Последнее желание

      Иногда, совсем редко, у меня бывают такие моменты, когда я, полный разрывающих меня переживаний, еле сдерживая слёзы, встаю на колени. Я не знаю, верю ли я в Бога, верю ли я во что-то сверхъестественное, но я прекрасно понимаю, что именно в этот момент, когда я, дрожащий, прижимаю сомкнутые в замок пальцы к груди, я верю всем сердцем и в чудо, и в справедливость, и в то, что я могу быть услышан.       Всего это было пару раз в моей жизни, так что подобным я никогда особо не злоупотреблял, боясь, что то добро, которое я в итоге всё-таки получаю на мою просьбу, всё-таки имеет какой-то предел. Оно не может бесконечно помогать мне, я понимаю это.       И в эти секунды и минуты откровения обычно я прошу лишь о том, что касается моей семьи. Когда отец впервые за несколько лет заболел, повалившись с простудой и высоченной температурой, когда пропал Сэм, когда мама..       Но в этот раз я даже расплакался. Я всегда был трусливым, в какой-то степени слабым и имеющим много страхов, но слёзы были чужды для меня. В тот вечер я, сомкнув вновь, как прежде, пальцы в замок, содрал себе с ладоней кожу от напряжения.       Я не умею молиться, но, уверен, мне стоило бы научиться.       ― Да хватит орать! ― голос отца, хрипучий, ломающийся, ясно дающий понять, что ему нужно откашляться из-за выкуренной сигареты, доносился с первого этажа и с легкостью мог быть услышан и в моей комнате. При каждом его недовольном крике я сжимался, как сжималось и всё моё нутро, холодеющее от такой незнакомой и непривычной злости отца.       Но помимо него слышался и ещё один голос ― надрывный, высокий, волнами плача становящийся всё громче и противней. Плакала малютка Оди, как любила её называть мама. Рявканье отца заставляло девочку удивленно и обиженно замолчать буквально на пару секунд, но после чего вызывало ещё большую волну недовольного плача и протяжного, от того и раздражающего: "Па-а-апа-а-а…"       Не может уснуть.       ― Дэниэль Конан Вортуз, немедленно спускайся! ― когда отец называл меня полным именем, это предвещало небольшую, но беду. Либо я должен буду по прошествии нескольких минут нотаций получить оплеуху или подзатыльник, либо ещё, что похуже, когда отец и вовсе не в духе.       Я тут же, не смея ни на секунду задерживаться, понимая, чем мне это грозит, побежал босиком в одной футболке и трусах вниз, перепрыгивая на лестнице по несколько ступенек сразу.       ― Успокой её, прошу! ― голос донесся из угла, где отец, согнувшись на диване прижимал к своей груди трехлетнюю Одри. Его слабо освещенный в полутемной комнате, где была включена только настольная лампа, силуэт сначала напугал меня, как и его растрепанные волосы. Когда я неуверенно подошёл к нему, он тут же поднял голову.       Красные и заплывшие глаза отца с мольбой уставились на меня, сверкнув странным и рассеянным блеском. Несколько секунд нашего безмолвного обмена взглядами, сопровождаемого лишь тихим поскуливанием Одри, и я понял по мутным радужкам мужчины, что он немного выпил. Наклонившись, чтобы взять на руки девочку, к своему же несчастью учуял и слабый перегар, исходящий от отца. Его разгоряченные и потные руки проскользили по моим, после чего я всё-таки прижал к себе Одри, поглаживая её одной рукой по ещё коротким но уже вьющимся светлым волосам.       ― Тини, тини.. ― пробулькала сестра моё по-смешному исковерканное детской речью имя.       Мне всегда нравился запах детей, от них веет мылом, постиранной одеждой и чем-то ещё.. Чем же?..       Одри, прижавшись к моей шее своей пухленькой и румяной щекой, уложила свою голову на моём плече, приобняв его своей маленькой ручкой. Не собираясь сдаваться так быстро и легко, она продолжала тихо поскуливать и мычать, иногда даже попадая в такт моему собственному песенному мыканью и ритмичным покачиваниям.       ― Успокой, пожалуйста.. ― отец, видя, что девочка всё же потихоньку, но стихает и сбавливает обороты своего плача, сам незаметно для себя стал говорить тише и спокойней. Продолжая сидеть с опущенной вниз головой и поставив локти на ноги, он медленно ворошил свои волосы дрожащими руками. ― Я больше так не могу, Дэни.       Я прекрасно понимал его, понимал, почему он выпил сегодня вечером, почему он так надрывно кричит на Одри, почему он дрожит, почему от него пахнет сигаретами, почему его волосы давно не мыты. Я все понимал и не нуждался в объяснениях, но, к своему огромному разочарованию, сам же задыхался от бессилия - я не знал слов поддержки, я не мог хоть как-то подбодрить отца или обнадежить его. Всё, что было сейчас в моих силах, силах двенадцатилетнего хлипкого пацана, качать на руках мычащую в такт моим легким покручиваниям при ходьбе сестру и с понимаем устало смотреть на отца, стараясь не плакать.       Я хочу к маме.       Но я не могу сказать этого вслух, иначе, мне кажется, мужчина, сидящий напротив меня, согнется ещё больше и начнет вырывать свои волосы, еле сдерживая крик отчаяния.       ― Я устал, Дэни, ― голос отца становится всё более блеклым, сиплым, гнусавым, ― Клэр.. Моя Клэр.. ― его пальцы напрягаются, белея, сдавливая голову, сжимая волосы, ― милая.. Если бы.. ― при слове "милая", произнесенное папой с такой неподдельной теплотой и нежностью, я ощутил, как к моему горлу подошёл неприятный комок, который я каждый раз удачно сдавливал, но только не в этот раз, ― если бы.. Вас не было, я бы точно повесился.       При виде блеснувших при тусклом, но теплом свете лампы пары капель, которые, скатившись к подбородку мужчины, упали на излюбленный ковер Сэма, я сам почувствовал как в моем носу что-то неприятно заклокотало, ком в горле сдавил дыхание, и из моих не привыкших к такому глаз, пробежались по обеим щекам слезы. Быстро мелькнул образ матери перед глазами и тут же зажмурился.       Продолжая делать отстраненный и непричастный к монологу отца вид, незаметно отвернулся и прижал свой подбородок в ручке Одри, вытирая об её голубую кофточку слезы.       ― Не говори так, пожалуйста,― я наконец-то нашёл в себе силы сказать хоть что-то. Главное, чтобы папа не заметил дрожи в моем голосе. ― Мы, пап, есть, так что не надо так говорить. Это больно. Тебе нельзя так говорить.       Я боялся смотреть в сторону отца и продолжил покачиваться и дальше, хотя Одри уже давно тихо и мирно сопела, даже и не подозревая о том, чего она была лишена, почему все кричат и плачут. Я ей даже завидовал в какой-то степени.       Отец молчал где-то с минуту.       ― Уснула? ― голос папы вернулся в норму. Я кивнул, чувствуя, что от слова "уснула" и этого щекочущего мое ухо сопения я и сам сейчас вот-вот упаду, не успев даже добраться до своей комнаты. Отец, видно, заметил это и с таким родным и приятным для меня беспокойством, неловко поднялся с дивана и протянул руки к Одри. ― Иди сам теперь ложись.       Я без всяких лишних раздумий отдал аккуратно свою сестру отцу, придерживая её голову, дабы та не дернулась лишний раз и не послужила причиной её пробуждения. Потряс затекшие руки, расправил с наслаждением плечи, вздохнул и, стараясь не встречаться взглядом с отцом, поскорее направился к лестнице.       ― Спасибо, Дэни, ― промямлил тихо отец, однако, я всё же услышал его.       ― Не за что. Сам тоже не засиживайся и ложись. Спокойной ночи.       ― Спокойной.       А после я, стоя на коленях и прижимая руки к груди, плакал навзрыд в своей комнате, обращаясь к своей матери. Просил её не волноваться о нас, только лишь приглядывать за папой и не давать ему спиваться от горя. И тихо прошептал, что был бы очень рад, если бы Одри выросла здоровой и счастливой. Но больше я плакал от того, что хочу к маме.