Les Freaks

--- В моем дневнике нет до конца чистых листов – даже на неиспользованных есть следы – чернил, крови, слез – не моих, разумеется. Я не в состоянии плакать. Может, Вольфганг? Но он предпочитает вой п<а>лачу. Главное – что это не я. А соль в уголках глаз из-за маски. Последний проблеск сознания – и сознательности – и я, наконец, могу бросить взгляд через плечо – и увидеть. Все должно было сложиться иначе – но не сложилось. Вообще, жизнь таких гедонистов, как я, не должна превращаться в трагедию. Но превратилась. Возможно, все дело в моих грубых ошибках – и нежелании их признавать. Впрочем, даже сейчас, на грани безумия – я отказываюсь. Пусть я урод – и был им еще до того, как попал в этот цирк – но я не жалею. К черту Жаннет, к черту всех лживых друзей, ни разу не навестивших в больнице, к черту поклонниц – поток их писем иссяк, стоило лишь врачам заявить, что мой голос никогда не вернется – sic transit gloria mundi. --- Marquis. I wanted to hate you so much – but poor little Pierrot, while full with hatred towards the whole world – has never be able to kill the main character in this maddening play. You know what? Part of me actually liked it – the feeling of being used – and perversely loved – Of simply being someone else that I really am – or was – unable to admit it, though. I wish I could murder the priest. But something tells me that I didn’t succeed. It’s a shame – I can’t do anything right even since that terrible night when everything went askew. <when you dragged me into your hell> --- Shut up! A few of your words – or even dried kisses – won’t change my mind. How dare you be such a coward and not look behind? <Je m’appelle pierre, but why would you care?> Et facta est lux – he is light, right? – and you throw me away like a doll, broken and mute. Love cannot change me – and you’re gonna lie if you say that this statement doesn’t apply to you. --- Вся ненависть выгорела, оставив мне лишь пустыню вместо души. <и ни одного колодца.> Умирать страшно, но теперь – не особо. Что мне терять? Голоса нет, лица тоже – в ад я не верю. Мне говорили – пей, раз поется – я пел. Тишина будит зверя. --- Когда я был помоложе, я увлекался альтернативной религией – чем-то восточным: идеями кармы и прочим. Как же оно называлось? А, точно. Реинкарнация. Воплощение в другом теле, времени, месте. Может быть, в другой жизни все будет по-честному – я вновь запою – и никаких фриков. И цирка. Я ставлю две точки, надеясь, что они станут повсеместной заменой набившему оскомину троеточию.. ..и закрываю дневник. Неизвестность меня не пугает – что может быть хуже? <все еще вру. все еще жутко.> Но я максималист, мне либо все, либо ничего – <поэтому я так и не смог примириться со своей ролью немого грустного клоуна> и таким, как я, место под Парижем – средь чужих костей. <вот где и вправду могила индивидуализма.> --- Снился – собор чудесный (не чета этой облезлой церквушке), возносящийся к серому небу, будто корабль, сошедший с ума на земле, и его витражи пели «Аве», а я бросал камни в безумной попытке помочь. Снилась – река дурная, черно-белый от горя город обнимал ее нежно, как Иуда – осину, и шептал мне: «Здесь холодно, мальчик, здесь мы греемся от сердец мертвецов» – кесарю – вилы, богу – ад, городу – град – камни не тянут карман, но память тянет назад, туда, где родился и умер, туда, где еще живой голос бьется в клетке грудной, туда, где вдоль сумрачных улиц – Снилось – вернулся домой. --- Новый лист. Новая внешность. Новая жизнь. А старая станет песней о боли и фриках, уместится на паре сотен страниц – ---