Идол

Неподпоясанный мужичок в лаптях вырубал из дерева очередного идола. Рядом крутилась светловолосая девчушка лет пяти, заглядываясь на разлетающиеся щепки и появляющийся из-под топора грозный лик божества. Мужичок не отвлекался. Под палящим солнцем медленно умирала пашня. Еще недавно оптимистично зеленеющие ростки поникли, пригибаясь к пыльной сухой земле так же, как захворавший человек падает на постель. В жарком сухом воздухе звенели птицы, и вилась назойливая мошкара. На опушке леса паслась коротконогая гнедая лошадка, резко обмахивая с крупа надоедливых насекомых. – Тять, тять… – затараторила девчушка, выхватывая очередной завиток почти из-под топора, – а Перун злой? Мужичок покосился на девочку. В его взгляде из-под кустистых бровей мелькнула искорка настороженности. Он посмотрел на почти оформившееся в дереве лицо Перуна. – Перун не злой, но не любит он нас в этом сезоне. Видишь, всю влагу пролил над степями, а до полей так и не добрался, – пробурчал он, особо аккуратно отесывая усы будущего идола. – Говорят, нынче наше воинство его обозлило. Девчушка потрогала ус Перуна, пока мужичок точил топор о камень. Свежее дерево ничем не пахло. Она научилась различать породы деревьев, пока отец плотничал. Это был дуб – крепкое и мощное дерево. Именно такое и любил бог Перун. Дуб раскинул свои ветви у основания крепостной стены, окружающей город. Представляя собой своеобразный иконостас, под ним располагались фигуры и других богов, но сегодня отец по приказу князя вырубал идол Перуна. Скоро, затупляя свой острый инструмент, он приступит к самой интересной его части – начнет вырезать меч. За городскими стенами люд был защищен и сыт. Торговые ряды ломились от товаров, булочники и корчмари собирали прибыль с заезжих и местных покупателей. Кипела обычная предпраздничная жизнь. Девочка прекрасно знала, что на закате начнется казнь. Пленных видели все. На них собирались поглазеть целыми семьями, когда передовой отряд вел их в подвал крепости. Скорее всего, дозорные изловили лазутчиков. Воины, одетые в шитые серебром черные одежды, с темными, как ночь, волосами и глазами, были в диковинку местным, привыкшим видеть вокруг светловолосых зеленоглазых или синеглазых людей. Пленники шли молча, опустив взгляды себе под ноги. Вопреки всем ожиданиям, никто из наблюдателей не оскорблял и не швырял в них камнями. Воины производили зловещее впечатление даже в таком беспомощном состоянии, без оружия и лат. Набеги были сокрушительными и внезапными, как ураган. Лавина таких воинов сметала посты охраны, вламывалась в селения, грабила, жгла жилища и уводила с собой всех пригодных к работе. Не раз воевода пытался изловить налетчиков, но они исчезали прямо перед его появлением. Успевал он только к пылающим пожарищам, порубленным трупам, женскому и детскому плачу. Не раз собирался военный совет, чтобы определить, как же противник получает такие сведения. Палач уморил в подвале не одного допрашиваемого, но подобные случаи повторялись снова и снова. Тогда воевода решил, что врагу не иначе как Перун покровительствует. Видимо, чем-то прогневало его воинство града. Пошли посланники к волхву на поклон. Тот жил отшельником, имея особо презрительное отношение к правящему князю. Сторожка волхва, окруженная дремучим лесом, слыла местом опасным и странным. Обходил ее стороной честной люд, даже когда забредал по грибы и ягоды в самую чащу леса. Уже то, что свет по ночам в ней был ярким, как днем, – вызывало большие опасения. Поговаривали, что кто-то видал там фигуру самого Сварога. Бревенчатая крестьянская изба ютилась на крутом бережке небольшого ручья, стекающего с гор, нависавших над лесом вдали. Маленькое мельничное колесо ручей вращал изрядно, только вот хозяева дома муки никогда не мололи. Волхв обычно бродил по окрестностям, собирая травы да коренья. Пищу ему несли только люди, что приходили за разного рода помощью. Кто – за выздоровлением от хвори тяжкой, кто – венец безбрачия снять, а кто – за советом в той или иной жизненной ситуации. Шли в любое время дня и ночи, даже испытывая мистический страх перед этим странным человеком. Тропка к дому была протоптана основательно и не зарастала. Князь же в ответ на непокорность ругал и обвинял волхва во всех грехах и бедах, что сыпались на его народ. Только опасался он вступить в прямой конфликт. По молодости, едва взойдя на престол, желал он проучить волхва, да не вышло. Отряду, посланному за волхвом, не составило труда отыскать его, да только после произошло такое, от чего спятили несколько опытных воинов. По их невразумительным рассказам, волхв обратился в ураган да своей мощью выполол, как сорняк на грядке, просеку до самого крепостного рва. Просеки той на поверку не оказалось, потому казнили несчастных рассказчиков, вздернув на дыбу. Очередной отряд отправился за советом к волхву с дарами от князя. Шли они с неохотой, подтрунивая над своим проводником – немой девушкой, которая всегда крутилась в городе, подхватывая ту или иную работу-поручение от лавочников. Неизвестно было, где она жила, и даже имени ее никто толком не знал. Звали просто Тишкой. Почему? Да потому что никакого шума не создавала и даже ходила тихо. Вечно босая, надевала простенькие лапти только тогда, когда стужа уже сковывала ледком лужи. Люди поговаривали, что пришла Тишка из разграбленного селения неподалеку. Трагедия была в том, что собрал там кузнец собственное войско для защиты, а когда пришел враг – учинил тому отменное сопротивление. Вот дальше и вышло что-то непонятное. Прибывший на подмогу оборонявшимся отряд теперь дружно рассказывает, что при той битве погибли все жители селения без разбору, даже дети малые. А злые языки поговаривают, что князь побаивался кузнеца, поэтому приказал вырезать всех поголовно. Поскольку Тишка прекрасно понимала речь, то вывод напрашивался сам собой: слышала она и, возможно, говорила когда-то, но за своей убогостью укрывалась от княжеских приспешников. Тишка двигалась, как хищница, – тихо и быстро. Отряд же шел за ней, бряцая латами, переговариваясь и гогоча. Десятник уже было достал меч да начал размахивать им от безделья, вырубая ветви и кусты у обочины. Только девушка обернулась, глянула на него внимательным и холодным взглядом, словно его клинок отразился в ее глазах, – и он послушно отправил оружие в ножны. Тишка вывела их к сторожке и жестом приказала стоять на месте. Воины привязали лошадей и расположились на могучем, поросшем мхом бревне, приготовившись к длительному ожиданию аудиенции. Сама же проводница исчезла за неказистым заборчиком, который ни от чего не защищал, просто по нему вился плющ. В приоткрытую калитку воины рассмотрели нехитрое хозяйство волхва: небольшой огородик, усаженный самыми обычными овощами, да пара небольших деревянных построек. Десятник прохаживался около калитки, приминая высокую траву и мурлыча себе под нос заунывную песню. Уже в третий раз выслушали ее воины от начала и до конца, а Тишка все не появлялась. – Дары не вносите в мой дом, – голос волхва, оборвавший ожидание, казался молодым, но иссеченное морщинами лицо под капюшоном говорило о том, что его обладатель далеко не молод. Он появился из лесу у них за спиной. Десятник крякнул, оборвав песню, и удивленно уставился на хозяина сторожки. – А… Тишка? – растерянно поинтересовался он, кивнув в сторону избы. – Потчуют ее, время-то обеденное, – запросто объяснил волхв и подошел к десятнику. – А вы воины, ваш удел – тяготы службы, чтобы злее были к врагу. Потому говорите, с чем пришли, забирайте ваше барахло и уходите. Обратно сами пойдете, Тишка притомилась – вздремнуть предложу. Самый нетерпеливый из ратников, Бажен, ухватился за рукоять меча, но десятник бросил на него строгий взгляд, чтобы угомонился. Юноша только досадливо всадил в меч ножны и криво усмехнулся. – Что ж ты так неприветлив, мил человек? Мы к тебе с поклоном от князя, – начал десятник, изображая радушную улыбку, – как-никак, защитник наш перед врагами и богами. Следует и честь знать, и людей его уважать. Наблюдавшим показалось, что под низко опущенным капюшоном старца блеснули две молнии, но каждый увидевший только передернул плечами, сбрасывая наваждение. – Добрый ты, пока службу несешь, а вот выгнать бы тебя на поля, что за стенами, да посмотрел бы я, кто кого защищает. Вот и не отобедай сегодня во славу тех, кто под стрелами вражьими тебе пищу добывает. А что до князя… Скажу одно: убийством плененных он ничего не вымолит. Тем более, что один из них, при всей его ненависти, жив останется. И будет это началом конца… Волхв ответа от обескураженного десятника ждать не стал, ушел, плотно притворив за собой калитку.

***

Князь с детства испытывал особую любовь к пыткам. В двенадцать лет от роду с ним произошло примечательное событие. Оторваться от опеки нянек, что надзирали за ним в любой забаве – было неосуществимой мечтой. Он давно считал себя отважным ратником, а конь его отличался неукротимым норовом. Княжий конюх высказывал опасения, что рано мальцу боевого коня доверять, как бы беды не вышло. Однако под взглядом нервного и капризного юного хозяина уступил, впервые отдавая взнузданного вороного. Первая выездка не удалась. Княжич был сброшен непокорным жеребцом и сломал руку. Едва оправившись от этого происшествия, он снова пошел в конюшню и безжалостно отхлестал вороного. Теперь у них была крепкая память друг о друге: у князя – почти неподвижный мизинец на левой руке, а у жеребца – шрамы от плети. Княжич тогда впервые поймал себя на странном чувстве. Наблюдая, как плеть рассекает шкуру вороного, он завороженно следил за струйками крови и продолжал исступленно хлестать коня. Тот метался по стойлу, ржал отчаянно, бил копытами, но короткая узда не давала ему добраться до обидчика. Шея и грудь вскоре покрылись кровоточащими следами от кнута, а княжич все не унимался. Оттащил его тогда конюх. Просто сгреб в охапку и повалил на стог сена, удерживая мертвой хваткой. Княжич молчал, содрогаясь от полученных эмоций. После этого случая попасть в пыточную стало его мечтой. Каждый раз, когда к отцу приводили пленных, он хитростью избавлялся от наблюдения нянек и опекунов. Целью его было – как можно ближе подобраться по полутемным коридорам к массивной дубовой двери с решетчатым окошком вверху. Он был совсем рядом. Уже слышал свист плетей, стоны пленников и недобрый разговор, в котором даже разбирал отдельные слова. Вжимаясь в слегка сыроватые камни подвальных стен, он чувствовал, что вот-вот появится то же самое ощущение, что тогда, в конюшне. – Княжич, неужто вы находите в этом отраду? – вдруг прогремел над его ухом голос конюха. Юноше захотелось врасти в эти камни, потому что для получения того самого восторга ему не хватало именно этого голоса, запахов конюшни и пряных сухих летних трав в сене. Он содрогнулся и обрушился на каменный пол подвального коридора. Огромный сильный конюх легко подхватил его на руки и понес в покои, бормоча что-то про впечатлительность и эмоциональность. Обессиленно повисший на его руках мальчишка впитывал в себя запах, прикосновения мускулистого тела и, как в полубреду, понимал, что падает в омут, откуда ему сложно будет выкарабкаться. Лошадьми он увлекся с того момента не на шутку. Слушал во всем своего наставника и к шестнадцати годам стал ратником легкой конницы, в совершенстве овладев мечом и навыками наездника. Под одобрительные похвалы отца он начал создавать свое войско из придворных юнцов и оттачивать мастерство битвы. Никто не мог знать, что вся эта затея была с одной целью: завладеть вниманием конюха, держать его к себе поближе. Немногословный, но покладистый конюх поддерживал забавы княжича, отрываясь от семьи. А тот желал его внимания и присутствия постоянно. Он велел освободить комнату прислуги рядом со своей опочивальней и приказывал конюху ночевать иногда в ней, оправдывая такое странное пожелание словами: «А вдруг мне придет во сне блестящая мысль? Я должен буду ее непременно обсудить с кем-то…» Конюх же никак не оценивал подобное внимание по достоинству, он упорно стремился к своей жене и дочери, что жили за пределами города. Ранним утром, предполагая, что молодой княжич еще спит крепким сном, он седлал своего серого рысака и исчезал в тумане утренних сумерек, словно призрак. Не знал конюх, что, наблюдая за ним из-за бархатной портьеры в своей опочивальне, от злости задыхается юноша, представляя в деталях, как его верный слуга обнимает жену.