Спираль

Солнце пахнет травами, Свежими купавами, Пробужденною весной, И смолистою сосной. Нежно-светлоткаными, Ландышами пьяными, Что победно расцвели В остром запахе земли. (Константин Бальмонт «Аромат солнца»)

1612 год. Предрассветные сумерки заволокли небо своей светло-розовой пленкой, что быстро, словно подчиняясь дуновению ветра, изменялась, обогащаясь новыми цветами, что как иноземные захватчики быстро сменялись, смешивались, вырисовывая совсем иные узоры. Воздух, еще совсем холодный с прошедшей ночи, и совсем не планировавший быстро прогреваться в холодноватые апрельские деньки, обволакивал легкие и щекотал нос, вырывая из уставшего тела остатки сна, заставляя подниматься и продолжать изнурительный путь, что был начат еще в Нижнем Новгороде. Легкий, едва ли заметный белесый пар вырывался изо рта. Анна уже пару дней как заметила, что если не отогревает руки дыханием, то все равно дышит в основном ртом, за что на нее очень бранился Минин, тогда же нацепившей ей на руки теплые вязанные рукавицы и едва ли не с отеческой заботой уговаривавший ее не идти с ними в Москву, а остаться в сторонних наблюдателях. Мол, слишком подозрительно то, что совсем молодая девушка, на вид дворянской наружности, идет с толпой ополченцев разбираться с поляками, что уже прославились на всю Россию своим кощунственным отношениям ко всем устоям православной церкви. Но Брагинская была упряма и ни за что бы не согласилась на позорное бегство тогда, когда она прекрасно знала, что где-то в Кремле сейчас пирует Алка, сидящая рядом с Торисом, а вокруг них беснуются и творят бесчинства люди, которых и быть-то там не должно. Горячее чувство обиды грызло изнутри, не позволяя, даже при всем желании, усидеть на месте. Она и так помедлила, когда позволила самозванцу занять престол, тем самым укрепив положение и без того обнаглевшей Польши, которая, судя по всему, никогда не училась на чужих ошибках, что заставляло желать ей мучительного проигрыша со всеми вытекающими последствиями. Аня – человек, не знавший что такое таить злобу на кого-то, тем не менее, предчувствовала, что когда-нибудь Алке Лукашевич придется сильно пострадать от своих абсурдных претензий. И конечно, Торис, который предпочел пойти с повинной к ней, а не к России, тоже должен был проглотить горькую пилюлю и вернуть Наташу. Отсутствие младшей сестры, особенно после воссоединения с Ольгой, стало гнетуще-заметным и значимым. От Анны словно бы оторвали кусок, который не потерял чувствительность, даже после расставания с телом, причиняя нестерпимую боль на огромном расстоянии. Рассудок твердил о том, что добиться всего и сразу совершенно невозможно и не стоило обольщаться тогда, когда даже Москва была обителью сомнительных личностей, но в сердце России теплилась надежда, не дающая забыть светлый образ маленькой Белоруссии, которую мучительно-сильно хотелось обнять и расцеловать, вернуть домой и больше никогда не давать в обиду. Громовой призыв продолжать путь заставил Анну подскочить на месте, как ошпаренную, и крепко поджав обветрившиеся губы пойти за решительными мужиками, чьи широкие спины, непокрытые дорогими одеждами по-настоящему искренне, но быть может неумышленно, защищали ее от холода и вновь свалившейся напасти. Оставалось уповать на то, что Бервальд не станет большой помехой, хотя отношения их оставляли желать лучшего. Было обидно в такое ледяной недвижной глыбе видеть всего лишь внушительную оболочку, а не друга. Но вспоминая о том, что ее народ с таким воодушевлением откликнулся на призыв, отдавая последние крохи, что имел, Анна твердо пообещала себе, что никто посторонний в жизни не помешает ей добиться своей цели. * * * Торис болезненно поморщился – его тошнило от гнилостного запаха, которым был пропитан воздух, от жужжания жирных мясистых мух, без стеснения ползущих, где им заблагорассудится и от истошных стенаний Польши, которая грязными окровавленными руками размазывала слезы по лицу, оставляя уродливые разводы на бледном, болезненно-сероватом лице. Он мог ошибаться, но для него смерть от голода была предпочтительнее, чем… это. Желудок готов был вывернуться наизнанку вместе со всеми внутренностями, пришлось согнуться пополам ради того, чтобы были силы пережить новый болезненный спазм. - Лит! – задыхаясь от рыданий, позвала его Алка. – Лит! Я не могу так больше… что нам оставалось делать? Что?! Это все она виновата, вот пусть Бог ее и покарает… она… чертова Россия! – девушка, смутно сознавая, что делает, забралась с ногами на стол, на котором давно не было ни расшитых скатертей, ни тем более тарелок с разнообразными кушаньями. С тех пор как ополченцы взяли в осаду Кремль, они почти ничего не ели. Окруженные неприятелями, поляки надеялись на помощь Ходкевича, который еще в далекий жаркий август пытался к ним пробраться, но его благополучно остановили русские. Так и пришлось растягивать оставшуюся провизию на неопределенный срок, сталкиваясь с знакомым чувством постоянного, оглушающего и притупляющего все иные чувства, голодом, который диким зверем разрывал тело. - Не могу, я больше не могу… - как заведенная, в бреду повторяла Лукашевич. Зеленые глаза ее остекленели, отражая только свет, не дающий шанс на проблеск здравой мысли. Перевернувшись на живот, она начала барабанить кулаками по столу, по временам вскрикивая и слабо рыча от бешенства и бессилия. – Будь проклята эта земля! Будь они все прокляты! Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! Со слабым намеком на жалость или что-то еще, Лоринайтис подошел, а вернее даже подполз к ней, и крепко ухватил Польшу за совсем худенькие запястья, на которых любой захват грозил оставить темные синяки. Алка тут же встрепенулась, но отнюдь не успокоилась, все больше и больше отдаваясь истерическому припадку. - Как ты думаешь, - начала она, чуть икая, - Он простит меня? Нас? Я всегда преданно Ему служила, славила его, сражалась за него… моя вера непоколебима, но я совершила грех, поддавшись жалким человеческим желаниям. Будет ли мне даровано прощение, если вина целиком и полностью лежит на Брагинской? Литва устало посмотрел ей в глаза, и по одному его пустеющему взору, на дне которого плескалось что-то неведомо-отвратное, Польша поняла, что никакие молитвы ей сейчас не помогут, и зарыдала еще громче. Где-то вокруг них так же стенали выжившие горе-захватчики, с волчьей нетерпеливостью доедающие кого-то из своих товарищей. * * * Середина XVI века. Шагов Садыка совсем не было слышно из-за мягких персидских ковров, которыми были покрыты полы в его богато-обставленном и украшенном дворце, кричащем о своей непозволительной роскоши и дороговизне. Впрочем, обитатели дома были столь привычны к подобному, что скорее удивились бы, чем выказали иные эмоции, посмей им намекнуть, что они купаются в богатстве. Кое-кому все это казалось жутчайшей помпезностью, но этот кое-кто был особенно часто осыпаем подарками, которые, в конце концов, со строгой, пока мнимой покорностью принимались… иногда выкидывались или оказывались в самых удивительных и отдаленных местах дворца, а бывало и у слуг, которые дрожа клялись в том, что ничего не крали. Турция замедлился, когда услышал несколько голосов, исходящих из покоев Греции, но сколько не прислушивался, мог уловить только интонации, но никак не суть разговора, который похоже протекал в удивительно-спокойной и непринужденной атмосфере. Недовольно выдохнув, Аднан зашел и с холодком окинул взглядом Грецию и Египет, которые, увлекшись беседой не сразу его заметили, продолжая о чем-то весело переговариваться и смеяться, хотя Мелина отчаянно старалась скрыть довольную улыбку, то и дело касающуюся розовых губ, а Гупта намеренно сохранял нейтрально-серьезное выражение лица, чем еще больше веселил собеседницу. - Добрый вечер, - произнес Садык, неумело улыбаясь и игнорируя укол под ложечкой, отдавшийся холодком под сердцем. Неприятно, но не смертельно. - Добрый, - у Египта усмешка получилась куда более искренней и теплой, - не молчи, Греция, это не вежливо. - Я плохо воспитана и с манерами не сложилось, - шутливо выпятив нижнюю губу, объявила девушка, лукаво сияя глазами, - не надо требовать от меня того, что я делать не умею, - переведя взгляд на Турцию, добавила она, и тот был готов поклясться, что в одно мгновение обратился в каменную статую. Было ужасно сознавать то, что всего минуту назад на хорошеньком личике сияла улыбка, которой он добивался десятилетиями, и которая исчезла сразу же, как только появился он. Словно Карпуси издевалась, намеренно идя наперекор любым его желаниям. Ни на грамм не изменилась, разве что выросла еще чуть-чуть и похорошела, что было неудивительно, когда ее холили и лелеяли с таким навязчивым фанатизмом. - Не груби, - с легкой укоризной сказал Хассан, - порой, женский юмор не уместен, но вас совсем распустили с вашим христианством, так что вы думаете вам все можно. - Именно так, - Греция качнула головой, от чего зазвенели ее огромные золотые серьги. - Выйди, - куда более громко, чем собирался, приказал Садык, - и немедленно ко мне. - Мне и тут хорошо. - Очень жаль, потому что мне нет. - Вот сам и уходи. Египет нахмурился, наблюдая за тем, как начавшееся пререкание может перейти в полноценную перепалку, где победителей явно не будет. - Мелина, - позвал он, - не спорь, пожалуйста. Просто иди. Поздно уже, мы с тобой задержались и провинились. - Но… - девушка в изумлении и негодовании приоткрыла рот, но Гупта жестом остановил ее, покачав головой. – Хорошо, - она встала, поправляя платье, будто ненароком коснувшись рукой белого одеяния Египта, - спокойной ночи. - Приятных сновидений, - отозвался Хассан, - знаешь, тебе бы действительно пошли бы тоги, которые носили во времена твоей матери. Ты была бы похожа на греческую богиню, у вас же их много… - Как и у вас, впрочем, - заметила она, разведя руками и изображая одну из статуй, с их поразительно мягкими взглядами и чертами, а затем вышла, даже не взглянув на Турцию. Затихшие женские шаги не были сигналом к разговору, поэтому Египет совсем не удивился тому, что Садык молчит и старательно отводит глаза, стараясь не дать волю гневу, который он скрывает за побелевшими губами и хмуро сведенными бровями. - Она очаровательна, - слова прозвучали, как неуместное напоминание о запретном, - ты не должен быть с ней так суров. Ей скучно томиться в наглухо закрытой клетке. Мне тоже бывает скучно, потому я не вижу помех нашим посиделкам. - Законы знаешь не хуже меня, - едва ли не прошипел турок, - не имеешь право вообще к ней приближаться в мое отсутствие. - Мы страны, - пожал плечами Гупта с непроницаемым видом, - и я считаю себя исключением из правил. Для меня Мелина такой же друг, как ты. Никто не посягает на твое, я просто пытаюсь разнообразить эту обитель скуки и золота. Без меня она возненавидит это место еще больше. Не стоит рисковать. Удивительно, но вопреки своему горячему нраву, Аднан молчал, с непонятным терпением выслушивая египтянина, который, как старый добрый друг рассыпался советами. - Если она… - начал было Турция, но Хассан перебил его. - Она воспринимает меня, так же как я ее. Все остальное – пустые женские уловки и желание покрасоваться, ради развлечения. Ей просто напросто не с кем вести беседу. Ты же воин и захватчик, находящийся в многочисленных походах, а мы всего лишь коллекция стран, которую ты собираешь для удовлетворения собственного эго. - Такое чувство, будто ты готовил эту речь, - негромко рассмеялся Турция, - такое бесстрашие и уверенность в каждом произнесенном слове, что мне приходится с небольшим недовольством, но согласиться. - Раз так, то уходи отсюда, Садык. Ты наводишь на меня скуку своей недогадливостью, а я лучше буду курить кальян и гулять в ночной час, чем говорить об очевидных вещах. * * * Послушание Греции было понятием смутным и расплывчатым. Никогда нельзя было понять, что она делает по приказу, а что по собственному почину, потому Турция не стал приписывать заслугу Египту, за то, что Мелина сидела в его покоях перед зеркалом, чуть наклонив голову и проводя по темным густым волосам, инкрустированным камнями гребнем. Светло-золотая шапочка покоилась на полу подле нее, недовольно поджавшей под себя ноги и напряженно всматривающейся в свое отражение, почти наверняка не видя оного за чередой картин в собственной голове, где должен был царить недоступный никому на свете хаос. По крайней мере, Садык очень хотел надеяться, что он не один такой, совершенно не понимающий образ ее мыслей и действий, иначе картинка вырисовывалась прескверная и в ужасающе темных тонах без надежды на проблески. Он совсем не тихо вошел, и она должна была его заметить, особенно, когда он встал за ее спиной, и его отражение уж точно не могло быть проигнорировано. - Не смей мне указывать при посторонних, особенно при Гупте, - наконец произнесла она дрожащим от негодования и возможно обиды, голосом. - Почему? – Аднан понимал, что сейчас не время начинать новый спор, но противиться своей натуре не мог, потому пошел по проторенному пути споров. – Он мой подчиненный, ты тоже, так что не вижу преград… - Вот в этом-то твоя проблема! – со злости, девушка отшвырнула от себя гребень. – Ты относишься к нам именно так, как говоришь сейчас. Ко мне относишься так! - Да, когда я к тебе плохо относился, напомни? – с искренним возмущением спросил турок, повышая голос. – Я тебя боготворил! Я сделал для тебя все, что ты захотела! - Конечно же! И как я не заметила то, что я сейчас на свободе, а не живу в чужой стране на правах жены человека, который, кроме как завоевывать ничего не умеет! Я не помню, чтобы я просила тебя жениться на мне! – наверняка Мелина и сама не заметила, как встала с места и продолжает говорить, схватившись за заколку, как за кинжал. Отсутствие ответа от Садыка немного охладило ее пыл, отвернувшись, Греция села на место, гордо расправив плечи и подняв голову. - Не просила, но это было моим личным желанием, - тихо произнес Турция, - мне жаль, что воплотить его пришлось за твой счет. Я не считаю тебя обычной подчиненной или… - Трофеем? – продолжила за него Карпуси. – Лестно знать, хотя разницы не вижу. Ты взял себе Венгрию, мне оставил Египет. Считаю все честным. Разговаривать с Элизабет ты мне запрещаешь, видимо, по совести. Действительно, только увидевшись с ней, я вспомнила, что давно отдалилась от Европы. Будь она на моем месте, мне тоже, наверное, было бы смешно… Аднан почувствовал, что ему самому хочется смеяться от внезапно появившейся легкости в груди, но позволь он себе такую слабость и ничего кроме оскорбленной и обиженной женщины он не увидит. Присев рядом с Мелиной, он неуверенно протянулся к ней и пальцами провел по ее щеке. Она вздрогнула, но не отстранилась. - Ты дурочка, - притянув ее к себе, он уперся лбом в сгиб ее шеи, носом и дыханием щекоча кожу, - ты определенно, что-то не так поняла. Для меня ты… - Мне все равно, - прошептала Мелина, умолкая, когда чужие губы прервали ее. * * * 11 июня, 1613 года. Михаил еще раз посмотрел на себя в зеркало и тут же отвел глаза, словно увидел что-то неприличное, вызывающее отвращение и непонимание в нем самом. Тяжело сглотнув, он вновь обратился к Анне, которая с мягкой чарующей улыбкой следила за ним, добродушно кивая время от времени, но храня упорное молчание, изредка и очень лаконично отвечая мальчику, когда он выглядел уж совсем несчастным и обреченным. Брагинская едва ли была счастлива, но списывала все беспокойства исключительно на утратившую свое влияние привычку, которая когда-то заставляла ее испытывать благоговейный страх перед правителями, подчиняясь их указам беспрекословно. Юный Михаил же не внушал ни первого, ни второго чувства, его скорее хотелось пожалеть и отдать обратно под крылышко чрезвычайно заботливой матушки, что со слезами и истериками отпускала любимое чадо в Москву. Не верилось, что именно этого бледного неказистого паренька Земское собрание сочло достойным занимать престол, особенно после весьма внушительных по своей трагичности событий. Впрочем, его кандидатура была куда предпочтительнее, чем кандидатура шведского принца, получившего сторонников в России, но так и не сумевшего добиться своего. Некстати вспомнился Бервальд, предлагающий помощь взамен на эту небольшую, по его собственному замечанию, услугу. Аня еще помнила жар, опаливший ее щеки и уши, когда она услышала это – немыслимо! Как Швеция вообще мог предположить, что она скинет одну непосильную ношу, в виде Алки, со своих плеч, чтобы взять на ее место еще более тяжелую, грозящую подмять под себя или раздавить?! - Анна Ивановна, - чуть ли не жалостливо позвал ее будущий царь, - скажите, разве я должен занимать престол? Матушка сказала, что это слишком большая ответственность для меня, и я не должен рисковать. - Кто если не вы, Михаил Федорович? – терпеливо начала Анна, стараясь оставаться спокойной, чтобы не спугнуть его. – Вас выбрал народ… - Но были и противники, - возразил юноша, - казаки возражали, да и не верю я в то, что не было никого… более подходящего, - неуверенно закончил он. - Не бывает так, чтобы все были со всем согласны. Вы должны помнить о том, что, несмотря на все ваши недостатки, народ верит вам и хочет, чтобы именно вы вывели его из тумана смуты. Люди устали, Михаил Федорович, и я устала тоже, правда, - единым духом выпалила Россия, со всей той горечью и неуверенностью, что на протяжении последних лет копились в ней, - не подведите меня. Верьте в меня. Уважайте меня, и тогда слава не минует вас. Любому государю должно думать не только о себе. - Я почти не умею читать, - едва слышно признался Михаил, опустив голову, - что я могу вам дать? Как могу добиться вашей веры? - Все приходит с опытом, - Анна встала, но не решилась приблизиться к юноше, - я не хочу, чтобы вы зацикливались на чем-то. Буду откровенна – вы должны будете править во время, когда шаткий мир с минуты на минуту может перерасти в войну, и тогда у нас будет мало время на размышления. Не мне упрекать вас в возрасте, - идя против истины, медленно проговорила Брагинская, - что греха таить, я выгляжу не старше вас, но опыт мой должен вас заставить прислушаться ко мне. Михаил осмелился поднять взгляд на Россию и нерешительно кивнуть. Всего через час, дрожащего от волнения шестнадцатилетнего мальчишку, назвали Российским самодержцем. * * * 27 мая, 2011 года. Иногда, когда мы пропускаем что-то, к чему привыкли за давностью времени, кажется, что важная частица нас самих отрывается и уносится в небытия. Обидно понимать, что пропускаешь нечто важное, но еще более болезненно понимать, что никто не вернет и не поделится с тобой пропущенным. Все сделали шаг вперед, в то время как ты по каким-то жалким причинам остался позади, и тебя поставили перед выбором, либо перескочить и забыть об этом, либо топтаться на месте. Япония осознала эту простую истину не впервые, но не удержалась от того, чтобы заерзать в кожаном кресле от неудобства. Она решилась придти на такую серьезную и именитую встречу из уважения к присутствующим и желания развеяться. К шумным европейцам, да и к Западу в целом, оказывается, привязываешься. Хонда, не покидавшая страну почти три с половиной месяца из-за напавшей на нее стихии, почувствовала, что разочаровалась в изоляции и в условиях нынешнего времени она совершенно нецелесообразна. Подвернувшийся повод, солнечный Довиль и спокойное море тоже казались заманчивыми. Собрание Большой Восьмерки – важное политическое событие, которое уже давно и с огромным удовольствием критикует, обвиняя в первом грехе современного человечества – в недемократичности. Это, впрочем, никому не мешало и не заставляло Америку закатывать глаза и падать в обморок. Все присутствующие были лично им одобрены и признаны, а приглашать кого-то еще он пока не рвался – не видел смысла. Последним обновлением стала Россия, в то время шатко стоявшая на ногах и не выказывающая никаких экономических соблазнов, как прочая семерка, но Джонс предложил – другие не возразили. Всем было понятно за какие заслуги она была удостоена подобной чести, но никто не смел заговорить об этом вслух, предпочитая хранить безопасное молчание, не грозящее ни краном, ни обманчиво-солнечной улыбкой. Струящийся из окна золотистый свет упал на каштановую макушку, на которой высился аккуратный и элегантный пучок, блеснувший темной медью, что немедленно привлекло внимание Сакуры. Италия сидела за два места от нее, поразительно тихая и сдержанная, что заставляло насторожиться, но, судя по расслабленной фигуре Людвига, ничего опасного за их спинами не происходило. Аличе вертела и перебирала в руках букетик белых цветов, сорванных, наверное, совсем рядом с резиденцией. Никто не стал останавливать очаровательную итальянку от подобных действий, стало быть, волноваться ей было не о чем – она наслаждалась простой лаконичной красотой того, что поэты называли природой. Чуткая натура Варгас была восприимчива к подобным вещам, что не укрылось от Кьяры, занявшей место подле сестры и проявлявшей чудеса вежливости и лени. Браниться ей не хотелось, будто солнце вытравило из нее всю желчь и раздражительность. Выбрав самый крупный цветок, Аличе вытащила его из букета и протянула Франсису, сидевшему напротив нее и мастерски изобразившему удивление и почтение. Зажав длинный стебель в пальцах, Франция поднес цветок к носу и прикрыл веки, будто от божественного аромата, а затем, поцеловав нежные лепестки, поместил его в петлицу, поклонившись задорно улыбающейся сестре, которая то ли от развлечения, то ли от смущения покраснела, прикрыв рот узкой ладошкой. Германия притворился, что слишком увлечен документами, чтобы заметить подобное, но от Японии не скрылась та легкая тень насмешки, что скользнула по лицу малоэмоционального обычно немца. Старшая Варгас и вовсе проигнорировала произошедшее, опустив голову на сложенные руки и прикрыв глаза, умиротворенная и усыпленная приближающимся летним жаром. Хонда могла бы приравнять увиденное к хорошо поставленному фарсу, где за каждой чертой главных героев скрывается столько неподдельной злобы и иронии, что впору выпить стакан яда, дабы избавиться от созерцания подобного, но подавляющее актерское мастерство Франции и Италии не было задействовано на этот раз. Они просто развлекались – праздные, очень смешливые дети солнца, отличающиеся дикой красотой и энергетикой, влюбчивостью и пламенностью сердец. Казалось, что по географическому положению Франсис поменялся с Мелиной, а быть может это было связанно с тем окружением, в котором он вырос, день за днем проводя время с Антонио и Аличе, перенимая и дополняя те их черты, что были дарованы Римом, что так остро беспокоили Галлию и не были поняты Британией. О, как много значило местоположение в становлении характеров будущих государств, заимствовавших абсолютно все у старших, порой не видоизменяя, а совершенствуя на свой лад. Сакура судила по себе, хотя не очень-то любила приравнивать свои заслуги к заслугам Яо, несмотря на тот огромный базис, который он намеренно вложил в нее, не утаивая и не присваивая себе ничего. Но оставалось неясным, почему Германия не пытается привлечь внимание к важным вопросам. Пускай на правах хозяина сегодня выступал Франция, который, может, и думал о чем-то, но совсем не о делах, тихо напевая себе под нос и делая наброски на клочке бумаги, иногда наклоняясь и шепча что-то на ухо России, едва сдерживающей смешки и немедленно отвечавшей ему в той же манере, но ему было привычно фривольное поведение на собраниях, так что строгих замечаний от него никто и не ждал. Брать партию вразумителя, Людвиг, похоже, не захотел, но тогда оставалось надеяться на другого человека… Япония посмотрела на Англию, сидевшую немного обособленно ото всех. Вид у нее был до странности спокойный и безразличный, она подобно Кьяре не горела желанием закатывать скандал или разборки, тем паче вспышек ревности не наблюдалось. Умиротворенность на ее лице был такая, словно в руках она держала не стакан воды, а иголочку для вышивания нового орнамента, который она осторожно потом спрячет от чужих глаз и покажет самым проверенным знакомым. Ближе всех к ней находилась Канада, которую не только заметили, но и вовлекли в разговор. Подперев щеку рукой, с ней беседовал сонный, но, безусловно, довольный Альфред, который не повышал голос, не кидался глупыми восклицаниями, не подкалывал никого, а просто мирно разговаривал с сестрой, на лице которой словно масляной краской было написано обожание ко всему и ко всем, особенно к Америке. Такое поразительное и единодушное довольство вызывало, по меньшей мере, недоумение и вопросы. Хонда почувствовала себя лишней и неуместной, будто ее проблемы могли разрушить этот созданный мирок, где все у всех хорошо. Оставалось загадкой то, что заставляло ведущие страны мира вести себя, как обычные люди на корпоративе, забывшие, что завтра им нужно сдать жутко важный отчет, от которого зависит судьба их карьеры. Решительности поднять данный вопрос у Японии не наблюдалось, пришлось молча, со стороны, как в старые, забытые богом времена, наблюдать за всем, стараясь подметить детали, которые смогли бы стать подсказкой к решению этой хитроумной задачи. - Ma chère, - далеко не сразу до Сакуры дошло, что обращаются именно к ней, - прости. У тебя такое несчастное и озадаченное выражение лица, что право слово, я теряюсь и боюсь, что чем-то задел или обидел такое милое во всех смыслах создание. Поделись тем, что тебя беспокоит, я как принимающая сторона обязан сделать жизнь гостей легкой и приятной. - Все в полном порядке, - рассеянно улыбаясь, отозвалась Япония, впадая в еще более глубокую озадаченность под взглядом голубых глаз, - меня просто беспокоит время… Успеем ли мы обсудить все вопросы, если не приступим сейчас же? - Ох, Сакура! – Франсис всплеснул руками. – Я разве тебя не предупредил? Сегодня с делами разбирается начальство, а мы мирно наслаждаемся спокойствием курортного городка. Я считаю, что всем стоит расслабиться после напряженного вчерашнего дня. Извини, если разочаровал, но могу пообещать отменный фуршет вечером. Хонда несколько раз моргнула, но выдавила новую, ничего не значившую улыбку. - Говорим на свободные темы? – оглядываясь, предложила Аличе. - Прекрасная мысль! – немедленно поддержал Франция. – Хм, начнем, пожалуй, с обсуждения майской ситуации… Что думаешь? - Однообразная, ничего не принесшая полоса, - монотонно отозвалась Мери, наклоняя и возвращая в исходное положение на треть опустевший стакан, - дикая скука… мне нравится. - М? – изогнул бровь Бонфуа. – А как поживает Ее Величество? Не злится? - Нет, хотя то, что ты пришел на свадьбу, на которую тебя никто не приглашал, не является образцом хороших манер, - в том же тоне, продолжила Англия. - Очень грубо было не позвать меня изначально! Я хотел потренироваться перед свадьбой, которая должна будет состояться дома у Жюли. - Очень странно бывать на более шикарной и обсуждаемой свадьбе ради тренировки перед чем-то не столь… именитым, не находишь? – возразила Керкленд. – Джулия на меня не обидится. Все же Монако – карликовое государство. - Нет маленьких женщин, - усмехнулся француз, - без меня ваша вечеринка стала бы совсем унылой и английской. - Спасибо за то, что не позволил этому случиться. Не уведи я тебя, боюсь представить, что случилось бы… - Это я тебя увел. - Не важно, - поморщилась Англия. - Кстати, про не важное: кто помнит, какими эпитетами характеризовали наши собрания? – спросила Анна, прикусив пластмассовый кончик ручки. – В чем нас обвиняли? - В элитарности, гегемонии, недемократичности, - начала перечислять Северная Италия, загибая тонкие пальчики. - Поганые антиглобалисты, - зевнул Джонс, подмигнув России, - тебе-то зачем, о, странная русская? - Кроссворд разгадываю, - ответила Россия, склонив голову к плечу, как озадаченный маленький ребенок, наткнувшийся на преграду. - Там уже и про такое спрашивают? – изумился Америка, потянувшийся за газетой, лежащей перед Аней. – Странное издание… ваше что ли? - Ага, но такого вопроса не найдешь… - А чего спросила? Брагинская загадочно пожала плечами. - Тут другое. Где проводился саммит Большой Восьмерки в две тысячи первом году? - У меня, - тут же выпалила Варгас, - в Генуе, помните? Киотский протокол, Балканы, Ближний Восток, борьба с бедностью.. в общем, все то же самое, - заключила девушка, явно недовольная этим фактом. – У меня даже фотографии где-то завалялась. - В третьем ящике комода, в синем альбоме, - не прерывая чтение, подсказал Людвиг, - мы же их расфасовывали в январе. - Точно, - Аличе на секунду прижалась губами к щеке Германии и тут же перевела оживленный взгляд на собравшихся, - там все такие забавные! И не скажешь, что прошло всего лишь десять лет… По Ане это заметно больше всего! - Конечно, я к тому времени, впервые вырвалась из американского рабства и начала надеяться на лучшее, - рассмеялась Россия, игнорируя обиженно нахмурившегося Альфреда. - У меня там ужасная прическа, - покраснев, припомнила Маргарет, - не люблю эту фотографию только из-за этого… - Мы там обгорели, - заметила Мери, прикусив нижнюю губу, - было жарко и дико интересно. Мы ни секунды свободного времени не сидели в гостиницах… - Горы располагали, - согласился Бонфуа, - кстати, хорошо, что напомнила Аличе! Нельзя нарушать традиции, так что все готовимся к вечернему коллективному снимку. На память. Мало ли, когда-нибудь это будет единственным напоминанием о том, что мы существовали… Япония широко распахнула глаза. Сердце пропустило удар, но никто, кроме нее должным образом не отреагировал. * * * Начало XVII века. Кое-что из немногочисленных уроков, которые преподала ему Англия, Альфред усвоил. Скажем то, что жить в каменном доме, куда теплее и безопаснее, а есть то, что приготовлено в волшебном месте под названием кухня, вкуснее и полезнее. Но Мери была совершенно бессильна перед упертостью и жаждой знаний маленького Америки, а следить за ним ежечасно не было ни возможности, ни хорошо обученных людей, что во время ее отлучек в Европе, могли бы наблюдать за ребенком. Так и пришлось обходиться простыми наставлениями и указаниями быть осторожней, и пускай малыш обладал недюженной силой, это не могло спасти его от опасности и от элементарных болезней, которые могли подстерегать даже этот закаленный на природе детский организм. Во время одной из самых длинных поездок Мери, Америка, изнывая от скуки и иногда возникающих страхов вновь оказаться одному, решился на отчаянный шаг – побывать на севере земель, которые были по его ощущениям его собственными. Мальчик жутко скучал по Англии и нуждался хоть в какой-то компании, которая помогла бы ему скоротать дни в ожидании Керклен. А она обязательно вернулась бы вместе со своими волшебными сказками и прикосновениями мягких рук. Памятуя о предыдущих безуспешных попытках, Альфред предпочел одеться, как можно теплее. Благо, что с доставкой одежды у Англии с Новым Светом было тоже все неплохо, и она вознамерилась немедленно обеспечить маленькую колонию вещами первой необходимости. Неуклюже и как попало нацепив на себя гору вещей, слетавших с него при каждом слишком резком шаге, Америка решительно закрыл за собой дверь. Он не был труслив, но внутри у него все дрожало от волнения и предвкушения, будто за деревьями скрывалось нечто жутко интересное, до чего глаза не могут достигнуть, даже если подпрыгнуть высоко-высоко! И подгоняемый этой надеждой, не расстроенный тем, что потерял по пути несколько вещей, не замерзший от яростных порывов ветра, Америка пересек невидимую границу, о которой ему напомнило только внутреннее чутье, которому со временем суждено было сначала не вовремя обостриться, а затем притупиться на неопределенный срок. Согреваемый разве что энтузиазмом, Альфред почти не заметил то, как сильно замерз и какая сильная дрожь сотрясает все его тело, но не смог сдержать крика радости, когда увидел маячивший впереди невысокий домик, вокруг которого были посажены цветы и кустарники, успевшие отцвести и медленно уступавшие свою красоту осеннему ветру и дождю. Здесь явно было холоднее, чем у него, тут же подумал Альфред, не решаясь подойти к двери. Почуяв опасения своего хозяина, тело мальчика дало о себе знать, напоминая о том, что он голоден и что он замерз, и стоило бы поскорее узнать друг или враг живет там, скрываясь в тени теплого пламени камина, загородив окна плотными занавесками. Мальчик поджал губы и, протянув руку, несколько раз постучал костяшками пальцев по двери, надеясь на то, что никто не накинется на него прямо с порога. Несколько мгновений все затихло, даже ветер и шелест листьев, а потом слуха Америки коснулся звук легких шагов. Чьи-то маленькие ножки, обутые вероятно в ботиночки на каблучках, принялись отбивать веселый такт, неся своего обладателя к той самой двери, за которой стоял Альфред. - Рара! – звонкий голосок звучал совсем близко. – Рара! Je suis si excitée! – сияющее личико возникло перед мальчиком на жалкую секунду, но он почувствовал, что запомнит его навсегда. Увидев, что на пороге совсем не тот, кого она ждала, девочка испугалась и юркнула обратно в дом, прикрыв дверь, но оставив узкую щелку, чтобы наблюдать за незнакомцем. - Qui êtes-vous? - Я… я не понимаю, - искренне признался Альфред, - я з-замерз, пусти, пожалуйста! Он не был уверен в том, что она поняла его, но дробь, которую он неосознанно отбивал зубами, была универсальным языком. Немного погодя, набравшись необходимой смелости, она отошла в сторону и пропустила его в дом, со смесью страха и жалости, наблюдая за его не смелыми шажками. Два ребенка без лишних церемоний уставились друг на друга, и Альфред чуть ли не восхищено выдохнул, когда смог разглядеть девочку при свете. Она была немного выше его, с поразительными голубыми глазами и золотистыми кудрявыми волосами, касавшимися ее худеньких плеч. Одета она была в атласное светлое платьишко, напоминающее о тех, в которые рядят кукол, подпоясанное белой ленточкой. - Qui êtes-vous? – повторила она вопрос, приятным, пусть и чуть дрожащим голосом. - Я… - мальчик замялся, - я живу рядом с тобой и… меня зовут Америка! - l'Amérique, - с придыханием повторила она, причмокнув губами, будто пробуя слово на вкус. Альфреда несколько смутил ее выговор и манера держаться, но что-то притягательное и родное было в этой незнакомой прежде девочке… должно быть, он видел ее где-нибудь. Например, во сне. Так же выглядят феи? - А кто ты такая? Девочка умолкла и виновато уставилась на него, но потом, будто приободренная одной из своих мыслей, осторожно улыбнулась: - Il m'appelle le Canada. * Je suis si excitée!(фр.) – Я так рада! * Qui êtes-vous? (фр.) – Кто вы? * Il m'appelle le Canada. (фр.) – Он называет меня Канадой. Обоснуй: 1)Второе ополчение было сформировано в 1613 году и вышло из Нижнего Новгорода. Возглавляли его Минин и Пожарский. 2)Самозванец – Лжедмитрий I и Лжедмитрий II. 3)По некоторым данным, окруженные поляки, лишенные провизии, прибегали к каннибализму. 4)11 июня 1613 Михаил Федорович в Москве венчался на царство в Успенском соборе Кремля. 5)1517—1914 — Египет в составе Османской империи. Им правят наместники — паши. 6)27 мая 2011 год – последний день саммита Большой Восьмерки. 7)В марте Япония подверглась ряду сильнейших землетрясение, повлекшее за собой ряд природных и техногенных катастроф, в результате которых были многочисленные людские жертвы. 8)Свадьба, о которой идет речь – свадьба принца Уильяма и Кэтрин Миддлтон. 9)Свадьба в Монако – бракосочетание принца Альбера и Шарлин Уиттсток. 10)G8 когда было только шестеркой, к которой чуть позже присоединилась Канада, а в 1996 году, после встречи в Москве, Россия начала принимать активное участие в работе клуба. 11)«Большую восьмёрку» обвиняют в элитарности, недемократичности и гегемонизме. В июне 2002 года во время саммита в Канаде в Мали прошёл контрсаммит — собрание активистов антиглобализационного движения из Африки, Европы, Америки. В 2003 году во французском городке Анмас параллельно саммиту G8 в Эвиане прошёл ещё один форум антиглобалистов, повестка дня которого полностью копировала программу официальной встречи в Эвиане. Антиглобалисты настаивали на необходимости обсуждения альтернативных программ мирового развития и управления, которое носило бы более гуманный характер и учитывало реальные потребности большинства населения планеты. 12)2001 Генуя (Италия): проблемы развития, борьба с бедностью, продовольственная безопасность, проблема ратификации Киотского протокола, ядерное разоружение, роль неправительственных организаций, ситуация на Балканах и Ближнем Востоке. 13)Май действительно был не богат на интересные события относительно операции в Ливии. 14)Надеюсь то, что Канада была открыта раньше Америки, да еще и французами, всем хорошо известно. P.S. Уважаемые и дорогие читатели! Поздравляю вас с наступающим Новым Годом! Пускай обойдут беды и ненастья вас и ваших близких, а хорошее настроение будет вечным сопровождающим. Удачи вам и спасибо за то, что вы со мной! Извините за длительную задержку с продолжением, но иные работы и реал серьезно крадут время.