из кармана летней куртки

Если бы ей позволили, она бы вырастила Вселенную, новенькую-новенькую, свежую, молодую, пахнущую летней грозой и мокрой сиренью, горячим кофе с медом и корицей, маком, старой газетой, маминой кофтой с оторванной пуговицей, порванным атласом, догорающей спичкой, свежеиспеченными блинами, цветущими ромашками и васильками, скошенной травой, высушенными хвостиками клубники и еще, наверно, сырой землей в конце марта. Она бы закрыла в бутылке из-под молока утренний туман, неспокойный ручей, лучи майского заката, замуровала бы в стекле упавшие звезды, сброшенные перья, холодный северо-западный ветер с серебристым песком, поросшие мхом камни. Она бы набила бутылку хвоей, выращивая пушистый ковер холодной тайги, а еще — своими снами, чтобы когда-нибудь, откупорив флакон, подарить ее новенькой Вселенной последний штрих жизни. Скорее всего, она бы назвала это место Конечной Остановкой. Почему-то именно эта фраза первой лезла в голову, хотя и хотелось придумать что-то поинтересней. даже как-то смешно — Вселенная Конечная Остановка. Но, если честно, ей казалось, что многие это и ищут, пролетая сквозь соседние галактики. Прекрасное название-указатель, черный по белому — Конечная, и ты — раз! — и уже там. «Не подскажите, друг мой, как добраться до Конечной? — О, Вы по адресу! Я как раз туда собрался, последуем вместе». Ну, разве не чудесно? И каждый бродяга, пустившийся на поиски того самого места, откуда дальше некуда идти, пролетая мимо созвездий и комет, искал бы по карте судьбы ее новенькую Вселенную, где заканчиваются все пути и дороги, и где, остановив свой вечный бег, можно сесть на крыльце поздней ночью, прислушаться к соловью, налить себе чего-нибудь выпить и просто помолчать, закрыв глаза и подумав, что ты, наконец, дома. Она сушила лепестки полевых цветов на окне и представляла уставших звездочетов, гуляющих по запутанных тропинках, давным-давно проложенных между спящими планетами и созвездиями их предками и быстрокрылыми кометами. Ей казалось, что у каждого такого путешественника обязательно должна быть трость из солнечного луча с осколком десятой луны на рукояти, еще шляпа, усыпанная песком с умирающих небесных тел, украшенная клыками космических- львов или перьями полумесячного сокола, такими белоснежными, что они вполне способны освещать тебе путь на несколько световых лет вперед; еще на бродяге должно быть пальто из слез спутников и хорошие ботинки, поношенные, потертые, испачканные звездной пылью, с поцарапанной подошвой, а в петельке его старой рубашки всегда найдется местечко для пары милых гвоздик, пушистого клевера с забытой планеты, обаятельного цикория с южной луны, веточки мечтательного аконита в паре с тысячелистником, сорванным где-то в другом конце галактики. Возможно, в кармане длинного пальто у звездочета найдутся сушеные ягоды, обломки погибших кораблей, блестящие камушки разных размеров и форм, собранные на пройденном пути, и много других мелких сокровищ покоренной им Вселенной, которые он сам не понимает, зачем хранит и носит с собой. Может, ему даже тяжеловато, но он все равно идет дальше со всей своей поклажей, с каждой остановкой пополняя ее новыми и неповторимыми находками. Они бредут по молочно-бриллиантовых тропинках сквозь галактики и системы, оставляя за собой твердые серебряные отпечатки и освещая путь искрящимся солнечным посохом, они движутся вперед, изредка останавливаясь на поросших дикими травами обочинах, и если тебе повезет узреть путешественника со своей планеты, может показаться, что там, в вышине, родилась новая звезда. Говорят, это к большой удаче, но все это ерунда. К большей удаче — это когда ты сам стал звездочетом, прокладывающим для следующих поколений новые нити-тропинки в темноте неба. «Интересно, — думала она, наливая в кружку горячее какао, — а можно ли на своей дороге повстречать еще одного странника?» Конечно, можно, и это большое счастье. Правда, многим звездочетам это неизвестно, и они проходят мимо пилигрима в полнейшем недоумении и недоверии, но все же, большинство останавливается, и тогда они, будто старые приятели, разводят на обочине большой костер, ставят котелок с чаем, садятся вокруг и болтают, а иногда молчат годами, глядя друг другу в глаза, а позже рассказывают о других Вселенных, о своих былых приключениях, и искренне удивляются, узнав, что у них общая цель — дойти до Конечной Остановки. Потом они вновь молчат, пьют травяной чай, кутаясь в свои пальто, слушают шепот звезд, треск пламени, шуршание густых зарослей чертополоха на обочине. Смеются басням древней дороги под уставшими ногами, читают книгу галактики по созвездиях, улыбаются, а когда приходит время, собираются в путь и трогаются вместе, оставив костер догорать без них. Любопытная штука этот костер. Какие-то горят еще миллиарды лет, не затихая, а какие-то, когда поддерживающие топливо звездочеты уходят, сразу же гаснут от голода и одиночества. Бывает, смотришь вверх, а там — тысячи живых огней, горящих яркими цветами наравне со звездами, иногда даже думаешь, как бы их не перепутать, но что-то внутри тебя точно-точно знает, в чем сокрыта разница. Она откладывала коробочки с цветами на верхнюю полку старого, спящего в солнечных лучах стеллажа в гостиной, уже потресканного, с поцарапанными ножками. Ставила их как раз над двумя незаполненными до конца рядами баночек, флаконов и бутылок, в которых бережно хранила наполнители для ее собственной Вселенной: свои мысли, сны и мечты, летний дождь, зимнее поле и густой лес, дикие воды горных рек, свежее дыхание ветра, запахи детства, горячую пустыню, льды Антарктики, а еще поцелуи, объятия, яркие улыбки близких людей, смех детей, нежные голоса родных. Ласково гладя каждый сосуд тонкими пальцами в мозолях, она весьма глупо, мечтательно улыбалась.

Осталось всего пару штрихов.