы – Россия уже не раз доказывала, что, не спрашивая ее, рассчитывать на благоприятный результат бессмысленно. Франция прищурился, изучая лица обоих, и с отеческим негодованием покачал головой, но запланированные на утро переговоры американской и российской сторон, а так же статус хозяина с идеальными манерами, не позволяли толкнуть эту парочку в пустую комнату и запереть дверь на ключ. Очень жаль. Ладно, публичные беседы уже прогресс, а ему еще встречать десяток руководителей и стран.

...В цирке надо не высиживать, а падать и взлетать, и под куполом, под куполом, под куполом скользя, ни о чем таком сомнительном раздумывать нельзя...

Упиваясь вниманием публики, худенькая девушка, в обтягивающем костюме, помахала кому-то рукой и приоткрыла очерченный ярко-красной помадой рот в немом крике, не достигшем ничьих ушей, но, видимо, воспринятом правильно, потому что вскоре с потолка опустился большой, обклеенный цветной блестящей бумагой обруч, прикрепленный к почти невидимым тросам. Она уцепилась за него правой рукой, а левую красивым жестом вытянула в сторону, позволяя оценить себя уже с высоты, в позе приготовившейся к полету райской птички. Заиграла музыка, быстрая, но какая-то монотонно-печальная, заставлявшая гимнастку не просто выделывать трюки на огромной высоте, без всякой страховки, но еще и замирать в самые рискованные моменты, грозясь ухнуть вниз и разбиться насмерть. Она закружилась, как юла, и трос, поддавшись ее силе, совсем чуть-чуть опустился вниз, но вот музыка сменилась, и на сцену вышел мужчина в старом черном костюме, брюки были ему коротковаты, а галстук-бабочка нелепо подчеркивал неряшливый ворот рубашки. Подмышкой он держал длинную лестницу, тяжелую, должно быть, если судить о ней по размеру, но новый персонаж и не думал сетовать на это – взгляд его неотрывно следил за гимнасткой, резко остановившейся и повиснувшей вниз головой. Установив лестницу посреди сцены, прямо под тем местом, где висела девушка, мужчина, поразительно легко и, что удивительно, успешно стал по ней забираться. Зрители удивленно переглядывались и перешептывались, не понимая, почему лестница, ничем не подпираемая, не падает под весом артиста, но вскоре этот вопрос уступил другим более интересным. Хоть люди и не могли видеть то обожание, с которым мужчина смотрел на хорошенькую зеленоглазую гимнастку, но от них не ускользнуло то, как девушка, подтянувшись, села на обруч, раскачиваясь на нем, как на качелях и улыбнулась необъяснимому желанию артиста достичь ее. Но, даже забравшись на верхнюю ступеньку, и изо всех сил протягивая к ней руку, он не мог к ней прикоснуться, а гимнастка и не думала ему помогать, лишь холодно и звонко посмеиваясь, перекрывая дробь музыки. Артист в нелепом костюме еще раз попробовал достать звезду из под циркового купала — ту самую – красивую, единственную, холодную и далекую… Она еще не поняла, что его намеренья серьезны и разбиться для него на этой освещенной сцене предпочтительнее, чем прожить эту жизнь без нее. И снова смена музыки, оглушительный хохот и порыв ветра. Кто-то шустрый, в костюме летчика выкатился на сцену в огромном колесе, похожем на то, что устанавливают в клетки хомячков. Шумный молодой человек выполнил несколько трюков прямо во время движения колеса, но при этом полностью контролировал его направление, оберегая зрителей, что милостиво соизволили придти сегодня, от травм. Гимнастка заинтересованно посмотрела на новоприбывшего гостя и, щелкнув пальцами, заставила обруч опуститься на землю. Молодой человек протянул ей руку, и она немедля ни секунды приняла ее, позволяя себе новое испытание. Вдвоем в этом колесе было тесновато, но оба артиста были слишком талантливыми и опытными, чтобы не справиться, они, не разжимая рук, несколько раз прокатились по сцене, чем вызвали шквал аплодисментов, насладившись которыми, довольные собой, скрылись за занавесом. Другой артист медленно спустился с лестницы и с мрачным видом, низко поклонился публике, после чего, захватив лестницу, тоже ушел со сцены, подбадриваемый благодарными зрителями, не жалевшими ладошек и голоса. — Сегодня мы будем говорить о злободневном! – пиджак на секунду загородил их от палящего солнца, а потом бесформенной кучей рухнул на сырую, от прибрежных волн, землю. – Так, что у нас на повестке дня? — Ближний Восток, — один тонкий пальчик загнулся, — Северная Африка, СНВ, перспективы развертывания ПРО, Нагорно-Карабахское урегулирование… И если ты сейчас же не возьмешь пиджак в руки, то твой скоропостижный больничный, — сложившийся женский кулачок погрозил носу Джонса. — Да, милая, — смеясь, Америка наклонился и легко подхватил слишком теплый для довильской погоды предмет гардероба, — все, что пожелаешь. Брагинская покачала головой, от чего и без того испорченная прическа легла совсем неаккуратно, но отнюдь не непривлекательно. — Не разбрасывайся словами, которые не можешь сдержать, — Россия осмотрелась, стараясь припомнить то, каким было это место больше века назад, когда Трубецкая впервые позвала ее погостить, а Франция слишком нуждался в ее поддержке, чтобы отказать в посещение, — иначе ты по неизвестным причинам окажешься в воде, потом где-нибудь, где холодно и мрачно. Естественно заболеешь, а лечить тебя будет некому. — Моя добрая Анечка, ты рисуешь воистину страшные картины! – Америка надулся, как ребенок и передернул плечами от непонятно откуда взявшегося холода. – За что? — Злюсь я на тебя, глупый, вот за что, — Брагинская резко остановилась и, встав перед ним, развязала его галстук, чтобы исправить его на свой манер, — не надо думать, что я так просто возьму и забуду обо всем, что произошло и происходит. Мне, знаешь ли, очень неприятно было узнать о твоих намереньях относительно ПРО в непосредственной близости от меня. — Для защиты. Общей европейской защиты от террористов! – твердо и сдержанно заверил ее Альфред. — Не верю, — по слогам произнесла Россия, — совсем. Будешь продолжать в том же духе, и я пошлю СНВ к чертовой матери. Согласись, что будет обидно потерять то, что мы так медленно обрели. Ветер принес с собой влажный воздух и брызги, оставляющие солоноватый привкус на губах и коже. Альфред склонился над ней, приблизив свое лицо почти вплотную к Анне, чтобы почувствовать ее теплое дыхание. — Не угрожай мне, — шепнул он, и с трудом удержался от того, чтобы не поцеловать ее, слегка покрасневшую от приступа гнева. Пришлось отвернуться и отойти. Где-то пронеслась и крикнула голодная чайка, жаждущая добычи. Обе страны вздрогнули и оглянулись, желая ухватиться взглядом за хвост морской путницы, и этот странный необоснованный жест, сумел привести их в чувства. Аня и Альфред не произнеся ни слова, пошли в одну сторону, сокращая расстояние между собой и, в конце концов соприкоснувшись плечами.

…Все костюмы наши праздничные - смех и суета. Все улыбки наши пряничные не стоят ни черта…

Прежде всего среагировали дети, радостно крича и показывая пальцами на стайку котов и кошек, бежавших за красивой темноволосой девушкой в бело-голубом платье, сшитом на манер древнегреческой тоги. Она, не обращая внимания на публику, потянулась, как будто ее только что подняли с постели, после сладкой дремы, ее совсем не волновало, почему тысяча глаз уставлены на нее с таким интересом. На сцене уже успели установить стойки с канатом, обручи и прочие необходимые для выступления атрибуты. Кошки, не дожидаясь команды, сами начали забираться по лесенке, готовясь показать все те умение, которым их обучила любимая хозяйка, у которой потом обязательно найдется поощрение, в виде вкусности или ласки. Дрессировщица подняла тонкую палочку вверх, и первая питомица несколько повременив, поползла по канату, что вызвало смех у маленьких зрителей. Одна за другой кошки перебирались с одного конца стойки на другую, не сталкиваясь и не спрыгивая раньше положенного времени, проделывая это должно быть сотню раз ежедневно. Взрослые хлопали скорее по инерции, с тоской вспоминая то время, когда и они подобно своим детям и внукам, так же восхищенно разевали рты и радовались тому, как ловко кошечки могут прыгать через обруч («Мама! Они как львы, правда?»), ходить на задних лапах («Они могут делать как мы!») и по одежде забираться на плечо. Увы, все это вело лишь к одной единственной просьбе «Давай заведем котенка! Я буду за ним ухаживать и научу делать его точно такие же трюки!», и ведь любимому чаду никак не докажешь, что, чтобы научить маленькие пушистые комочки ползти по канату, нужно много терпения и времени. В итоге, ребенку наскучит это дело, а заботливые родители скорее всего полюбят питомицу больше, чем дети. В случае же, если в доме уже была кошка, ей грозил жестокий метод кнута и пряника, а малышу царапины и укусы. Но темноволосая девушка, похоже, не испытывала таких неудобств. Было заметно, что ее взаимопонимания с животными колоссальны – те слушались ее с полувзгляда, будто она знала какой-то тайный вербальный язык, недоступный никому более. Ее прекрасный лик не омрачала и тень беспокойства, пусть и создавалось впечатление, что кошек остается все меньше и меньше, а ее фигура становится тоньше и тоньше. Зрители подсознательно ожидали, что, в конце концов, дрессировщица совсем растает в воздухе вместо со своими кошками, и они смогут забыть о ней в тот же миг, как начнется новое шоу. И каково же было их удивление, когда на сцену выбежал человек, закутанный в белый плащ, расшитый золотым узором. Маска скрывала его лицо, но не было сомнений в том, что он чем-то раздосадован, а то и зол. Размашистым тяжелым шагом, он распугал всех оставшихся кошек, которые недовольно шипели, встав на дыбы, но пятились, подчиняясь инстинкту, заставлявшему бежать. Их хозяйка тоже всполошилась – личико исказилось, потеряв все умиротворенную негу, что всего минуту назад преобладала на нем. Как и в предыдущих номерах, героями не было произнесено ни слова, но зрители понимали, что творилось между ними, словно в воздухе появлялись субтитры. Вот-вот все должно было потерять цвет, превратившись в старую черно-белую пленку без звука, где реплики будут писаться белыми буквами на черном полотне, а актеры лишь активно жестикулировать. Но публику вновь обманули – мужчина, вопреки ожиданиям, мягко ухватил девушку за руку и повел со сцены, не смущаясь ее сопротивлению, которое с каждой секундой становилось все слабее. Снаряды и атрибуты исчезли в тот же миг. Он упорно разглядывал украшения за блестящими стеклами витрин, хотя единственным его желанием было выбраться из душного костюма и принять душ, а потом разлечься на шезлонге, попивая коктейли и нанося на спину, рядом стоящей девушки, лосьон для загара. Но прекрасные мечты, витающие где-то поблизости, улетали, сменяясь жестокой действительностью. — Может, пообедаем вместе? Франсис говорил, что здесь немало приличных заведений. Сходим в ресторан – потешим его самолюбие. — Извини, но днем у нас с ним встреча, — Анна посмотрела на серьги, цена, которых напоминала скорее телефонный номер, нежели адекватную цифру, — а после Саркози; Кэмерон и Керкленд на очереди. — М-м-м, — Альфред проследил за ее взглядом, и тоже уставился на сережки, усыпанные массивными драгоценными камнями. Странно – они были красивыми, но Джонс был почти на сто процентов уверен, что России они не подойдут. Их броскость слишком била в глаза и не ввязалась в его сознании с образом Ани, которая лишней расточительностью отличалась лишь во времена, когда Бонфуа имел неограниченный доступ к ней. «С кем поведешься…» — припомнил Америка русскую поговорку, которую та часто произносила, когда они только познакомились, почувствовав легкий укол ревности, — тогда поужинаем? Ну, же, Аня! Ты меня знаешь, я не отступлю. — Хорошая идея, — наконец в ее голосе появилось нечто похожее на одобрение, окрасившее весь мир Альфреда в новые яркие цвета, — после общего собрания можно было бы сходить всем вместе… — Нет! – жестко отрезал американец, раздосадованный тем, что она делает вид, что упорно не понимает, к чему он клонит. – Лишние персоны нам не нужны. Я хочу устроить романтичный ужин, а не вторые посиделки Большой восьмерки. — Как скажешь, — безразлично махнула рукой Анна, двигаясь к следующей витрине, где на подушечке, обшитой малиновым шелком, сидел фарфоровый ангелочек, подперев молочно-белый подбородок правой пухлой ручкой, и задумчиво-просветленно смотря куда-то в небо. Джонс счастливо улыбнулся, но промолчал. Прошедшая встреча стала успешной: все договоры остались в силе, а радикальных разногласий пока не появилось, снова все с приторно-довольными лицами объявляли о курсе на сближение и укрепление международных связей. Когда-нибудь, возможно, люди поймут, что подразумевается под этой фразой.

…перед красными султанами на конских головах, перед лицами, таящими надежду, а не страх…

Последующие части выступления шли одна за другой с пугающей поспешностью, желая будто бы друг друга обогнать, и не просто показать зрителям свои уменья, а бросить им в глаза сноп ярких искр, от которого и останется в памяти разве что свет и неоднозначное чувство всепоглощающей пустоты. Слишком быстро промелькнул красочный номер двух азиатов, где высокий подтянутый мужчина мастерски вращал тарелки на длинных тонких палочках, по-лисьи ухмыляясь восхищению, написанному на лицах людей. Он чувствовал, что где-то рядом худенькая изящная гимнастка показывает чудеса гибкости, которой никогда не обладали и не будут обладать чванливые европейцы. Его брала гордость за свою ученицу, хоть он и не мог увидеть ее выступление, он знал, что она справляется – он сам учил ее всему, не понимая, что, впитав в себя все, что он может ей дать, она уйдет от него, влекомая жаждой славы и самостоятельного успеха, очертя голову кинется на Запад.

…О Надежда, ты крылатое такое существо! Как прекрасно твое древнее святое вещество: даже, если вдруг потеряна (как будто не была), как прекрасно ты распахиваешь два своих крыла…

Азиатов сменили загорелые улыбчивые люди, скорее всего приехавшие из Южной Европы. Трое жонглеров в ярких блестящих костюмах, прежде чем начать номер, поприветствовали зрителей, размашисто и радостно помахав им, как старым друзьям, которые почему-то перестали приходить в гости в пятницу вечером. Первым в игру вступил молодой человек, решивший показать навыки владения булавами, которые ему подкидывали две девушки – поразительно похожие друг на друга, с одинаково забранными в высокий конский хвост, каштановыми волосами, и в идентично скроенных костюмах. Сами они встали по обе стороны от жонглера и начали перебрасываться ярко-красными мячикам, легко помещавшимися в ладони и мелькавшими расплывчатыми точками перед зрителями. Зеленоглазый молодой человек под аплодисменты, отбросил от себя булавы и жестом попросил девушек бросить ему мячи для следующего номера. Сестры (а похожие черты лица явно свидетельствовали об этом), послушно начали по очереди кидать ему заметно заалевшие мячики. Сначала все шло хорошо, но напор девушек, не прекращавших свои действия и значительное количество предметов, которые жонглер пытался удержать, а так же ограниченность человеческих возможностей, дали о себе знать – шарики один за другом попадали на пол и покатились по сцене в сторону зрителей, которые жадно ждали, когда смогут схватить хотя бы один. Жонглер не растерялся и лучезарно улыбнувшись, поднял упавшие мячики, вновь попытавшись их удержать. Но удача была не на его стороне – еще трижды он терял их, но с ослиным упрямством продолжал упорствовать, что вернуло-таки ему благосклонность судьбы и двух сестер, что с пугающими пустыми лицами смотрели на него до этого. Взявшись за руки, троица вышла на середину сцены и поклонилась, куда более смирено, чем когда они пришли. Эквилибристику демонстрировало еще одно трио, на этот раз скандинавов, которые справились со своим делом так совершенно, что невольно не верилось в реальность происходящего. От того, вызвав сначала диссонанс, они очень быстро успокоили публику своей уверенной постоянностью, что делало выступление менее живым и привлекательным. Не было чувства опасности, как бы чудесно молодые люди не удерживались на огромных шарах или проволоках. Музыка затопила собой все пространство, неспешным нежным звуком скрипок выписывая замысловатые воздушные узоры своей композицией и настроением. Всепоглощающее чувство романтики ухватилось за Альфреда, заставляя заниматься совершенно бессмысленными вещами, как например созерцанием бордовых лепестков свежих роз, на которых блестели бисеринки воды, с не срезанными острыми шипами для напоминания о том, что все прекрасное склонно защищаться, белыми тонкими скатертями, на которых уже отчаянно хотелось оставить жирные желтые следы, от какого-нибудь сытного блюда. Он специально забронировал отдельную ложу в ресторане, чтобы скрыться от чужих глаз и уберечь себя от подозрений в неблаговидных мыслей, хотя они совершенно точно владели его сознанием. Джонс как-то неуклюже открыл бутылку шампанского, не удержав пробку и позволив ей с мягким «чпок» вылететь и покатиться по полу, покрытому красными дорожками. Он умудрился намочить скатерть и манжет правого рукава, но не стушевался и довольно быстро наполнил высокие бокалы игристым вином, что с приятным шипением щекотало горло и нос. От слишком большого глотка, Америка закашлялся и поставил бокал на стол, сетуя на то, что ведет себя как на первом свидании и волнуется совершенно неуместно и не по делу, в то время Анна старалась скрыть смешливую улыбку, пригубив вино. Альфред не сразу поднял на нее взгляд, боясь увидеть холодное презрение или обиду, которые слишком часто за последние полвека отражались в ее сиреневых глазах, и невольно заметил след от помады на ее бокале – почти невидный, светлый, до странности интригующий. Голубые глаза прошлись по тонким, еще не успевшим загореть рукам, перекинулись на открытые плечи, на ключицы, шею… прошлись по завиткам волос, подбородку и губам, которые на секунду дрогнули, а потом зашевелились, подсказывая, что их обладательница, что-то говорит. Пришлось скинуть с себя наваждение и обратиться вслух, хотя в глаза он ей так и не посмотрел. — Подвинься поближе, — негромко вымолвила Брагинская и, когда Америка послушно подвинулся, продолжила, — я никогда, слышишь, никогда не приму то, что ты делаешь, пока оно несет такой значительный вред чьим-либо интересам, и моим в частности, но… — она взяла его за руку и переплела пальцы, — если бы меня спросили, ненавижу ли я тебя, я бы промолчала. Мне до сих пор сложно говорить с тобой о таких вещах, но сегодня я предлагаю забыть о плохом. Надоело каждый день перемалывать одно и то же. Мы, кажется, зависли. — Снова устроим перезагрузку? – Джонс улыбнулся светло и одновременно горько. – Я согласен с тобой, но что мне делать? Аня приблизилась к нему еще чуть-чуть, и счастливо-измученно растянула губы, а потом, протянув руку, погладила его по щеке. Оба с усталой странной нежностью смотрели в бледнеющие лица друг друга, как обычно делают люди перед длительным расставанием, а потом розовые губы снова зашевелились, и Альфред скорее интуитивно понял, чем услышал, одну единственную просьбу: — Поцелуй меня. * * * Первая половина XVII века. Антонио быстро застегивал пуговицы на камзоле, старательно поправляя рубаху и пышные рукава. Высокие, начищенные до блеска сапоги, услужливо подала Бельгия. Испания коротко кивнул ей и кинулся к куче одежды, надеясь, что именно там он оставил свою шпагу. — Видела? – спросил он, перерывая свалку. — Угу, — кивнула девушка, сцепив руки за спиной в замок, — сходи к Кьяре, кажется, ей ты приказал ее почистить. Антонио схватился за голову и застонал. — Этой неумехе?! Где был мой разум, о Господи? — Ты был пьян, весел и безумно оптимистично настроен, — едва сдерживая смех, сказала Лаура, — зайди к ней, если шпага еще жива, есть шанс ее вернуть, если конечно малютка Италия не заколет тебя ею. Обреченный взгляд зеленых глаз испанца развеселил Бельгию еще больше. — Кстати-и-и-и-и-и! – шутливо протянула она, поднимая с пола шляпу Карьедо и отряхивая ее от невидимой пыли и крошек. Закончив с этим делом, она подошла к нему. – Надолго уезжаешь? — Не знаю, а что? – Испания попытался забрать у нее шляпу, но Бельгия крепко вцепилась в ее поля, не желая отдавать. — Мы должны быть готовы к твоему приезду, — уверенно, но слишком быстро ответила Лаура. Испания прищурился и, склонив голову, посмотрел ей в лицо. — Не ври мне, Лаура, — поразительно холодно произнес он, вырывая из ее рук шляпу, — не стоит делать это так необдуманно. Хочешь встретиться с ним – ради бога, но чтобы в моем доме ноги его не было. — Он бы сюда и не пришел, — тихо возразила бельгийка, гордо вскидывая белокурую головку, — ему не нужно возвращаться туда, где к нему относились как к собаке. Хотя к собакам ты более благосклонен, их ты не приказывал сжечь в инквизиторском пламени. — Собаки приносят мне пользу и слушаются беспрекословно, — безразлично пожал плечами Антонио, — я не испытываю муки совести по этому поводу. Ты так же вольна думать обо мне как хочешь. – И не прибавив ни слова, прошел к Кьяре, где худющая фигурка, которой можно было дать лет шестнадцать, накинулась на него с кулаками и бранью, но, получив ощутимый подзатыльник и укор за то, что шпага была всю в том же неудовлетворительном состоянии, вернула-таки испанцу оружие. Поцеловав итальянку в каштановую макушку, Антонио попрощался и ушел. * * * Испания старался всегда трезво смотреть на любую ситуацию, пускай природный оптимизм несколько мешал. Он считал, что вправе радоваться жизни, хотя бы потому, что обладает властью и несомненным авторитетом, в то время как друзей и родственников сотрясали внутренние волнения. Сам Антонио страдал лишь от избыточного женского внимания, в самом плохом понимании этого слова. Увы, эти прелестные сеньориты были не страстными поклонницами и почитательницами, а подчиненными, чаще всего удерживаемые физической силой. Порой, молодой испанец понимал, что потихоньку сходит с ума, подавляемый нервными вспышками Кьяры, ироничными подколами Лауры и… риторическими вопросами от Исабель. Пожалуй, что с сестрой ему приходилось тяжелее всего. Португалия – его новое совершенное приобретение, с рапирой за поясом и сотнями коварных идей в голове, не могла смириться с тем, что Испания присоединил ее к себе, создав нечто, что она звала «отвратительным недоразумением», но значившимся в документах, как Иберийская уния. Исабель любила власть и свободу, имея множество подчиненных по всему свету и жаждущая новых нажив, она и предположить не могла, что смерть какого-то человека (пускай и короля), создаст столько проблем для нее. Карьедо уже устал считать, сколько раз она пыталась совершить на него нападение, угрозами вымогая независимость, даже после того, как он одобрил сохранение законов и денежную единицу на ее территории. Откровенно говоря, Антонио хорошо понимал сестру, ведь Исабель была рождена босоногой загорелой девчонкой, без гроша за чистой душой, которая все же потребовала утвердиться в умах и сердцах прочих людей, как значимая часть света. Он сам бегал с ней в деревню драться и воровать, разбивать коленки и забираться на высокие деревья. Его память еще нежно хранила ее образ, когда она, сидя на поваленном дереве, подперев подбородок рукой, со скучающим видом жевала кислое зеленое яблоко, ни разу не поморщившись. В тот день, она впервые повидалась с Англией, и та, совершенно ошарашенная знакомством с другой девочкой, округлив глаза, прогнала ее. Никто не ожидал, что нелюдимая и гордая Мери, найдет в Исабель не только союзницу, но и подругу. Пускай слово «подруга» было далеко не константой, а переменной – они мирились и были довольны этим. И вот Керкленд отвернулась от нее и желала заполучить колонии, так любовно завоеванные Португалией. Эта тема и послужила новым поводом для разногласий между Антонио и Исабель. Девушка и без того вспыльчивая, выглядела мегерой, когда с распущенными темными волосами в одной длинной рубахе и панталонах накинулась на него, с шипением заявив, что он так обленился, что отнюдь не пытается защитить ее территории. Уния тяготила Португалию, и Испания прекрасно сознавал, что когда-нибудь она попробует уйти, но не сомневался в своей способности удержать ее. * * * Находиться в заблуждении иногда очень приятно. Если оправдывать поступки, уверяя себя, что они совершались из благих намерений или по незнанию, все внезапно становится проще. Ты всего лишь жертва обстоятельств, невинная заблудшая душа в цепях обмана. Повторяющиеся ошибки были досадны, но и их можно было оправдать. Пускай и с натягом. Испания по своей натуре был не злым человеком и никогда не ставил перед собой цели причинить кому-то боль, потому и свою связь с Аличе он оправдывал отказом Кьяры, который пусть и не был произнесен вслух, но очевидной преградой маячил перед ними. Но обманывать себя бесконечно было, увы, невозможно. Он убеждал себя, что в темноте легко принять младшую сестру за старшую, и только поэтому, он раз за разом возвращается к Северной Италии. Но вот проблема! Карьедо всегда видел перед собой лицо Аличе, всегда знал, что именно ее он обнимает, когда они остаются наедине, к ней тянется по вечерам за очередным поцелуем, ее укладывает на мягкие пышные перины, прекрасно сознавал, что именно Аличе дает ему то, что не может дать Кьяра – волнительного счастья. Держать их отношения в тайне было необязательно, но оба прекрасно понимали, что лучше лишний раз промолчать, нежели навлечь на себя гнев общества и взыскания старшей Варгас. Чувство, что все это было немного неправильным, не покидало их. Возможно, если бы кто и услышал о том, что между ними что-то есть, то не поверил бы этому, пока не увидел собственными глазами. Необычная, неожиданная, но, тем не менее, красивая пара. Антонио нравилось возвращаться к улыбчивой и искренней Аличе. Для окружающих он был солнцем, а она была его личным солнышком – добрым, нежным, теплым и безумно притягательным, и жалеть об их связи молодой человек, при всем своем желании, не мог. Никакого чувство вины, только сожаления о том, что он не может видеть ее в любое время дня и ночи, когда пожелает, чтобы не вызвать подозрения у Венгрии или Австрии. Вон и Пруссия с Францией стали интересоваться у кого это он стал пропадать. А признаться Бонфуа, в том, что у него отношения с Аличе было рискованно, он все еще ревностно относился ко всему, что касалось его сестры, и устроил бы скандал, закончившийся дуэлью, а им и так приходилось несладко в последнее время. — О чем ты думаешь? – она сосредоточенно посмотрела на него и повела курносым носиком. — О тебе, моя крошка, — с мягким смешком Антонио потрепал ее по макушке. Аличе не стала расспрашивать его о подробностях, только неуверенно кивнула и продолжила играть с медальоном, весящим на его шее. — Ты любишь меня, – твердо заявила она, и на мгновения черты ее личика ужесточились. — Что? – Испания оторопел, стараясь подобрать нужные слова, возразить, возмутиться, но… не получалось. Он никогда не задумывался над этим. Но отрицать то, что он влюблен, положа руку на сердце, не мог.

…над манежем и над ярмаркою праздничных одежд, над тревогой завсегдатаев, над ужасом невежд, похороненная заживо, являешься опять…

Хождение по канату было самым долгожданным действием, ведь, наконец, появилась надежда на трагедию и непоправимый урон. Кому-то захотелось созерцать покалеченную или сломанную жизнь. Под потолком был натянут канат, по которому готовилась пройти девушка в серебристом костюме, с аккуратно собранными в пучок волосами и ярко накрашенным лицом. Это было почти отвратительно – разрисовать эту милую девочку в кричащие дикие цвета. Раскинув руки в сторону и глубоко вздохнув, она сделала первый шаг. На негнущихся ногах она ступала по веревке, которая в любой момент могла оборваться или закрутиться так, что она бы не смогла удержать равновесие. По бледному напудренному лбу скатилось несколько капелек пота, смачно накрашенные губы превратились в тонкую ниточку, словно гимнастка была готова вот-вот упасть в обморок. Положение усугубилось, когда неизвестно откуда появилась та самая девушка, что начинала шоу и, раскачиваясь на обруче, ехидно наблюдала за своей коллегой, чье положение было далеко незавидным. И снова мужчина в нелепом костюме пытался достать до нее, изредка кидая сожалеющие взгляды на девушку, прошедшую уже полпути. Зрители жадно ловили каждое движение, происходившее на канате, внутренне умоляя упасть молодую гимнастку, чтобы разрушить заранее спланированное шоу и превратить его в реальную жизнь, где есть место не только ярким огням и веселью. Волшебство начало исчезать, когда артист сдался и слез с лестницы, не пытаясь более привлечь внимание своей звезды, а просто встал посреди сцены, иронично улыбнувшись, покорившись судьбе, и разведя руками. Гимнастка, не вовремя решившая посочувствовать ему, наклонила корпус вперед. Зрители приоткрыли рты, кое-кто, даже схватился за камеры, чтобы запечатлеть последний штрих выступления. Смещение веса тут же сказалось на равновесие, и юная гимнастка покачнулась, при этом изо всех сил, стараясь выпрямиться и удержаться на канате, казавшимся тонким и скользким, и норовившим скинуть ее в пучину темной зрительской толпы, почувствовавшей жажду зрелищ и крови, захлебывающихся в нетерпеливых стенаниях и мольбах. На глаза девушки легла пелена слез, и она, не дожидаясь конца, сама сделал шаг в сторону, увлекаемая вниз. Но отдаться чувству полета, так и не удалось – ее за руку крепко держал акробат в форме летчика, улыбаясь и совсем не страшась упасть. В уголках его глаз собрались чуть заметные морщинки, видимо он часто смеялся, хотя взгляд у него был слишком чистым для опытного взрослого человека, много познавшего в жизни, но он настолько привлек внимание девушки, что она на секунду забыла о том, что он единственное, что удерживает ее хрупкое существование. Гимнастка на обруче хмыкнула и снисходительно улыбнулась молодому человеку, а потом, резким бесстрашным движением, спрыгнула с обруча, совсем не удивившись, когда ее поймал артист, бережно поставивший ее на землю и предложивший ей руку. Впервые в жизни, находясь с ней на одной высоте, он смог смотреть на нее, как на равную, и не сомневался в своем успехе. В конце концов, даже звезды, иногда падают в руки. Публика невольно зааплодировала паре, которая, поклонившись, отошла в сторону. Тысячи глаз вновь обратились к гимнастке и акробату, которые так и не двинулись с места. Создавалось впечатление, что, несмотря на свой благородный порыв, молодой человек не спешил помочь девушке встать на ноги, продолжая держать ее в полной зависимости от себя и своего собственного желания. Зрители нетерпеливо зашевелились на своих местах, ожидая развязки, но свет начал гаснуть, занавес опускаться… И только кромешная тьма заставила догадаться о том, что у этой истории еще нет конца.

…тем, кто жаждет не высиживать, а падать и взлетать. (Булат Окуджава)

Обоснуй: 1) 26-27 мая – собрание Большой Восьмерки во французском курортном городе Довиле. 2) Первой состоявшейся встречей стали переговоры Обамы и Медведева, затронувшие самые злободневные проблемы. 3) Во второй половине дня состоялись переговоры Д.А. Медведева с президентом Николя Саркози и премьер-министром Дэвидом Кэмероном. 4) Продолжение развертывания ПРО на территории Восточной Европы серьезно обеспокоило МИД РФ. Российская сторона, даже всерьез угрожала выйти из договора СНВ-III. 5) Иберийская или пиренейская уния — современное обозначение династической унии корон Испании и Португалии в 1580—1640 годах. В эти годы власть испанских Габсбургов — Филиппа II, Филиппа III и Филиппа IV («династии Филиппов», как называют их португальцы) — распространялась на весь Пиренейский полуостров. Ослабление португальской государственности в годы унии положило началу распаду Португальской колониальной империи. 6) 1556—1713 – Бельгия в составе Испании. Пояснения: Каждый цирковой отрывок связан между собой, и тем или иным манером рассказывает о взаимоотношениях стран, политических или исторических событиях. Цирк Посвящается Юрию Никулину Цирк — не парк, куда вы входите грустить и отдыхать. В цирке надо не высиживать, а падать и взлетать, и под куполом, под куполом, под куполом скользя, ни о чем таком сомнительном раздумывать нельзя. Все костюмы наши праздничные - смех и суета. Все улыбки наши пряничные не стоят ни черта перед красными султанами на конских головах, перед лицами, таящими надежду, а не страх. О Надежда, ты крылатое такое существо! Как прекрасно твое древнее святое вещество: даже, если вдруг потеряна (как будто не была), как прекрасно ты распахиваешь два своих крыла над манежем и над ярмаркою праздничных одежд, над тревогой завсегдатаев, над ужасом невежд, похороненная заживо, являешься опять тем, кто жаждет не высиживать, а падать и взлетать. P.S. Уважаемые читатели! Приношу свои искренние извинения за задержку — реал затягивает. Автор желает приятного прочтения и жаждет ваших отзывов.