Les Freaks

--- Священнику не спалось. Не то что бы этот факт удивил его – кошмары в последнее время не одолевали его только тогда, когда он был вымотан до предела и буквально спал на ходу – хоть в середине проповеди не засыпал – и то ладно. Да и то сказать – это «последнее» время длилось добрую треть его жизни. Пожалуй, он уже привык. Падре небрежно застегнул сутану, бросил тоскливый взгляд на пачку писем, лежавшую на прикроватной тумбочке – последняя весточка пришла весной, и с тех пор от его собеседника ничего не было слышно – и, слегка поколебавшись, взял в руку лист, лежавший поверх писем. Наверно, я должен быть рад, что эти люди стали более гуманны, кисло подумал он, сворачивая лист и складывая его в карман сутаны. Лет тридцать назад они просто бы побили меня камнями. Или что похуже. Хотя надо сказать, что пара камней в мой огород все-таки попала – но это были просто мальчишки. Точнее – в сад. Слава Богу, цветы, которые я выкопал у старых руин, прижились. И – слава Богу – что никто до сих пор не понял, откуда они. Падре перешагнул церковный порог и остановился. Пожалуй, мне стоит чаще заходить в собственную церковь через главный вход. Он медленно перекрестился. Здравствуй, Dio mio. --- Церковь мало чем отличалась от других церквей небольших городков – вечно немного разрушенная – падре попытался ее восстановить, но, по-видимому, сама церковь не горела желанием вернуться к своему первозданному виду – со скрипучими скамьями – после особо длинных проповедей, на которые, разумеется, прихожане притаскивали самых отпетых непосед, у падре раскалывалась голова – с потемневшими от времени стеклами – в начале своей работы здесь падре пытался отмыть их, но после третьей попытки сдался и махнул рукой – кроме витража. Огромного витража, на котором был изображен ангел – запрокинувший голову, широко раскинувший руки, излучающий свет – да такой, что в особо солнечные дни глазам становилось больно. Пожалуй, именно этот ангел был причиной, по которой люди изначально потянулись в церковь – несмотря на ее довольно темную репутацию – потому что стоило лишь увидеть его, чтобы заново поверить в красоту. Пусть и ненадолго. Когда особо дотошный горожанин спрашивал его, что именно это за ангел, падре лишь мягко улыбался и отвечал, что для каждого – свой. Иногда падре хотелось пошутить, что на самом деле это Люцифер – но из всех его знакомых лишь один оценил бы эту шутку. Если бы услышал, конечно. --- Падре зажег одну свечу – зажигать большее количество было бы пустой тратой воска – да и что могло поджидать его в пустой церкви? Умереть он давно не боялся. Ангел по-прежнему молча глядел – но не на него, а в небо. Падре медленно прошел между рядов. Сел перед алтарем. Достал сложенный лист. Развернул. Мы, нижеподписавшиеся..господи, какие слова-то выучили, просим..чччерт, главное, воском не капнуть..разрешить въезд в город цирку – Падре скривился и положил петицию на скамью. Веселья он не любил. На похоронах, слава Богу, все вели себя прилично – кто рыдал, кто сохранял мужественное лицо – а к нему относились как к необходимому атрибуту, монотонно читающему на латыни – На семейные праздники его не звали – кто вообще в здравом уме позовет священника? Он же будет маячить среди гостей дурным предзнаменованием – На свадьбах к нему обязательно начинал кто-то клеиться – бог знает зачем! Весь городок же знает, что он давал обет безбрачия – надо сказать, как раз именно на этот случай – потому что падре не питал особых иллюзий по поводу своей внешности и знал, что нравится либо девушкам, только-только переставшим быть девочками – либо матерям шумных семейств, которые изрядно устали от своей роли – короче говоря, каждый раз после увеселительных мероприятий падре получал минимум полдюжины анонимок с угрозами, а иногда и труп какого-нибудь животного на порог церкви – если это был чей-то отвергнутый поклонник, еще не отпраздновавший свое совершеннолетие. Бить его не рисковали после того случая – еще во время ремонта – когда он разломал одну из досок о голову главного задиры – который что-то намекал на то, что, судя по внешнему виду падре, прятать от него придется не девочек, а мальчиков – в общем, задира отправился на больничный, а ремонт продолжился при молчаливом примирении сторон. Впрочем, особо уважаемые горожане обожали напоминать ему – отец, а вы не слишком молоды для этой..должности? – отец, а вы точно приняли это решение обдуманно? – отец, а можно я буду звать вас сыном? все-таки, возраст – падре лишь улыбался. Смирять гнев было сложно, и единственное, что ему помогало – мысль о том, что в этом случае он будет бить беззащитного. В конце концов, у этих стариков-то больше и развлечений нет, кроме как портить жизнь другим. С другой стороны, падре смутно ощущал, что его нежелание видеть праздники в городе было грехом. Причем смертным. Зависть – отвратительное чувство, но именно оно пробуждалось в душе падре на свадьбах и при звуках веселой музыки, доносящейся издалека. От этого ему становилось настолько мерзко за себя, что он не находил в себе сил покаяться в этом. Даже Бенедикту. Кстати о Бенедикте. Падре аккуратно поставил свечу на алтарь, снова сел на скамью и обхватил себя руками. На его последнее письмо Бенедикт ответил как-то скомканно – падре чувствовал, что он что-то недоговаривает – напишу тебе, как только разберусь с ситуацией. Не волнуйся. – и с тех пор не писал. А именно сейчас падре не помешал бы его совет. Возможно, обычный цирк он бы и пустил в город, но – ходили слухи, что это не простой цирк. А цирк уродов. Фриков. Падре изо всех сил стиснул зубы и поднял взгляд на витраж. Но люди недовольны. Людям нужно какое-то развлечение перед горной зимой. Но – Свеча догорела до половины. Падре рассеянно следил за ней взглядом. Жизнь так коротка, всплыло у него в памяти, и я хочу обкусать ее со всех сторон. Прямо как Ева – яблоко. Ты со мной? – С тобой, – казалось, падре сам не заметил своего шепота. – Конечно, с тобой. Он нашарил в другом кармане сутаны ручку и, взяв лист в руки, поставил на нем при неверном свете чадящей свечи подпись. Размашистую L. ---