Любовь — это болезнь, и хотя влюбленный обретает силы и воспаряет духом, любовь все равно остается болезнью. Элиф Шафак. «Честь»
Декабрь 1931. Страх медленно подступал к горлу. Он всегда этого боялся и всегда думал, что его семью это обойдет. Но реальность заявила о себе раньше, чем он ждал. Долгие годы он бережно хранил в сознании тайну, боясь, что она вырвется наружу, что это окажется семейной болью. Он знал, что все это значит, как врач, знал, что ничего хорошего. Урсула в тот день ездила кататься на лошадях, которых Артур купил по дешевке; бывший хозяин уже не мог содержать их, а Йорки могли, несмотря на кризис и некоторые финансовые трудности. Урсула с детьми порой часами каталась по длинным рощицам, и ни сильный дождь, ни тяжелый снег не останавливали ее. Она напоминала упертого ребенка, который считается только со своими желаниями, но никак не думает, что есть и другие. Его жена после того, как поселилась загородом, стала больше времени проводить в делах, реже посещать лондонских дам и меньше интересоваться жизнью в столице. С одной стороны, Артур был очень рад, но с другой, ему хотелось видеть светскую красавицу, о которой мечтали все мужчины. Но, кроме стремления Урсулы, была еще одна причина, что все сильнее привязывала ее к дому. Она была на восьмом месяце беременности. Конечно, Артур всячески отговаривал ее от поездок в плохую погоду, в то же время не боясь, что дети заболеют. Урсула, словно откинув годы, так и осталась упрямой девчонкой. В этот день ничто с утра не предвещало беды. Урсула выклянчила разрешение на прогулку, и он легко ее отпустил, не опасаясь, какие беды может натворить упрямая женщина. Сам Артур остался дома заполнять тетради. Это вошло в привычку — записывать происходящие на операциях — так проще предотвратить ошибку. Все только и твердили: он хирург от Бога, у него есть все, и неудивительно, что с годами мистер Йорк превратился из забитого юноши в сильного волевого мужчину. Он снова посмотрел в окно, снег с дождем шли плотной стеной. И какой черт дернул Урсулу ехать в такую ненастную погоду: дети промокнут до костей, а ей вообще в ее состоянии нельзя болеть. Ах, Урсула, беспечность твой враг, к несчастью. — Милорд! — в полумрак вбежал Бруно, их молодой конюший, — милорд, — он тяжело дышал, грудная клетка вздымалась, как кузнецкие меха. — Что случилось? — тетрадь в кожаном переплете со стуком упала на пол. — Миледи, она упала с лошади, — Артур ощутил какую-то внутреннею пустоту, и в голове звучал такой далекий голос отца, после которого ему пришлось морально стать взрослее. — Как она? — Она у себя. Мы послали за хирургом в город, — ответил Бруно, Артур достиг его одним прыжком, хватая за грудки, глядя в его серые глаза, отчасти спрятанные за русыми волосами. — А я кто по-вашему? А? — он тряс его неистово, волна гнева захлестывали, он чувствовал, как не хватает воздуха, и отпустил юношу. Белый как мел, но с глазами, налитыми кровью, пнув ногой дверь спальни, Артур зашел к жене; вокруг той суетилось множество людей. Он быстро отправил Чарльза в его спальню: десятилетнему мальчику незачем смотреть на это. Артур посмотрел на дочь, та протягивала ему вымытые с мылом руки. — Энди, ты должна выйти, — ласково он попросил дочь. — Нет, папочка, — вдруг сказала та. — Это зрелище не для девочки, — настаивал Артур. — Папа, я знаю, как называются все твои инструменты, — признание потрясло. Чарльза никогда не интересовало, что отец делает, что такое медицина, но Энди вечно донимала с расспросами, как ему казалось, неподходящими для девочки. Урсула постоянно ругалась за сломанные куклы, впоследствии оказалось, дочь их пыталась лечить. — Хорошо, мне нужен ассистент, доктор из Лондона будет не скоро, — он не понимал сам себя: как мог пойти на поводу девчонки, которой еще и семи лет не исполнилось. Когда они извлекали мертвый плод, не смогли сдержать слез. Энди плакала беззвучно, ей не хотелось, чтобы отец считал ее маленькой девочкой, малышкой. Она боялась, что отец выгонит ее, и опасалась оставить его одного. А вдруг у дрогнет рука, и он не сможет зашить аккуратно? Покинув Урсулу, отец и дочь вышли из комнаты, он отвел ее в свой кабинет. Артур налил ей немного вишневой настойки, чтобы успокоить нервы. Они долго молчали, Артур собирался с силами, чтобы кое-что рассказать ей. Его мать прекрасная англичанка Венеция тоже имела столь скверный характер, она с детства имела привычку совершать сумасбродные поступки, и Тревор надеялся, что увезя ее в Антрим, избавит ее от тлетворного влияния Лондона. Но и это не смогло изменить ее, она бросалась во все авантюры в омут с головой, не думая о последствиях. Так она убила себя, подарив ему жизнь. И сейчас он боялся, что все повториться вновь, что Урсула оставит его одного с детьми, и когда с годами память об этой любви изрядно потускнеет, он найдет себя спутницу, и дай Бог, верную и честную, а не такую, как его мачеху. Урсула осталась жить, но ее внутренний мир пошатнулся. Он знал, нужно много времени, чтобы все это пережить, и он приложит все усилия для этого.***
Весна 1932 Будто ветер приносил беду из каких-то далеких миров, или она сама искала себе пристанище, мечтая принести хлопоты. Маховик запущен много лет назад. Но что значат беды целой страны в сравнении с несчастьем одной семьи. События эпохи лишь фон, на котором разворачиваются мелкие, ничего не значившие драмы людей, они стираются, когда вперед выступает словосочетание «целый мир». После происшествия с Урсулой их семью настигла новая беда. Эта весна, казалось, отвела от них ненастья. В апреле пышно цвели сады во всем Лондоне, нежная пелена напоминала белые облака, плывущие по чистому небу. Только недавно родилась изумрудная трава, и распустились тугие почки. Весна была, как всегда, восхитительна и благоуханна. Только в это время приходило какое-то необъяснимое состояние души, когда тело и разум не понимают друг друга, когда душа просит покоя, а тело — бунта. Ветер приносит будоражащие нотки, чувственные звуки, опаляя своим еще не жарким дыханием, но уже обещающем многое. Уже почти не текут ручейки, от земли идет теплая волна, она жадно поглощает в себя тепло, а крестьяне спешат засеять поля, чтобы получить от нее все, на что она способна. Стволы и ветки такие гибкие, будто готовы выдержать самую тяжелую ношу. Ночью еще отдает прохладцей в распахнутые окна, и слышно как поутру, купаясь в солнечных лучах, щебечут птицы о любви. Ах, весна... — Бежим к нашему дереву? — крикнула на ходу Теа, поднимая выше колена пышную крестьянскую юбку из саржи. — Быстрей! — смеясь, ответила Кесси. Теа давно выросла из детских платьиц. В свои шестнадцать она по-своему восхитительна, несмотря на некоторую моральную несостоятельность, как казалось ее родителям. Им нравился ее артистизм, скромный талант актрисы, ангельский голос, но никто из них даже и не хотел, чтобы Теа занялась столь не серьезным ремеслом. С появлением Голливуда отношение к актрисам поменялось: в недавнем прошлом их считали ветряными и непостоянными, изменяющими и продажными, но эти ангелы, а иногда и демоны с экрана изменили представление о себе. Но все же профессия актрисы не для Теи. Девушка мечтала, она знала о своих обаятельности и привлекательности. Она часами перед занятиями в школе для девушек укладывала непослушные темно-русые локоны, подражая знаменитой Грете Гарбо; может, из-за прически так маняще блестели ее стальные глаза. Ей вообще порой казалось, что на нее из зеркала смотрит настоящая кинозвезда или, по крайней мере, восходящая звездочка Венди Барри из спектакля «Нити». Одни мечты? Теа постоянно предавалась им, садясь под их любимом деревом и, пока Кесси лазила по нему, живо представляя себя похожей на Лолу или на Мэри Колверер. Внешностью ей больше нравилась Грета Гарбо, манерой поведения — Марлен Дитрих. Она часто видела во снах, как стоит рядом с ними, как кто-то из них вручает ей Оскар, и она, счастливая, улыбается репортерам. — Теа! — позвала ее Кесси. Та очнулась от мыслей и образов, поднимаясь на ноги. — Смотри, что я умею! Она, как обезьянка, лазила по могучей, раскидистой липе, залезая все выше и выше. Она легла на широкую ветку, потом стала раскачиваться, как на брусьях; Теа засмотрелась на золотистый закат, считая предполагаемые мили до встречи земли и неба. С одной стороны виднелся город, тронутый легкой позолотой, с другой — живописные рощицы, опаленные, словно пожаром. Теа залюбовалась, она уже представляла себя бегущей навстречу закату, будто к возлюбленному, уже воображала свои реплики, играя глазами и телом, и овации восторженной публики. Теа услышала какой-то странный вскрик, она не сразу поняла, что к чему, в глубине сознания забилась паническая мысль. Она обернулась, подбежала к сестре; маленькое, хрупкое тельце той лежало на земле. Теа со страхом смотрела сквозь пальцы, даже боясь подумать о том, что только что произошло. «Нужно бежать за помощью», — решила она, судорожно вздохнула и бросилась к дому. У крыльца были дядя Виктор и дядя Артур, в эту минуту в девушке все смешалось от волнения, она даже не знала, как сказать. — Дядя Артур, — еле шевеля губами, произнесла Теа. — Что случилось? — спросил Виктор, они всегда были близки, но сейчас она стала взрослее, и порой Виктор не знал, как с ней общаться. — Там Кесси... упала с дерева... — Что?! — Артур бросился к Теа. — ЧТО?! А ты куда смотрела?! — Оставь ее, — отрезал Виктор. — Пошли. Они быстро добежали до дерева, Кесси лежала в том же положение. Теа закрыла глаза, слыша лишь шаги и фразы дядей. Артур взял на руки девочку, тело ее было как тряпичная кукла. Теа стояла как вкопанная, очнулась, лишь услышав голос Виктора, ощутив его руки у себя на талии. Лицо у него было печальное, она итак не видела радости в последние годы, но от этого взгляда стало еще больнее. — Дядя Виктор, — прошептала она, он уже прижимал ее к себе, что-то ласково шепча. — Ш-ш-ш, — он убрал с ее лба волосы, — сейчас тебя во всем объявят, но знай: от случайностей никто не застрахован. — Она умерла, да? — она подняла на него свои глаза. — Да, — прошептал он. — О Боже... — Крепись, девочка, — он повел ее в дом, где ей предстояло вынести ад. Мать накинулась на нее, отец, что всегда во всем ее поддерживал, тоже был против дочери. Тетки предпочли сторону родителей, а другие друзья просто не лезли в их семейные разборки. Они утешали Портси и в то же время подбадривали Тею. Дед занял такую же позицию, только один человек поддержал девушку. Виктор после похорон провел с ней всю ночь, она плакала на его плече долго и горько. Мужчина что-то рассказывал из детства, прося не чувствовать вину. Жизнь превратилась в ад. Аманда кидала на дочь взгляды, полные призрения, Сайман молчал, словно она была пустым местом. Их можно было понять: они так долго ждали этого ребенка, столько лет думали об этом, и все разрушилось в один день. Мать не находила себе места, отец с головой ушел в работу, а Теа тихо страдала. Как-то она шла по коридору, стараясь не попасться на глаза матери, щеки до сих пор горели, как горели глаза, когда они с Виктором пришли вместе после несчастного случая. В кабинете отца кто-то говорил; она прислушалась к разговору. — Я хочу сослать ее подальше, — голос матери. — Это не выход, — ответил Виктор. — Что «не выход»? — воскликнула Диана. — Я перестаю тебя узнавать, моя дорогая! — Виктор слегка повысил голос. — Где же твое доброе сердце, где же та сердечность, что я полюбил. Вы хотите, чтобы это мерзкое чувство преследовало ее всю жизнь?! Я не хочу, чтобы Теа пережила то, что пережил я. Не хочу, чтобы каждый день ее награждали ненавистью, а потом она бежала бы отсюда, не послав даже открытки на День Рождения! — Виктор, ты вообще здесь ни при чем, — возразил Сайман. — При чем! Значит, вы все плохо меня знаете! Мне было четыре, когда по нашей с Марией вине умер мой дядя. Мать ненавидела нас, и я понял, что никто меня не любит, и все, что осталось — бежать из дому, — Теа закрыла рот рукой: вот почему они с дядей были такими родными душами. — Я забираю ее к себе, — Виктор подошел к двери и распахнул их, Теа не успела отойти. — Теа, собирайся, мы едем в Гарден-Дейлиас, папа и мама не против, — он прошел мимо, спускаясь вниз, в сад. По дороге к особняку Диана старалась не смотреть на племянницу, а Теа ощущала ее нервное напряжение, злость и гнев. Виктор вел машину, в зеркало следя за женщинами. Он устроил Тею в гостевой комнате, стараясь уделять много внимания. Теа понимала: она в этом доме чужая. После смерти Кесси Лейтоны еще больше отдалились друг от друга, Урсула и Артур, однако, снова сблизились, это было видно по их глазам. Урсула нашла нужные слова для Теи, в первые дни после трагедии той было просто необходимо поддержать сестру, а Артур не хотел перечить жене. Но с каждым днем Теа ощущала, как летит в пропасть. Она влюблялась в своего дядю... Этой любви не было места. Ей всего шестнадцать, а ему уже тридцать шесть лет, она не может любить его, он муж тети, он стар, он катал ее на шее — разве он посмеет прикоснуться? Каждую ночь девушка плакала в подушку, исписала дневник до конца, ее любовь была безответна и безнадежна. Виктор никого не любил, не было с ним той женщины, ради которой он был готов на все. Диана мало что значила, а Ева — просто любовница. Но от этого Тее не становилось лучше, она была готова разбиться, раствориться в бездне, ибо сердцу не прикажешь не любить.***
Осень 1932. — Расскажи мне, что тебя тревожит, сердечко мое, — Урсула прижимала к груди голову Теи, нежно гладя ее шелковые кудри. — Мне ты можешь рассказать все. — Тетя Урсула... — Теа тяжело вздохнула. Она была крайне рада, что Урсула приехала в Гарден-Дейлиас, чтобы навестить ее. С приходом осенних туманов Теа подхватила простуду. Плотная вуаль каждое утро не спешила стянуть себя с проснувшегося города. Ветра только к обеду немного разгоняли плотные, похожие на сахарную вату сгустки, но сырость оставалась в воздухе, о чем свидетельствовал запах верхней одежды. Дом хорошо топили, и иногда по утрам стало тяжело вылезать из-под теплого одеяла и расставаться с мягким еловым ароматом прогоравших в каминах поленьев. Тее стало ближе добираться до лицея, и каждое утро она собиралась под топот и смех. Джордж и Роберт были ранними пташками, им нужно было обязательно проводить отца, помочь матери и Глории накрыть стол, и, конечно, они ждали, что и их попросят поехать с ними. То, что Джордж далек от медицины, Теа быстро поняла: он не тянулся к этому, хотя в свои семь лет был смышленым мальчиком, а учителя в лицеи хвалили его постоянно. А вот Роберт, наоборот, тянулся к отцу, в три года его интересовало то, чем не интересуются многие молодые люди. Тетя говорила, что это пройдет. За почти полгода Теа поняла, насколько атмосфера в ее новом доме изменилась. В первые дни она слышала, как Диана с Виктором ругались, не было ни одного спокойного вечера, чтобы она не упрекнула его хоть в какой-нибудь мелочи. Но позже Теа увидела Диану и Виктору в саду, они мирно что-то обсуждали, при этом смеясь. А Виктор нашел немного смелости, чтобы держать свою руку на ее руке. — Дядя, почему вы в ссоре? — как-то спросила девушка, когда они вдвоем ехали по дороге, устланной сизым туманом. — Это сложно, — Виктор как-то тяжко вздохнул. — Но почему бы вам не сделать первый шаг? — она смотрела на него, но где-то в глубине души Теа совсем этого не желала. — Да, возможно, ты права, пришло время мириться, или, иначе, мы все пойдем к чертям, — она умокла, сникнув под тяжелым взглядом, гадая, то ли на нем маска безразличия, то ли он о чем-то напряженно думает. Диана остыла к нему и уже не испытывала его тяжелым, невидящим взглядом. Теа заметила перемены в браке Лейтонов, а ведь именно из-за нее они стали немного ближе друг другу. Она заболела неожиданно для всех: Теа ощутила слабость в мышцах, поняв, что ноги ее совсем не держат. Диана, испугавшись, успела подхватить ее на руки, не позволив ей еще и сломать что-то. Слабость была очевидной, Диана с Глорией быстро отнесли ее в свою комнату. Но не только погода стала причиной ее болезни, но и случай, что произошел накануне. Теа, сидя на подоконнике в огромной библиотеке Лейтонов, читала книгу и была скрыта от глаз входящих: ее скрывала тяжелая бархатная портьера цвета изумруда. Дома Аманда ограничивала ее чтение, считая, что не все можно читать молодой девушке, но здесь Виктор позволял все. Кто-то пришел в библиотеку, судя по шагам — Виктор, Теа затаилась, стараясь никак не выдать своего присутствия. — Теа, я знаю, что ты здесь, — она расслышала смех. — Черт, — выругалась она тихо. — Я все слышу, — Виктор отдернул штору; окно в комнате было высокое, и поэтому Виктор, схватив ее за талию, стащил с него, ставя на лесенку для книг. Она смотрела в его глаза бесконечно долго, ее губы приоткрылись, как писали во всех любовных романах, в безмолвной просьбе о поцелуе. Теа обвила руками его шею, слушая удары своего сердца. «Господи, помоги!», — подумала она. Еще никогда он не находился так рядом с ней, в такой опасной близости. О, как она смеет думать об этом! Он муж ее тети, но не кровный родственник, он старше ее, но в далекие времена случалось и не такое. Она не поняла, что сделала. Она сама его поцеловала. Виктор, ошарашено глядя, оторвал ее от себя, отходя на приличное расстояние: — Теа, что это значит? — в его взгляде не было гнева, он говорил спокойно и нежно, зная, что она и так напугана. — Я... — Все понятно, — прошептал он. — Все пройдет, милая, помни это. Мы все проходим через детские наваждения, — на следующий день она заболела. Урсула прижимала к себе ее голову, что-то шепча. Артур и Урсула приехали на следующий день, дядя недолго пробыл с ней, сказал только, что ее отец давно все понял и принял то, что произошло. Но он решил, что ее отсутствие в их доме не поможет Аманде справиться со своей болью. Артур так и не стал ей близким человеком, Теа не знала, как поведать ему о своих душевных невзгодах, как рассказать ему о том, сокровенном, занимающем ум. Да, и с тетками взаимоотношения далеки от идеала. Диана слишком молода, и разница-то между ними всего лишь десять лет, а с Урсулой у них мало точек соприкосновения, поэтому их общение ограничивалось простыми вопросами с малосодержательными ответами, но сегодня Тее безумно захотелось хоть кому-то раскрыться. — Расскажи мне, что тебя тревожит, сердечко мое, — Урсула прижимала к груди голову Теа, нежно гладя ее шелковые, потемневшие с годами кудри. — Мне ты можешь рассказать все. И она рассказала все, после чего Урсула решила забрать ее в свой дом. Урсула привезла девушку в Грин-Хилл через две недели после признания. Она не хотела ссориться с сестрами, но очень хотела, чтобы Аманда и Теа помирились, потому что уже тяжело было смотреть на душевные терзания сестры. Аманда всегда ей казалась сильной и независимой, но сейчас ее словно подменили. В ее темных волосах появилась седина, глаза ничего не выражали, и под ними пролегли тени. Где же прежняя Аманда? Многие просили понять старшую дочь, но Аманда решила, что Теа не должна жить рядом с ними, поэтому у Теи снова появился новый дом. Вдали от Виктора жить стало намного проще, с каждым днем все реже он посещал ее в мыслях, но видеть его по выходным стало настоящей пыткой. Он вел себя по отношению к ней как прежде, сохраняя непринужденную манеру. Теа страдала, но именно переборов свое пристрастие, она смогла бы стать сильной. «Время все лечит, — подумала она. — Да, время лечит. Нужно ждать, нужно просто жить и ждать. Так нужно, Теа. Нужно, сделай это ради себя, сделай это ради его семьи. Любовь и есть жертва, я хочу, чтобы все в его жизни было хорошо». Она закрыла глаза, решив, что осуществит свою мечту наперекор всем.***
После смерти Перси Джейсон решил закрыться. Он больше не был тем близким и родным человеком, ради которого она могла дышать. Она дала ему свободу, чтобы он сам справился со всеми своими душевными переживаниями. Но время шло, а покоя в их семье все не было. Они стали меньше разговаривать по душам, механически занимаясь любовью. Каталина понимала, что порой именно она нужна ему. Он мог прийти после долгого рабочего дня, смять ее в своих теплых объятьях, пахнущих медикаментами, и со всей силой страсти любить до утра. Она проплакала однажды всю ночь в подушку и, когда набралась храбрости, спросила о помощи, он, отвергнув ее, ушел ночевать в другую комнату. Обида душила ее, и, не выдержав, отбросив в сторону всякие предрассудки о том, что женщина не должна первой делать шаг, Каталина пришла к мужу. Джейсон дремал, заметив, как она села на край узкой кровати, оттолкнул ее. Каталина, еле сдерживая слезы, предпочла уйти, пока окончательно не унизила себе таким поведением. Утром он даже не попытался извиниться, а ночью превратился в неукротимого зверя. Все, в общем, было не плохо, но та сказки, то взаимопонимание и ощущение вечного полета больше не посещали Кат. Каталина начала неистово рисовать и фотографировать, она спасалась в творчестве, там искала ответы на свои вопросы. Ее сердце уже слышало чьи-то шаги, где-то отдаленно звучал голос, знамение, которое она не могла понять. Она все больше вспоминала об Испании, грезя наяву. Каталина не была на родине десять лет, столько воды утекло... Наверное, на улицах растут другие цветы, а ароматы, наполняющие город, не напоминают о позорной истории и героических событиях, а мощеные тротуары по-прежнему бережно хранят следы всех, кто ступал на испанскую землю. Военные взяли власть в стране, этот выскочка, пускай и генерал, Примо де Риверо решил навести порядок, раз монарх не в состоянии это сделать. Из Испании приходили письма, преисполненные оптимизма и радости; для Кат не было секретом, что вся ее семья полностью поддерживает политический режим в Италии, считая, что Англии и Испании нужен непременно такой лидер. Каталине стало тревожно за Испанию. А еще она страстно мечтала о ребенке: прошло достаточно лет, они с Джейсоном давно морально готовы, Каталина устала каждый месяц видеть разочарованные взгляды мужа. Он утешал ее в те минуты, когда не отталкивал от себя, в такие мгновения внутри женщины билась слабая надежда о маленьком земном счастье. Она гналась за жизнью, стараясь взять все самое лучшее, будто бы жить ей осталось немного, и еще столько нужно успеть. Она жила на надломе, горела, как самая яркая звезда, в предсмертной агонии — что же все это могло значить? Но отклика так и не было... — Мама, — Каталина посмотрела на дочь, которой, кстати, недавно исполнилось семь и которая все сильнее напоминала ей ее в детстве. — О чем ты думаешь? — Об Испании, — прошептала она. — Ты ее любишь? — Джулия склонила голову над шитьем, проверяя гладкость стежков. — Да, — и это было чистой правдой, — когда-нибудь я ее увижу. Я умру и увижу ее с небес, — Джулия странно взглянула на Каталину, пытаясь найти скрытый смысл в ее словах. Похоже, сумерки рассевались, но надвигалась настоящая буря, буря, обещающая сокрушить все на своем пути.