Трудно бороться со своим сердцем, однако рассудительному мужу свойственно его побеждать. Демокрит
Весна 1951. В галереи Фоксов опять было шумно: лондонский свет обожал все новое и свежее. Публика перешептывалась, созерцая полотна с обнаженной натурой, это были не девушки в стиле пин-ап, это были красивые чистые образы. Девушки на картинах нисколько не стеснялись своей наготы, находясь в легкой пене цветов; для каждый их них художник выбрал свой цветок, показывающий натуру дев. Елене понравился тот язык обнаженной натуры и цветов, поэтому она настояла, чтобы Джулия разрешила выставляться у них Ришару Полански. Флер зачарованно смотрела на картины. Как бы ей хотелось оказаться на хотя бы одной из них среди ее любимых мимоз. Ей было почти пятнадцать и она цвела с каждым годом все сильней, распускаясь, как тугой бутон. Она не знала, как ей дальше жить, какую дорогу выбрать. Джейсон умолял ее подумать о карьере врача, но в глубине души давно знал, что Флер вряд ли выберет эту стезю. Флер рассматривала девушку, сидящую на бедре; та выставляла свои полные груди вперед, пушистые шапки хризантем, как пылкий любовник, касались ее прекрасного тела; лицо же ее почему-то выражало скорбь. Флер еще раз вгляделась в картину, собираясь подойти к следующей. Джулия беседовала с мастером, но она совсем не заметила, как он подошел к ней: — Она разочарована, что такой красота может быть только в один миг жизни, — услышала Флер. Художник был необычайно красив. Его темные волосы падали на высокий лоб, полные губы изогнулись в мягкой улыбке, а синие глаза как-то странно сверкнули. Говорил он очень забавно, легкий французский акцент выдавал его. Ришар оглядел девушку, представляя, как будет выглядеть этот ангел у него на полотне и у него в постели. Синие брючки подчеркивали ее стройные ноги, которые будут обхватывать его в порыве страсти, нежно-голубая блузка оттеняла голубые глаза, что холодно смотрели. — Кто эта девушка? — вдруг спросила Флер, потупляя взгляд. — Так, одна натурщица, — отмахнулся Ришар. — Я бы хотел нарисовать вас... — Это не получится. Моя сестра жуткая стерва, и если она увидит меня на вашем полотне, то вам несдобровать, забудете дорогу сюда, — вот черт, подумал он, переводя взгляд на Джулию, стаявшую под руку с мужем. И почему он выделил среди всех женщин именно девчонку, хотя... чего он хотел, она заставит даже святого забыть о Боге. — Почему я так не могу рисовать?.. — Вы рисуете? — спросил он. — Немного, — прошептала Флер. — А можете что-нибудь показать? — она достала из маленького клатча свою записную книжку, где она делала времени от времени рисунки. — Это скучно, — возразила Флер. — Да нет, у вас талант, — ответил Ришар. — Что ж, спасибо за лесть, — девушка слабо улыбнулась и ушла. В тот вечер, устало опустившись на кровать, Флер долго думала, перебирая в голове услышанное и увиденное. Этот Ришар сказал, что у нее есть талант. О том, что она рисует, никто не знал: ни Джейсон, ни, тем более, Джулия. Она не была такой открытой и простой, как старшая сестра, которая свободно показывала свои таланты всем. Флер не хватало матери, да и она ее почти не помнила, образ Каталины постепенно стерся из ее памяти, остались лишь напоминания Джулии и Джейсона. Многие свои печали и переживания Флер не могла поведать им, боясь осуждения и смеха. Джулия всем казалась идеальной женой, матерью и хозяйкой галереи, Флер же не могла считать себя хорошей ученицей, человеком, наделенным талантами. И вот теперь кто-то посторонний разглядел в ней то, что она сама отвергала. Флер решила рисовать, достигнуть высот Каталины и Джулии, стать такой же хозяйкой галереи, как старшая сестра. Художник, поверивший в нее, только и делал, что думал о Флер. Ему хотелось изобразить ее обнаженную, среди мимоз, показать всем эту свежесть и юность, эту богиню Юнону. Ришар Полански не был ханжой и не принимал отрицание плотской жизни ради творчества, ибо наслаждения и были жизнью. Он привык соблазнять своих натурщиц, которые дрожали в его объятьях от страсти, выкрикивая его имя, прославляя всех французских любовников одновременно. Ему нравилась новизна в отношениях, когда любовники только начинают открывать друг друга, изучая анатомию своих наслаждений. Францию он покинул двенадцать лет назад, чувствуя, что родная страна падет под натиском немцев; в ту пору ему было двадцать. Сейчас, в свои тридцать два, он был пресыщен жизнью. Его работы замечали, покупали, и, как предсказывала Елена Сван, его звезда через лет пять будет сиять ярко. Он свято в это верил, зная, что, скорее всего, так и будет. Его встреча с Джулией много для него значила. Почему он, зная, что Джулия — его путеводная нить, все время думал о ее сестре? Все считали Джулию демоном, а Флер — ангелом, но почему-то Ришар сразу понял, что дела обстоят наоборот. Девчонку одолевали сильные страсти, как же не повезет ее будущему мужу, если не сможет обуздать ее темную натуру! Но мечта о картине с Флер оставалась пока только мечтой. Ведь он никогда не сможет запечатлеть ее на своем полотне, как и овладеть ее телом.***
Закрыв глаза и переведя дух, Энди не знала, что сказать родственникам роженицы. Грейс сейчас будет орать, извергать на нее проклятия, как дракон, пышущий клубами ядовитого огня. Роды прошли плохо: ребенок выжил, а мать умерла от большой потери крови, да и кто мог подумать, что у нее слабые сосуды, которые просто не выдержали вторых родов? Энди посмотрела на себя в маленькое зеркало, зря, наверное, отец возлагал на нее такие надежды... Она вышла во вторую дверь, чтобы не сталкиваться с родственниками, собираясь поговорить хоть с кем-то. Джейсона она не нашла, поэтому стала крадучись пробираться к кабинету отца. К ее счастью, он был там и находился один. — Пап, — Энди тяжело сглотнула, — что мне делать? — Что случилось, дорогая? — Артур снял свои очки, внимательно смотря на дочь. — Она умерла, жена Тома Саттона умерла, что мне делать? — Артур увидел панику в глазах, которой она собиралась поддаться. — Сказать, как есть, отключить эмоции — что я еще могу сказать? Я так же себя чувствовал, когда у меня на столе умер в первый раз человек, я долго не мог отделаться от этого чувства, что от меня — Бога — зависят жизни, а я убиваю. Но такова жизнь, — Артур снова надел очки, — никто не застрахован от смерти. Если же... это не была твоя ошибка? — Нет, сосуды лопнули, — медленно проговорила Энди. — Об этом должна была знать сама роженица. Ты не наблюдала эту беременность? — Энди показалось, что отец ищет предлог ее уволить. — Я не наблюдала, они пришли ко мне за пять дней до родов, но, сам знаешь, за это время не соберешь столько анализов, — Артур улыбнулся, вновь услышав ее профессиональный тон. — Иди, Энди, — тем же путем она обратно вернулась в палату Мириам; мальчика уже умыли и спеленали, а Мириам собирались везти в морг. С бьющимся сердцем врач прошла в коридор, набирая полные легкие воздуха для храбрости. — Мне очень жаль, — начала она. Эрнст посмотрел на нее глазами, полными ненависти. — Опять мертвый ребенок? — спросила мать Мириам. — Нет, — отрезала Энди, — мальчик здоровый, но миссис Саттон... умерла, — Том остался сидеть на месте, к ней кинулись Александра и Эрнст. Мужчина схватил ее за плечи. — Мы сделали все, что смогли, но почему-то никто нам не сказал, что у нее слабые сосуды, которые просто не выдержали во второй раз такого напряжения, да и еще с таким маленьким промежутком между родами. — Вы бездарный врач! — крикнула Александра. — Вы убили мою дочь! — Я вас всех предупреждала, что ей нужны процедуры и лечение, никаких диет по сохранению фигуры и как минимум три года между родами, а не два, — процедила сквозь зубы Энди. — Мне никто не сказал, что ее сосуды слабы, вы даже ни у кого не наблюдались. Это просто верх беспечности! — Мы подадим в суд! — включилась в разговор Ксантия. — Да хоть черту! — Энди сжала кулаки. — Правда на нашей стороне. Через неделю Том забирал своего сына. Энди протянула его малыша и удивилась: почему Том не скорбит, ведь она была его женой? Ребенка решили назвать Николасом. Энди ни стала ничего спрашивать, да и к чему это? Том сам сделал выбор несколько лет тому назад, никто не просил его так жестоко предавать Елену. Юная врач отвернулась, одергивая вниз халатик. Том передал сына Ксантие, попросив ее выйти. Энди непонимающе посмотрела на него. — Как Елена? — спросил вдруг он. — Раньше тебя это не волновало, — процедила сквозь зубы Энди. — Неужели я не могу знать? — голос умолял ответить. — Нет, — отрезала она. — Она выходит замуж через три месяца, — Том стал считать: сейчас январь, значит, в конце апреля. — Кто он? — мужчина постарался придать своему голосу равнодушие. — Фотограф — Йен Фергасон, — Энди ликовала. Она выходит замуж! Замуж за кого-то фотографа! Немца! Черт бы ее побрал! Только он освободился от Мириам и ее семейки, только получил свободу от Эрнста, как его любимая женщина поспешила пойти под венец. Что же ему делать? Он же все еще любит. Все еще хочет быть с ней, несмотря на ее роман с этим фрицем. Что же делать, чтобы Елена снова была с ним? Майский воздух будоражил плоть. Весна, как всегда, не давала спокойно спать, почему-то хотелось совершать подвиги. Лондон утопал в молодой листве, а до прозрачного неба, казалось, никогда не достать. Настоящая весна... Цвели сады, наполняя город сладким ароматом цветом, чей запах щекотал нос и ударял в голову, как хмельное вино. Жизнь была прекрасна, чудна и беззаботна, как полет бабочек. Солнце играло золотыми нитями, как ребенок, играющий с котенком. Весенний ветер, как морской бриз, радовал своей нежностью. А ночь дарила ощущение и предвкушение нового дня, скрывая нас под ночными покровами и пряча, как драгоценность. Это был май, легкий, беззаботный май. Мир менялся. Когда исчезнет восемь ветров и растает соль морей, увидим ли мы мир таким, каким привыкли его видеть? Ничто не вечно: ни природа, ни чувства. Таяние снега и расцветание ландышей, как смена чувств, меняющая боль и счастье и любовь местами. Невзгоды проходят, темная полоса заканчивается, и наступает пора весны в сердце, сравнимая с расцветом тысячи тюльпанов на бескрайних полях. Только одно оставалось неизменным для Елены — это ее любовь к Тому Саттону; за эти почти четыре года она не сумела выгнать поселившееся в сердце, как не прошеный гость, чувство. Мисс Сван хотела, но что-то крепко ее удерживало. Ей было хорошо с Йеном Фергасоном, в те месяцы, что мужчина бывал в Лондоне, она ощущала себя счастливой, но каждый раз, как оставалась одна, в душе появлялась щемящая боль и чувства сожаления и стыда. Почему она ощущает себя предательницей? Она согласилась выйти замуж за Йена, когда тот красиво сделал ей предложение за городом, на пикнике. Отвечая ему, Елена нисколько не колебалась, зная, что с ним она будет чуточку счастливей, чем одна. Но так не могло продолжаться вечно. Вина затопила ее, она не может так больше жить, обманывая всех и, прежде всего, себя. — Йен, — она не дала себя поцеловать. — Нам нужно расстаться. — Что ты сказала? — его лицо помрачнело, Елена на минуту испугалась. — Хотя... я тебя понимаю. Из меня получится просто никудышный муж, я буду постоянно бывать то там, то тут, чтобы найти самый лучший в своей жизни кадр, а тебе я буду нужен, когда ты будешь носить детей, чтобы поддерживать в трудные минуты. — Тебе нужна другая жена, которая поддержит твою жажду жизни, — Елена наклонив голову на бок, поджала губы. — Да, ты права. Мне было хорошо с тобой, и я даже чуточку любил тебя. Свадьбу отменили. Елена знала, что в глубине души Вера очень переживает за дочь, ведь все ее подруги были давно замужем, у них уже дети, а у ее дочери не было ни того, ни другого. Только работа. Хотя в своем деле Елена стала одной из лучших, ее талант в открытии новых имен и новых видений мира восхищал критиков. Ведь за последние три года она открыла Лондону, да и Англии столько молодых талантов, это и было для нее и Джулии призванием — зажигать звезды. Их галерея стала каким-то мистическом местом, где странно сплетались человеческие судьбы, где происходили встречи и разлуки. Вот так было и с Еленой. В тот день она входила через главный вход, чтобы посмотреть, как шла подготовка к персональной выставке Джулии «Портреты», для которой та искала необычные лица, необычное выражение эмоций, чтобы показать многообразие человеческих чувств. В холле перед выставочным залом ее ждал Том Саттон. У нее перехватило дыхание: Том был бледным и понурым — ей даже стало как-то неловко. — Здравствуй, можно с тобой поговорить? — в его голосе скользила мольба. — Да, пошли, — она завела его в свой маленький кабинет. — Что ты хотел? — Я люблю тебя, я не забыл... — начал он, сразу же бросаясь в бой. — Том... — Елена не знала, что и сказать, потому что чувствовала то же самое. — Мне было плохо тогда, все только и говорили, что ты сразу же пошла изменять, я не знал, кому верить. Мне хотелось причинить тебе боль, но я не хотел, чтобы ты потеряла нашего ребенка, — Елена опустила глаза, ей стало тяжело дышать. — Я давно простила тебя и Эрнста, с местью в душе нельзя идти дальше по жизни, — ее ладони легли к нему на плечи. — Не выходи за него замуж, умоляю, — она не могла спокойно дышать, не могла думать, что же он творил с ней!.. Ее объял огонь, пронзила молния. — Я уже не выхожу за него замуж, — пролепетала она. Том поднялся с колен, заключая ее в объятья. — Стань моей женой, — Сван подняла пылающие лицо, чувствуя, как его ладони обжигали через крепдешиновое серебристое платье. — Да, — лишь губами ответила девушка.***
Свадебный ужин прошел в шумной обстановке. На столах было много шампанского и вина, рыбных закусок и горячих мясных блюд. «Валентайм» — традиционное место для праздников — стал очевидным выбором Джастина. Он не собирался устраивать скромную церемонию, да и ни к чему. Сейчас он в зените, никто почти не сомневался, что он станет следующим премьером страны, хотя сам Джастин в это совсем не верил. Его свадьба с Дафной Коллинз, дочерью композитора, наделала много шума, ведь ему скоро будет тридцать, а ей только двадцать, да и невеста была беременна, а дотошная публика смогла разглядеть то, что так тщательно Дафна и Мария скрывали под искусно скроенным платьем. Джастин вспомнил позапрошлое Рождество, когда Дафна подарила ему антикварные часы, тогда он так и не смог выведать у нее, где та нашла на них деньги. В тот же день он сказал, что она выиграла пари; ее глаза радостно засияли, она бросилась к нему на шею, крепко целуя в губы. В ту ночь она отдалась ему; это было так восхитительно-блаженно, в ее невинных, но в то же время нескромных объятьях он растворился, забылся, показалось, что на мгновенье попал в рай, умер и воскрес. Она так искренне дарила ему себя, что в этот раз он поверил, что все будет по-другому. Дафна таяла в его руках, плавилась, как воск от огня, потом заплакала, и на миг он испугался, что его страсть оказалась слишком безудержной. Она прижала его к себе, шепча нежные слова. Это были слезы счастья. На следующий день он хотел сделать ей предложение, но она мягко остановила его, ответив, что не хочет торопиться. Ему потребовался год, чтобы окончательно укорениться в мысли, что Дафна — его будущее. В ноябре он все-таки сделал ей предложение, чему были рады и его родители, и ее отец. Они уже готовились к свадьбе, когда невеста робко сообщила жениху, что ждет ребенка. Джастин долго утешал ее, говоря, что нет ничего позорного в том, что она будет с небольшим животиком выходить замуж. Был промозглый февраль, когда они венчались. Лондонский свет воспринял это легко. Ее отец — уважаемый человек, а Джастин — свет консервативной партии, конечно, этот союз выглядел, прежде всего, союзом по любви. Джастин обнял Дафну, в толпе промелькнула Зоя, его бывшая жена, было видно, что она просто не решается подойти к Дафне и сказать, какая она вероломная, что так легко захомутала Джастина Трейнджа. Дафна не нервничала, да и нельзя ей было, ведь осталось три месяца до рождения малыша. Она отпила сока, ощущая, как горячая ладонь легла к ней на талию. Ох, как же он действовал на нее, как же пробуждал все скрытые фантазии, приводил в замешательство. В голове, как яркая вспышка, появились воспоминая о прошлой ночи, когда она дрожала в его объятьях, как осиновый лист на ветру. Похоже, он знал все ее тайные местечки и пользовался этим, накаляя ее, как металл в печи. Дафна улыбнулась и пошла танцевать с Джорджем Лейтоном; после танца мужчина оставил ее с дамами, а сам направился к своей жене. К Дафне подошла Зоя Бишоп, ехидно смотря на нее. — Поздравляю вас... — Спасибо, — еле сдерживаясь, ответила Дафна. В мае у Джастина родился долгожданный сын, которого он назвал Роэном Кевином. Его жизнь начала стремительно меняться в новом десятилетии, колесо Фортуны снова закрутилось для наших героев, наполняя счастьем и надеждой их молодые, пылкие сердца.***
Лето—осень 1952. Бесконечно долго она расчесывала свои длинные темно-рыжее волосы, завивая концы и челку вовнутрь. Она нанесла немножко туши на ресницы, чуточку теней на веки и румян щеки, чтоб оттенить бледную кожу и сделать взгляд еще более зловещим. Элеонора надела свой сапфировый сарафан с глубоким вырезом. Ее жизнь стремительно менялась, из подростка она превратилась в красивую восемнадцатилетнюю девушку. Виктор ждал от нее решения относительно своей судьбы, но Элеонора давно знала ответ. Будучи пятнадцатилетней девчонкой она впервые прочитала кое-то психологическое исследование, касающиеся феномена влияния шока на психику. В доме Энди она прочла все, что могла, ей даже немного стало грустно, что часть такой литературы осталось в Портси-хаус, но все же она испытала радость, что в библиотеке ее деда было достаточно таких книг. Они уехали из Англии в Аргентину, едва девочке исполнилось пять, и она мало что помнила об Англии, да и обо всей медицинской обстановке. В Лондоне вновь она оказалась в одиннадцать лет, тогда не осталось в живых ни Саймана, на которого она хотела равняться, ни Рамсея, ее деда-профессора, ни Фредерика. Остались только Джейсон и Артур, которые впечатляли ее. Элеонора не ожидала, что когда-либо примет подобное решение: стать подобной Энди. Она спустилась вниз, ее встретила Глория, сказав, что Виктор ждет в зале. У него тихо играло радио, сам Виктор, сидя на диване, просматривал документы, бросая небрежно ненужные бумаги на пол. Легкий свет лился через тонкий светло-зеленый тюль, а ветер развивал его, как парус корабля. Элеонора робко вошла, ожидая, когда отец обратит на нее внимание. Она кашлянула, Виктор поднял глаза. Он указал жестом, чтобы она села рядом с ним. — Я хочу поговорить с тобой, Нэлли, — начал Виктор, окончательно откладывая в сторону документы. — О твоем будущем. — Я все решила, — Элеонора горда вздернула подборок вверх. — Я съезжаю отсюда. — Что?! — Виктор был удивлен и обескуражен: это еще что она придумала такое! — Я не Джордж и не Роберт, не собираюсь жить здесь и сидеть на твоей шее, — откуда в ней столько гордости и стремлений? — На что ты будешь жить? — Виктор пытался сохранить самообладание, он совсем не понимал дочь: замуж девица не хотела, тогда зачем ей самостоятельность. — Я устроилась на работу к Лайнелу Кроссу, — Виктор замер: доктор Кросс когда-то являлся учеником Саймана, его взгляд встретился с ее холодными голубыми глазами. — Буду снимать со своей подружкой Шейлой Касс квартирку на Левер-стрит, содержать себя самостоятельно. — Хорошо. Ты не хочешь получать образование? — на лице Элеоноры появилась полуулыбка, которое приводила в замешательство. — Почему же? Я выиграла грант, — его брови сошлись на переносице: ну что за девчонка, из всего сделала тайну! — Я отправила в Медицинский колледж доклад, и он оказался одним из лучших, поэтому я — студентка Меда. — Почему ты нам не сказала? — Виктор устало провел по глазам. — Неужели мы не заслуживаем доверия? — Пап, мне нужно было, прежде всего, понять все самой. Ты что, не рад, что твоя дочь будет изучать медицину? — она надула губы. — Рад, — пробормотал он, думая, когда дочь успела написать этот доклад, ведь нужно было спрашивать у других. — Вообще-то это психология, — пролепетала она. — Значит, как Сайман... Ты хорошо подумала? — Нэлл раздраженно вздохнула. — Конечно же, — она пожала плечами. — Позволь мне хоть оплачивать тебе квартиру, чтобы не жить в тесненных средствах, — предложил Виктор. — Если только это, чтобы маму не нервировать, — Виктор заулыбался: ведь и вправду Диане будет тяжело отпустить дочь во взрослую жизнь. В июле Элеонора уезжала из дома. Она не хотела быть зависимой, хотела понять, что такое свобода, ей это нужно было. Элеонора первые дни обустраивала свою тесную квартирку, находящуюся на втором этаже. У них с Шейлой была одна спальня на двоих, крохотная ванная комната, тесная кухонька и скромная гостиная. Элеонора была в восторге от этого. Диана же очень переживала за нее, ее сыновья очень долго жили в Гарден-Дейлиас, Джордж был с ними до своего двадцати трехлетия, а Роберт до сих пор жил с ними, но похоже Нэлли совсем не хотела быть похожей на братьев. Она хотела свободы и независимости, летать, как птица. Диана часто звонила дочери, и обижалась, когда та всегда не отвечала, да и у Элеоноры времени не хватало на глупости. Она узнавала свой Лондон, познавала его, как женщина познает мужчину. Девушка рано вставала, чтобы успеть по утрам она прогуляться до булочной, принести домой корзинку теплых ароматных булочек. Потом она шла на работу, где она старалась непросто отвечать на телефонные звонки, но и впитать в себя все то, что услышала. Ей нравился тот чувственный мир, что открывали ей целомудренные свидания, которые она точно знала должны закончиться только поцелуем в щеку, как и все девушки она ждала большой и чистой любви. Она знала, как на самом деле она красива, знала, что у нее есть все для удачного замужество, но ради этого она мечтала получить чувство полета? Элеонора не искала легкий путей. Да и разве леди Холстон может искать простые решенья? Конечно же, нет. Все находилось в ее руках.***
— Куда мы едем? — спросила Диана, положив голову к Виктору на плечо. За окном стоял промозглый октябрь, листья образовали кашу на дороге, ведущей за город. Они ехали по дороге вдоль, которой склонялись старые дубы, словно тянясь, желая коснуться своего друга на другой стороне. Дождь прекратил лить сегодня утром, но траве, немного потерявшей сочность красок, стало тяжело подниматься: осень прибивала ее к земле, она медленно умирала, готовилась ко сну. Солнце лениво выглядывало из-под лохматых туч, неохотно отдавая последнее тепло. Виктор взглянул на Диану и загадочно улыбнулся, указывая, в какую сторону поворачивать Элиоту. Диана было открыла от удивления рот: все эти ржавые поля, лес, стоявший в стороной, где темные верхушки доставали до хмурого небосклона, а там и где-то речка должна быть... Все это давно забытое, из тех времен, когда молодость являлась главной их спутницей. — Мы едем в Портси-хаус? К Роуз? Виктор снова загадочно улыбнулся. Они проехали поворот на дом Аманды, машина понеслась дальше. Они еще какое-то время ехали, потом завернули в деревню, где почему-то все радостно встречали их роллс-ройс. Чтобы все могло значить? Они проехали деревню, мелькали пастбища, где щипали траву несколько арабских скакунов. Автомобиль заехал в немного разрушенные красивые ворота со снятым гербом. Миссис Лейтон заметила аккуратный парк, розарии, огромные клубы, пришедшие в запустение. А потом машина остановилась, и Диана не знала, что и сказать. Виктор помог ей выйти, женщина обратила свой взор вперед; перед ней стоял величественный бело-голубой замок, позолота поблескивала в тусклых лучах. Это было трехэтажное строение в форме буквы «П», одно из крыльев, по всей видимости, являлось бальным залом, через витражные окна лился свет, множество выходов приводило на огромную террасу, которая напоминала когда-то экзотический сад. Еще одно крыло, в один этаж, скорее всего, принадлежало прислуге, ведь такому дворцу ее нужно много. — Что это значит, Виктор? — Диана сердито задала свой вопрос, когда они поднимались по мраморной лестнице. Тяжелые резные дубовые двери распахнулись перед ними, Виктор завел ее в длинный холл, откуда шло четыре пути. — Что все это значит, Виктор? — Это все наше! — он впервые за все это время заговорил. — Этот замок наш! — Что? — на ее губах замер вопрос, который готов был сорваться. — Я купил его, — он заметил неодобрение и замешательство Дианы. — Теперь это наше родовое гнездо. — Неужели у тебя есть столько денег?.. — немного грозно спросила Диана. — Я купил его за бесценок, — начал Виктор, — разве я мог пройти мимо, когда его стали продавать с молотка за долги... род прервался, а нынешняя хозяйка разорилась. Тем более что Аллен-Холл имеет прямое отношения к нам — Лейтонам. Ведь его строили для Элизабет Лейтон, — и он поведал историю любви Бэсс и Генри Голда, историю, полную романтики и разочарований. Диана слушала внимательно каждое слово, потом вновь оглянулась; замок нуждался в колоссальном ремонте; сколько еще на него нужно будет потратить денег, чтобы здесь можно было жить? Супруг повел ее прямо через огромную арку рядом с помпезной лестницей. Диана, еще стоя в холле, видела этот широкий, но короткий коридорчик, который можно будет заставить антикварными вазами или статуэтками, и также видела необычно большую гостиную в китайском стиле, которая плавно переходила в еще две комнаты: небольшую столовую и музыкальную комнату. Они вернулись обратно, Виктор повернул налево; теперь они шли, стуча каблуками по узкому коридору, где было столько света, что картины, когда-то висевшее, наверное, теряли краски. Перед Дианой предстал зимний сад, где сразу же находилась еще одна столовая, самая маленькая во всем доме, и птичник, судя по пустым клеткам. Лейтоны пошли обратно, Диана сама повернула мужа вправо; в конце похожего картинного коридора оказались огромная библиотека и два милых кабинета, как объяснил Виктор, Генри Голд строил один для себя, другой для супруги. Исследовав весь первый этаж, они поднялись на второй, где находились только гостевые спальни, примерно на двенадцать пар. Как в Гарден-Дейлиас хозяева занимали весь третий этаж. Супружеская спальня еще сохранила моду прошлых времен, где общая гостиная соединяла спальни. Виктор сказал, что у них будет гостиная и одна из спален, а из второй они сделают впоследствии комнату для детей либо внуков. Виктор заверил Диану, что у каждого из его детей и внуков (ведь их будет много) будет свой угол, что Аллен-Холл станет местом, где они будут все собираться, проводить время вместе, и, самое главное, поместье станет жемчужиной их растущего состояния. — Кто будет жить в Гарден-Дейлиас? Джордж? — Диана присела на кровать. — Нет, он хочет остаться в квартире, — Виктор сжал руку Дианы. — Я думаю, Роберт. Ничего страшного, если дом перейдет к младшей ветке, а потом Роберт отдаст его своему сыну. — Ну, а этот дом, кому ты его отдашь? — она затаила дыхание, он дышал ей почти в ухо, заставляя ее трепетать. — Кому пожелаю. Тому, кто будет собирать всю нашу семью. Если мои дети с головой, то у нас еще будут такие дома, — он поцеловал ее в губы. — Значит, это наш Аллен-Холл. Колыбель нашей семьи, — они вместе рассмеялись, чувствуя, как спокойствие и радость умиротворяют их. Любовь — вот что принадлежало им, эта любовь, заключенная в камень, она должна помочь пережить им предстоящие бури. Касаясь камней этого дома, любовь входит в душу, заставляя звучать души в единой музыке, создавая мелодию нежности.