Похороненные сердца. Продолжение.

      Дом Вилле Вало стоял на отшибе.       Перепутать его с каким — либо другим домом из череды бревенчатых усадеб было практически невозможно.       Трехэтажный особняк его величества был эдаким центром восхищения местных архитектурных воздыхателей, которые с приметной завистью оценивали мощный бункер заслоняющий собою треть солнца.       Усидчивый музыкант любил уединение и никогда бы не позволил себе жить в центре происходящего, если таковое являлось достаточной угрозой для его обожаемого личного пространства.       Быть может на сцене он и любил многоголосую толпу, но в реальности предпочитал жить как можно дальше от шума и любопытных фанатов, которые всякий раз доставляли бедняге немало хлопот.       Иногда Вилле можно было заметить на периметре двора, где музыкант приводил свою иномарку в порядок или проводил старательные работы по уходу за маститыми деревьями посаженными здесь каким — то прежним владельцем.       Перекидывая сигарету из одного уголка рта в другой, он задумчиво расхаживал среди своих владений, либо наигрывал что — то на гитаре, на ходу придумывая слова и занося их в потрепанный временем ежедневник.       Сегодня Вилле не появился во дворе, — это можно было понять по припорошенным следам на подъездной дорожке.       Ходили слухи, что он обзавелся новой пассией и предпочитал более не покидать своего укрытия.       Все, что он мог купить в ближайшем супермаркете — доставлялось курьерами. «К чему покидать дом, когда удобства приходят сами собой?» — Подумал Вилле и решил не обременять себя насущными проблемами.       Этим утром в рабочем районе творился странный переполох: у соседей Вилле Вало выбило пробки, у старика Анти в коттедже напротив взорвалась покрышка. У левосторонних пропали все кухонные приборы.       Конечно, откуда Вилле мог знать об этом, ведь он не покидал своего дома со вчерашней пятницы.       Причиной тому стало юркое существо — не больше хомяка или кота.       Оно карабкалось по крышам бревенчатых домиков ежесекундно исследуя их нехитрое нутро.       Пару раз «оно» забиралось в дымоход, отчего «его» шерсть напоминала испачканную углем ветошь.       Люцифер превратился в летучую мышь и старательно пополз по водосточной трубе, не забывая осматривать периметр рабочего района, который, как и ранее бывало, начинал свой день с заунывного скрежета металла.       Следующее здание было намного больше остальных. Демон спрыгнул с крыши и понесся в сторону бункера.        На третьем этаже Люцифер резко остановился, — отвратительное чиханье едва не сдуло нежить с немалой высоты.       «Проклятый людской вирус», — Существо фыркнуло и просеменило лапками по раструбу, скрываясь в кромешной тьме под деревянной сваей, что поддерживала крышу и не давала ей рухнуть на тротуар.       Это приспособление отлично скрывало дьявола, открывая перед ним великолепную возможность рассмотреть ситуацию с различных сторон.       Тем временем на третьем этаже послышался незначительный шум, который не мог не привлечь внимание миниатюрного гостя, забравшегося в самое безопасное на его взгляд место.       Поначалу этот шум можно было терпеть, но с каждой секундой он шел на возрастание, пока его звуковой придел не достиг неимоверной децибельной отметки.       Щеколда на окне пронзительно звякнула, — створка тотчас ударилась о серую стену здания и едва не выронила из своей рамы стекло, выполненное по индивидуальному заказу его величества.       С третьего этажа вырвался коричневый горшок с кустистой геранью, — он опоясал три круга через себя самого и разбился на подъездной дорожке.       Следом из окна выпорхнул томик Эдгара По в черной обложке с золотым тиснением, парочка черных футболок, вместительный чемодан, распечатанная пачка сигарет и маленькая фирменная зажигалка, — весь нехитрый скарб Вилле Вало, который никогда не брал с собой слишком много вещей, потому что был крайне — забывчивым, да и к вещам он никогда не привязывался — считая это уделом слабаков.       Две фигуры сцепились на фоне окна: выше представленная госпожа Миттика громко кричала и пыталась ударить фронт мена «Him», а Вилле, в свою очередь, шипел и бранился во весь голос — закрываясь от удара и ничего не понимая при этом.       Лили сидел на парапете соседнего дома и с грустной улыбочкой наблюдал за окном Вилле Вало.       Люцифер сразу приметил гитариста, но предпочел не показываться на глаза, дабы не испугать задумчивую светловолосую фигуру, которая старательно отводила глаза от перебранки.        Сандра Миттика отпустила Вилле Вало и высунулась в окно.       — Ты чего уставился? Эй, в дредах, тебе говорю! — Завопила она, кидая в Лили пустой чашкой.       Линде отодвинул свой завтрак на край парапета и молчаливо воззрился на темноволосую диковинку, едва не попав под «огонь» из сервиза своего друга.       — Чего молчишь, язык проглотил? — Пытливо спросила она, разглядывая Лили.       Линде недовольно сощурился и разлегся на крыше, затыкая уши наушниками.       — Ну и чокнутая, — Пробормотал он минуту спустя.       Шум продолжался, но его звуки были не столь сильными, нежели ранее. Кажется, Сандра и Вилле слегка выдохлись, и не горели желанием продолжать невесть откуда взявшийся скандал.       Вилле выбежал во двор в одних шортах.       Кривясь и зажимая уголком рта сигарету, он принялся собирать разбросанные возле дома вещи.       Закончив свои дел, мужчина устало выпрямился и заправил прядь вьющихся волос за ухо. Видок у него был, к слову, так себе.       Он так и не разделил участь «поросенка» со своим барабанщиком. Тощее тело Вилле исхудало в три раза сильнее, нежели прежде; Музыкальная карьера сосала из него последние силы — это было видно и не вооруженным глазом.       Присев на ступеньку он презрительно покосился на подошвы Линде Линдстрема, которые весьма выразительно «поглядывали» на него с высоты двух метров.       — Личная жизнь пошла в гору, да? — Ботинки услужливо «поинтересовались» у мистера Вилле Вало.       — И не говори… — Уныло пробурчал вокалист и гневно вскинул кудрявую голову по направлению звука. — Только не смейся, — Затравленно прибавил он.       — И не стану, — Теперь и моя голова появилась в поле зрения.       — Не прикидывайся, Лили. Эти отношения с Сандрой Миттикой совсем ничего для меня не значат. И не делай вид, что забыл о том, как мы с тобой… — Вилле подавился дымом и спрятал лицо за порядочно — отросшими волосами.       — Забыл «что»? — (Снова ботинок)       Вилле уловил издевку в моем голосе, поэтому вовсе не стремился ответить на вопрос. Все и так было понятно для нас обоих.       Вместо привычной злобы он грустно посмотрел на меня и спросил едва слышно:       — Можно я у тебя обоснуюсь? Прошел слушок, что ты снова в деле, хоть и стараешься жить как нормальный человек, словно бы всем своим видом показывая будто не скучаешь по HIM.       — И откуда ты все это берешь? — Мрачно ответил я, — Я отъезжал на месяц по делам и ты это прекрасно знаешь. Помимо игры в группе HIM у меня два начатых проекта и один годный контракт на десять лет. Я не считаю мой отъезд чем — то страшным, и если вспомнить как мы расстались… — Тут и я осекся, не считая нужным продолжать свой монолог.       Месяц назад мы оба решили для себя, что лучшим способом забыть о старых обидах и начать все с чистого листа — будет мой отъезд из Валиллы.       Таким образом Вилле сможет заниматься группой, а я приведу в порядок свои расшалившиеся нервы после встречи с Лютером.       Весь прошедший год нас преследовали неудачи по сравнению с которыми наша любовь была единственным нормальным событием в череде огромного количество неудач, связанных с семьей и группой.       Кинув взгляд на Вилле Вало я немного подумал, и прибавил, — Можешь пожить у меня, так уж и быть. Но, не ожидай, что завалишь мой письменный стол своей «чертовщиной»!       В довершении своей речи я криво улыбнулся своему другу и, спрыгнув с парапета, заключил Вилле в приветственные объятья.       Мы побрели по Хельсинки, вернее по его подворотням, стараясь не попадаться на глаза фанатам.       Наше неловкое молчание порождало давным — давно утраченные воспоминания.       Я прикрывал свои ледяные глаза и предавался им, без особой надежды уйти от таковых.       Каждый мой шаг сопровождался болью от нашего продолжительного расставания, которое не уставало напоминать мне о глупости совершённого мною поступка. В моей жизни, как и в жизнях многих людей, были такие моменты, которые заставляли переосмыслить сделанное, словно бы посмотреть на вещи с другого ракурса.       При взгляде на нас никто бы и не подумал, что эти два парня упрямо скрывали взаимную любовь друг к другу, тайны сладких прикосновений за стенами репетиционной базы, секса на блютнере, и шепот вполне понятных фраз полных признаний и страсти…       Я был очень рад видеть Вилле, ведь кроме него у меня больше никого и не было. Весь мир переставал существовать, когда мы встречались друг с другом. И не важно было, сколько воды утекло. Гораздо важнее было знать, что мы никогда не оставим друг друга наедине с удручающими истинами наших будней.       — Ты сильно изменился, — Глухо пробормотал Вилле.        В его руках возникла новая сигарета.       Я неторопливо протянул другу горящий огонек спички, закрывая его от докучливого ветра теплом своей ладони.       — Понятия не имею, что тебе на это ответить. Люди меняются со временем.       — Паинькой ты мне гораздо больше нравился. — Музыкант хрипло рассмеялся. — А есть ли смысл отвечать?       — А ты мне нравишься таким, каков ты есть на самом деле. Я не могу это скрывать. — Я потупил взгляд и смял спичку в руках, — Я ощущаю себя твоей собачкой. Может оно и не видно, но каждая минута проведенная вне твоего общества была наполнена пустотой и неопределенностью. Ни один контракт не привлекал меня так сильно, как возможность ощутить твое присутствие.       — Собачкой, значит. И потому ты решил насрать в мой «ботинок», уехав на целый месяц? — Вилле округлил глаза.       — Еще раз повторяю — у меня были дела в Лос — Анджелесе. Я предупреждал по — моему. Лаури Илонен нуждался в моей помощи — у него и Лийсы родился ребенок. Сам понимаешь, какие это хлопоты.       — Пф, меня сейчас стошнит. — Вилле картинно склонился над мусорным баком.       «Он ненавидел разговорчики про семьи и детишек. Оно и понятно. Случись у Вилле нечто подобное — какие концерты? Пришлось бы нянчиться с полчищем недоношенных рокеров и время от времени платить им чудовищные алименты взамен на отсутствие отца вне дома».       — Не представляю себе подобного. То ли дело мы. — Я согласно кивнул, не желая спорить с Вилле.       — Считаешь нас правильными, кролик? — Вокалист смерил меня хитрым прищуром зеленых глаз.       — По — крайней мере у нас нет повода для беспокойства. Нет семьи, нет обязательств, нет недоговоренностей.       — Это ты так думаешь, Линде. Начиная группой и кончая тобой — вот они — сплошные беспокойства… — Со вздохом признался он.       Спустя какое — то время он слегка засеребрился и тронул меня за краешек рукава.       — Мне не хватало твоего присутствия в моей «новой» жизни. Не хватало тактильных ощущений при соприкосновении с тобой.       — Ты только попроси, — Я схватил Вилле за запястье и увлек в самую темную из подворотен. Там нас никто не видел и, стало быть, не мог помешать уединению двух влюбленных сердец.       В этот раз мы снова встретились — в реальности и в мечтах, на белом свете и в темноте, в горести и радостях.       Я не скрывал своей слабости перед спутником.       Отделяя от его лица пряди темных волос я целовал удивленные губы Вилле. Мои глаза наполнялись безмерным огнем невыносимой тоски и желания.       Вилле задумчиво смотрел перед собой, позволив мне углубить поцелуй, словно бы не существовало никакого личного пространства.       Ощущение душевной наполненности продолжало радовать его.       Все возвращалось на круги своя, и ни одна настоящая страсть не могла притупиться со временем. Если же она притуплялась, то и не страстью это было вовсе. Так — мимолетным увлечением.       — Я болею тобой, — Еле слышно шепнул я, глядя в его блестящие от воспоминаний глаза.       — Может я плохо смотрел? Вот и Лили «нарисовался» взамен на холодный камень. — Вилле прикусил мою губу и полюбовался со стороны на собственное «произведение искусства».       Я растаял от его действий.       Некорректная тяжесть в джинсах взывала к уединению — тело ныло от желания и наслаждения, когда умелые пальцы проходились по самым чувствительным участкам кожи.       — Почему ты напросился ко мне? — Спросил я, желая отвлечься от иступленной и навязчивой идеи.       — Лишний повод будить тебя по утрам — разве это не самый коварный план из тех, что я когда — либо придумывал, а? — Вилле устало притулился к родной шее и вобрал в себя до боли знакомый запах детства, родного района и, до одури близкого, меня.       — Я скучаю по тесным автобусам, по носкам Миге, по монотонно зудящим менеджерам, по реву толпы. Лишь потеряв все это — я понял, как сильно желаю продолжать наш путь. Мне нравится твоя дурацкая игра в знаменитостей. Я знаю, что ты создал ее лишь для того, чтобы не чувствовать себя таким одиноким как прежде. Вполне возможно, что я бы мог заменить весь мир, но надеяться на это — так же глупо, как и ничего не предпринимать.       Я с благодарностью сжал его теплые пальцы и потянул Вилле за собой, мечтая добраться до дома, где я чувствовал себя в полной безопасности.       — … Не помню, как давно была придумана эта история, и какая разница, сколько лет назад был создан миф о двух половинках, которые странствовали по две стороны «баррикад», желая слиться вновь в единое целое?       Когда — то, они были единым целым, пока что — то не разбросало их на много миллиардов миль друг от друга.       Все свое долгое сосуществование они потратили на то, чтобы соединиться вновь, покуда не поняли, что все время находились на расстоянии вытянутой руки от намеченной цели.        — Я верю, что сумел найти тебя, Линде. — Проговорил Вилле, сосредотачиваясь на фильтре сигареты и прижимая меня к своему обнаженному плечу.       Позади нас покоился гриф Виллиной гитары с красной лентой — иногда лента подрагивала на ветру, а иногда повисала словно крыло подстреленной птицы. Я долго смотрел прямо перед собой, обдумывая слова, которые вот уже пару минут крутились в моей голове.       — Иногда я сам себе не верю. Я не отличался особой удачливостью — прозябал в одиночестве, жил по средствам, часто уходил в самого себя… Если бы мне сказали, что я встречу такого как ты, то никогда бы не поверил, почитав это глупой шуткой. — Я поджег новую спичку и посмотрел сквозь нее в глаза Вилле. — Ты сгораешь словно эта спичка — отдаешь свет, забираешь боль. Все так просто для тебя, не так ли?       — Это моя жизнь. Ты не вправе отнимать ее и судить меня. К сожалению, я делаю то, что умею, поскольку именно таким способом я могу избавиться от собственной боли. Поставь меня в известность, когда изобретешь лекарство от ума и нежелания жить и часа на этой планете. — С неким холодом откликнулся Вилле.       — Сандра не понимает тебя, да?       — Какое ей дело до меня и до жизни, в целом? Она думает, что медиатор — это радиоприемник на низких частотах, а принципиальный — человек с синдромом «принца», т.е эгоистичный и самовлюбленный.       — Теперь, я буду называть тебя «принципиальным», — Я расхохотался.       — Линде, я серьезно… Когда я целую ее, то начинаю понимать, что взгляд мой желает смотреть не на ее правильное и точеное лицо, а на Миге, который запихивает в себя очередной пончик. На тебя, что не может подсоединить джек к гитаре и корячится, как бог знает кто … Наверное, я идиот.       — Ты не одинок — знай об этом. Даже тогда, когда ты «напуган до смерти», я обнимаю тебя сзади и не даю сорваться в пропасть. Чувствуй это, помимо всей той грязи, которую ты выкачиваешь из публики.       Вилле немного утихомирился и сумел приобрести вид более — менее целостного человека. Последняя его сигарета скатилась в решетку люка.       — Мы продолжим наш разговор, — Пространственно произнес парень, — Но, чуточку позже. В голове все еще крутится Сандра, — из нашего с ней союза не могло получиться ничего толкового. Только сейчас это понимаю, к сожалению.       — А может — и к большому счастью. — Я хмыкнул и прислонился к калитке, слегка нажав на нее плечом.       Мы пересекли небольшой садик с двумя неплохими и весьма красочными макетами Хельсинки, обошли стороной бассейн и юркнули под навес моего дома.       Дом был выполнен в непонятном стиле, но меня это ни капельки не смущало. Для меня важнейшими критериями по выбору дома являлись — приличная крыша над головой, четыре стены и много — много пространства на улице.       Я не любил шумных вечеринок, и мечтал потратить периметр не на танц — пол, а на усадку деревьями, кустами и прочей флорой, чтобы блуждать вокруг всего этого и предаваться свободному одиночеству.       В моем доме было много света, кроме одной — единственной комнаты, — моей. Там всегда царила полная темнота. Она была заброшенной и холодной — обрамленной диковинными обоями с золотыми узорами. Я привык думать, что она была отображением моей души в реальности. А может я просто зацикливался на столь несущественных проблемах, не замечая самого главного в моей жизни?       Вилле помнил того Лили, которого он знал несколько лет назад, может — десятью годами ранее. Тот Лили не любил вообще ничего. Он был замкнутым, сложным, но удивительно — очаровательным юношей. Видимо именно это и повлияло на нашу крепкую дружбу спустя много лет, ведь помимо него я больше никогда не впускал в свою жизнь ни одного человека, предпочитая остановиться на самом главном выборе.       К чему мне пустые фантики шелестящие на ветру? Зачем они мне, когда есть звезда, которая светит высоко в небе?       Вилле и сам был таким, только умело скрывал свою личину за дерзостью, красноречием и мнимой раскованностью. Может, именно поэтому он видел во мне часть самого себя, и это лишь подогревало его любовь к пугливому и впечатлительному кролику — доброму и трогательному существу, образ которого навечно остался в его пульсирующем одиночеством сознании…       —… Так и будешь стоять? — Хмыкнул я глядя на друга.       — Как все просто. — Вилле поджал губы с типичной непринужденностью.       Он проследовал за мной в зал, где расположил свои вещи на диване и вытянулся в струнку.       — Проще не бывает. Может, чаю? — Стеснительно спросил я, не желая смотреть в проницательные глаза прямо перед собой.       — А пиво?       — Не думаю. Сейчас только утро…       Я прошел на кухню и включил чайник.       Из комнаты послышались легкие звуки передвигаемой мебели. Проглатывая комок в горле я поспешил вернуться обратно.       Вместо античной вазы с полевыми цветами и фотоаппарата на письменном столе расположились — ноутбук, неплохая кипа бумаг, различные ручки, маркеры, несколько таблоидов и пепельница.       Вилле отошел на несколько шагов назад явно что — то замышляя.       — Я же предупреждал, что ты не займешь этот стол своим чертовыми «писульками». Хватит устраивать бардак в моей комнате! Неужели тебе не хватает твоего рабочего места на периметре штаб — квартиры?       — Давай не будем ругаться, а? Некоторые перестановки твоему дому явно не помешают. — Вилле уткнулся в телефон, не желая вступать со мной в спор.       — Ладно, окей, — Я беспомощно развел руками и покивал. — Ты всегда делаешь по — своему.       — Наверное… — Он принялся что — то печатать и одновременно выкладывать одежду из чемодана. — Кстати, — Он поднял голову от дисплея и хитро улыбнулся, — Твой дом — отличное место для репетиционной базы! Тут так много свободного места для одного человека. Прислушайся: Дом хочет, чтобы его наполнили звуки лав — металла!       — Вечно тебе слышится всякая ерунда. Он хочет, чтобы ты не хозяйничал в нем, и не пререкался с его хозяином. — Злобно ответил я. — Кстати, он что — то прибавил про «благодарность». Не знаешь, что именно он имел ввиду?       — Понятия не имею. — Вилле как — то странно посмотрел на меня, — он поджал губы и присел обратно на диван, где прильнул к Ландоле (своей любимой акустической гитаре).       Налив чаю я прошел в зал и задернул занавески по пути.       Теперь мы были в безопасности, если тряпичные заслонки можно было считать таковой.       Тишина прерывалась тяжелым дыханием моего друга. Он что — то наигрывал, спонтанно двигая пальцами по струнам. Мне всегда нравилось наблюдать за его игрой, поэтому я присел рядом и, поджав под себя ноги, приготовился слушать.       — Знаешь, можешь назвать меня фетишистом. Я никогда не мог скрывать правду перед тобой.       — К чему ты это сказал? — Он продолжил свои несложные действия. — Смотри, — прибавил он простодушно, — Я никогда не смогу сделать это лучше тебя.       — Мне хватит и того, что ты заполнил пустоту, и не важно на самом деле, чем ты тут будешь заниматься — хоть все с ног на голову переверни. — С улыбкой сказал я, придвигаясь ближе к нему и протягивая только что принесенную чашку с чаем. — А про фетишизм… то отдельная тема. Есть люди, которые не смогут увидеть красоту самого прекрасного в мире рассвета, а есть и те, кто превратит пыль в золото. Мой фетишизм — твое присутствие. Твое дыхание. Мне нравится твое дыхание — ты знал об этом?       Он по — детски открыл глаза, удивленно меня разглядывая.       — Приход к тебя стал ошибкой, но она мне нравится. Пусть я и не смогу нормально репетировать, зато проведу время со смыслом.       — То есть, я твоя ошибка, по сути говоря?       — Да, — С легкостью ответил он, убирая гитару и отставляя чашку. — Ведешь себя так будто ничего не происходит.       Секунду спустя он стянул футболку со своего тонкого тела и приложился к моей шее.       Я откинулся на спинку дивана и расслабленно впустил пальцы в его вьющиеся волосы. Моя собственная одежда неприятно ограничивала меня в действиях, но Вилле помог мне в решении этого вопроса.       Большая часть потраченного нами времени заполнилась приглушенными звуками поцелуев и стонов. Каждое прикосновение уверенных кончиков пальцев к моему телу сулило о неизбежном продолжении нашего «банкета». Я был ни прочь, честное слово.       Как жаль, что все закончилось дурацким стуком в дверь.       Вилле напряженно замер надо мной, внимательно прислушиваясь к посторонним звукам со стороны фойе.       — Я не ждал гостей, — Недоуменно проговорил я, одевая футболку и застегивая ширинку. — Вот дерьмо.       Вилле лихорадочно оправил волосы и поджал распухшие губы, вновь поджигая кончик сигареты и откатываясь от меня на край дивана.       — Это я виноват, — Пробормотал он, искоса поглядывая на меня. — Я послал Мигу и Эмерсону сообщение о встрече.       — Мог бы и предупредить, — Вспыхнул я, подрываясь и бегая по дому, в попытке привести все в божеский вид.       Запулив Виллиной футболкой в светильник я кинулся к двери и поспешно открыл ее.       — Линде Линдстрем! Жопа с ручкой! А ну дай обниму! — Взревел Миг, набросившись на меня и тиская в своих ручонках.       — Я тоже рад тебя видеть, говнюк, — Без особой радости воскликнул я, принимая порцию поцелуев от любвеобильного бас — гитариста. Мой пах уперся в его живот и я судорожно отстранился. Эмерсон, находящийся за его спиной, звонко присвистнул.       — Это что за хрень, Лил? У тебя стояк? Я не знал, что нравлюсь тебе.       — Он предназначался явно не тебе, — Откликнулся я, воровато прикрываясь журналом. — Может, пройдете внутрь, все — таки?       Мы вернулись в зал. Вилле с умным видом цитировал что — то из книги, которую держал кверху ногами.       — Брось, Вилле. Это бесполезно. Миг и Эми давно все знают.       — Я просто не совсем понимаю, как гроза женских прелестей, черный магистр лав — металла и злостный сердцеед Вилле Вало, мог позариться на «суповой набор» своего бэк — вокалиста? — Эмерсон подпер подбородок кулаком, оглядывая нас с ног до головы.       — Тебе и не надо, — Прошипел Вилле, — Мы смотрели порно, а ты что подумал? Я люблю порно, Лил любит порно. Все любят порно.       — Как романтично, — Эмерсон сморщился. — Допустим, я тебе поверил. Давайте вернемся к теме о предстоящей репетиции, где не будут упоминаться ваши достоинства, которые вы бесстыдно мацали пару минут назад.       — Ты ничего не говорил мне об этом, — Я закатил глаза и пнул Вилле по коленке, понимая, что в скором времени мой дом превратится в настоящую «помойку», наполненную пустыми бутылками и залихватским лязганьем «лав — металла».       О покое и речи быть не могло.       — Хорошо, как скажете. — Заявил я, немного подумав.       К тому же, давненько у меня не было тика правого века, а Вилле Вало вполне мог устроить моему глазу тест — драйв.        После вышеописанных событий прошло несколько месяцев.       Я и Вилле Вало стояли посреди съемочной площадки и нервно буравили друг друга глазами.       — Смотрю на тебя и сердце замирает… — Шептал Вилле, наклоняясь ко мне, и совсем не смущаясь рабочих, которые подготавливали периметр к съемке клипа «The sacraments».       Я вздрагивал от многоголосья толпы, от рева бас — гитары, и даже от приятного баритона, который щекотал каждый рецептор моих восприимчивых ушей.       Пытаясь оставаться невозмутимым, я осаждал свое волнение, стараясь изо всех сил и безбожно переигрывая при этом.       Со стороны все казалось несколько иным, ежели было на самом деле.       Продолжая смотреть на сборы и хитро улыбаться в камеру, я не желал признавать себя поверженным и разбитым в этом шумном месте.       Вилле неодобрительно усмехнулся, не совсем понимая, почему я всячески игнорирую его попытки привлечь к себе внимание.       Будь он хоть немного трезвее, то давно бы понял мои чувства и утащил бы из поля зрения видео операторов.       Сжимая гитарный ремень я осматривался по сторонам, отмечая краем взгляда прекрасный торс своего друга и пьяноватые круглые глаза, которые исподтишка желали снять с меня одежду и затащить в какую — нибудь каморку.       Попытки сосредоточиться закончились ревом мегафона.       Ада (главный оператор и тур — менеджер) свирепо отбросила челку с глаз и взорвалась воплем. Кажется ее услышал даже мертвый, ну или полумертвый, Гас Липстик, что опрокинул в себя пластиковый стакан с пивом и мирно припал к соседней стене пытаясь справиться с икотой.       — Вилле Вало, вторая площадка. Куда делся этот «дрыщ»?       — Адочка, потише, сладкая. «Его величество» будет недовольно таким оскорблением. — Прошептал Эмерсон Бёртон, он же Янне Йоханнес.       — Время — деньги. — Фыркнула девица и, отбросив мегафон, кинулась на поиски фронт мена HIM.       Тем временем, Вало скривился от голоса Ады и задернул шторку поплотнее, возвращаясь ко мне и продолжая проводить губами по моему вставшему члену.       Видимо, Вилле наконец — то понял причину моего ступора.       Он схватил меня за руку и отвел в это самое место, где спустил с меня джинсы и недолго думая принялся снимать напряжение с моего вытянутого в струнку тела.       Наша общая тайна превращалось в идиотскую игру без победителей и побежденных.       Вилле все чаще пребывал в состоянии алкогольного опьянения, а я все чаще делал вид, что меня это вполне устраивает. Но легче от этому никому не становилось. Ни Вилле, страдающему похмельем, ни мне, который уже не представлял себя без бесшабашных игр своего возлюбленного.       Змеиные и слегка пьяные глаза Вилле откровенно рассматривали плоть, а позже его пальцы творили что — то невыносимое, заставляя меня учащенно дышать и противостоять желанию стонать во весь голос.       Запретность наших занятий была так возбуждающе — великолепна, как и губы, которые сновали по моему члену, увлажняясь от соприкосновения с семенем.       Как хорошо, что Ада пренебрегла возможностью заглянуть за ограждение, иначе ни я, ни Вилле не отвертелись бы от назойливой операторши.       Да уж, простым объяснением тут не отделаться…       Хотя, с другой стороны, все словно бы специально делалось для того, чтобы я с ума сошел от своих сексуальных фантазий, — Вилле накрасили как девушку, раздели почти догола (если шапку и джинсы можно считать нормальной одеждой для холодных будней Хельсинки), плюс к тому этот гад напился в стельку, а в пьяном состоянии он почти не дружил со своей головой.       Собственно говоря, что тут еще сказать? Наверняка, не только у меня Вилле Вало вызывал такие странные эмоции. Вся площадка посматривала на юношеское тело, беззастенчиво разглядывая гладкий лобок с черной татуировкой за едва держащимися на бедрах джинсами.       Эти взгляды дурманили разум вокалиста, он упивался ими и с видом человека знающего себе цену прохаживался по комнатам собора, с наигранной невинностью обводя тонкими пальцами все предметы, словно это служило намеком на что — то большее.       Я почувствовал ревность и от греха подальше увел Вилле с глаз для того, чтобы высказать ему все, что он о нём думаю.       К сожалению, попытка не увенчалась особым успехом.       Спустя несколько минут, я снова наказывал брюнета в уединенном уголке, стараясь довести того до исступления, и от всей души ненавидя себя за свои действия.       Я понимал, что вот этими губами Вилле сейчас улыбнется организаторам и поприветствует их, и не один из вышеописанных никогда не догадается, что блеск его губ вовсе не являет принадлежность к умным тюбикам их визажиста.       От этой мысли я готов был завыть. Одна лишь мысль доставляла мне колоссальное наслаждение, не говоря о других его действиях…       Так или иначе нам предстояло вернуться на съемочную площадку, где, потные и взбудораженные, мы прошли на сцену и заняли места соответствующие нашему предназначению. Остальные участники группы недовольно переглядывались, но старались ничего не говорить вслух. Даже если они что — то и сказали бы, то это «что — то» ничего не изменило бы в наших с Вилле отношениях.       Гас и Яне отлично это понимали…       Стоит пояснить, что эти события стали начальной точкой отсчета в новой истории похороненных сердец. С момента моей неофициальной «смерти» мало что изменилось.       Если конечно умолчать о факте сильного пристрастия Вилле Вало к наркотическим средствам и алкогольным напиткам, которые делали его творчество до боли ужасным.       Конечно, мне было противно осознавать, что юноша, которого я считал самым умным и талантливым, стал неимоверно косячить с вредными привычками, начиная с обычных сигарет и кончая амфетамином.       А самым паршивым фактом был тот, который исключал возможность дать совет оступившемуся другу и отправить его в центр реабилитации.       О пристрастии Вилле Вало знали лишь участники группы и редкие девушки Вилле, от которых, к слову, он стремился избавиться после первой проведенной с ними ночи. Но, если знали пятеро — шестеро, то за тысячами дело явно не станет. Папарацци подхватят вкусную информацию, даже дополнят ее вымышленными фактами в желании опустить музыканта ниже того состояния, в котором он сейчас находится.       Вроде, все было не столь плохо… Я имел особенность заниматься самообманом, и якобы не замечать очевидных фактов.       Последним случаем, заставившим меня усомниться в сделанных мною выводах, был случай интоксикации Вилле Вало на периметре хостела.       Парень надрался до такой степени, что едва не покончил жизнь самоубийством, намереваясь спрыгнуть с балкона. Факты были на лицо и «сердобольные» сми не упустили возможности потрещать на эту тему, подобно сучьим сорокам, которые суют свои любопытные «клювы» не в свое дело.       После этого случая, я начал замечать перемены в настроении Вилле Вало, ибо парень стал вести себя как незнакомый человек, которому плевать на всех и вся.       Решив проигнорировать этот факт настолько, насколько это было возможным, я занялся самим собой, подозревая, что Вилле мог измениться именно из — за меня, ведь Вало было не с кем поговорить, а я только и делал, что молчал в людных местах — предпочитая думать, ежели пытаться переговорить гребаных «интервьюеров»       Я наконец — то начал справляться с переходным возрастом, и старался не вспоминать о некоторых чудовищных фактах своей биографии. И, конечно, не забывая при этом наблюдать за другом, в ожидании пока тот повзрослеет и остепенит свои желания касаемо удовлетворения своего эгоизма и пичканья своего организма ненужной херней.       Я старался выглядеть раскрепощенно, распутно, но при этом смыкал губы слишком плотно, словно боялся сказать что — то лишнее в присутствии сми. И на то была своя весомая причина. Открой я рот — непременно выдам кучу лишней информации и спровоцирую диктора какого — нибудь канала напридумывать кучу байды про нашу музыкальную группу.       Все прекрасно понимают, когда группа начинает расти, то найдутся и те, кто с маниакальным желанием постараются притупить бдительность музыкантов и сбить их с толку.       Творчество соединяло нас, но обесточивало по отношению друг к другу. Казалось, у нас было все для того, чтобы почувствовать себя счастливыми и полноценными людьми. Но, нет.       Мы жили вместе, но пересекались гораздо реже, чем пересекаются любые другие люди живя при этом в разных городах.       Поначалу все было прекрасно; — Я разглагольствовал о своей любви, как о очередной шедевральной гитарной партии, хватался за недавно обретенного Вилле, клялся в вечной привязанности без права на расставание…       Теперь же, вряд ли хоть что — то осталось от прежнего безрассудства.       Наш секс напоминал расчетливое совокупление. Взгляды направленные друг на друга — лезвия.       В жизнь Вилле притворялись девушки, — их было бесчисленное количество, и по словам мужчины — они никогда не волновали его столь сильно, как первая его любовь.       Никакая Сандра или Авелон, не могли вытеснить образ молчаливого блондина Линде Линдстрема, который отнял сердце у музыканта.       У меня тоже были свои девушки, — разумеется для отвода глаз, лишь бы фанаты ничего не поняли и не смогли дознаться до истины.       Честно говоря, никто и подумать не мог на меня, — уж больно я был нетипичным для фронт мена Him. Да и всякий, кто наблюдал наши отношения вне сцены, мог бы подумать, что мы вечно что — то не поделили между собой. — «Мы постоянно видим друг в друге конкурентов». — Врал Вилле перед теле — камерами. — «Мы не придаем этому настолько большое значение, как это делают фанаты нашей группы».       Чувства гипертрофировались под ядовитыми «оками» камер.       Очередной выходной превращался в рабочий день с его натужной и плотной атмосферой;       Вилле уезжал на собственную квартиру и часами трудился над символикой, афишами, стилем, текстами песен.       Приобретя студию звукозаписи, он неделями сводил песни, прислушивался к глубинным звукам, что играли в его голове, и переносил их на листы в виде нот и странных закорючек.       Немыслимое количество ежедневников скрывало его с головой. Все они как один — были исписаны, потрепаны и проштудированы с маниакальным блеском в глазах.       Грим скрывал его лиловые синяки, но с каждым днем его требовалось все больше и больше, дабы не привлекать излишнего внимания к физическому изнеможению музыканта.       Его волосы достигли середины спины, взгляд рассеялся, — словно тот смотрел внутрь черепной коробки, — внутрь того, чего не видели остальные его собеседники, предпочитая сопоставлять музыканта с идолом и божеством.       Единственное, от чего не мог избавиться Вилле, — курение; — Сигарета обнадеживала его своим весом. Пред публикой, ровно как и много лет назад, он чувствовал себя обнаженным и распятым. Крохотное спасение дымилось над его пением. Оно  брало истоки у самых его пальцев, где покоилась вышеупомянутая.       С каждым месяцем сигарета, казалось, начинала истлевать все быстрее и быстрее…       Так мы и жили с Вилле — скомкано, непонятно, и без веры в завтрашний день…       Очередная полноценная встреча состоялась у меня дома, — Вилле ввалился в дом и рухнул на диван. По его бледному лицу сновали тени от приглушенного света лампы. Глаза закрывались от невыносимой усталости.       — Хочешь чего — нибудь? — Приглушенно спросил я, усаживаясь рядом с другом.       — Тепла твоего. — Вилле был лаконичен и неразговорчив.       Я уложил голову на живот Вилле и бессмысленно уставился в пространство. Творческая жизнь съедала наши тела, — вот — вот и костями не побрезгует.       — Я рад, — Я распалено выдохнул; в глазах зажегся огонек подобно тому, что плясал намного ранее.       — Интересно, чему?       — Даже в «таком» мире мы не забываем друг о друге. Ты мог свернуть куда угодно по пути сюда, но пришел ты ко мне, потому что не знаешь другого пути.       — В точку. — Вилле смущенно погладил меня по голове. — Я люблю тебя, малыш.       Он заглянул в мои глаза и резко притянул к себе, лишая возможности на побег.       — Пожалуйста, будь рядом со мной. Говори со мной. Исправь меня. Мне кажется, будто я сломался… — С болью в голосе прошептал он, становясь совершенно другим человеком.       Именно сейчас я видел истинное выражение его лица, и оно пугало меня до смерти. Сколько же боли скрывалось за его дурацкими шутками про любовь, жизнь и судьбу.       Я привстал на миг, не желая смотреть в эти глаза — полные безысходности и мольбы. Помог Вилле с пальто.       — Вилл, я не могу помочь тебе, покуда ты сам не захочешь этого. А если бы даже захотел, то не знал бы с чего начинать… Ты постоянно закрываешься от меня.       — Если честно, я уже не помню, когда было иначе. В последнее время все изменилось…— Устало бросил парень, проводя ладонями по лицу, словно бы в желании смахнуть с него угрюмую маску. — Я очень сильно мучаюсь.       Я прогнал свет из комнаты, — зажег ночник и примостился рядом с Вилле. Лежа на боку я разглядывал профиль Вало. Профиль гипнотически смолил сигарету, которая обозначилась в темноте оранжевым пятном.       Вилле затянулся и глубоко задышал собираясь с мыслями.       В ту ночь он что — то пел мне, мы освободились от одежды и просто смотрели в потолок, не понимая, что с нами происходит.       Когда пение Вилле начало прерываться, парень устало вжался в мое плечо, предаваясь сну. Я сжимал его руку и перекручивал воспоминания в своей голове.       Я от всей души хотел справиться с его страхами, которые подкрадывались к нему даже во сне, не желая исчезать в присутствии рассветных месс.       Как прекрасно, что творчество ослабило свою стальную хватку — позволив Вилле вернуться ко мне и продолжить радовать своим теплом.       Я скучал по самозабвенной улыбке товарища, по пьяным бредням перед сном, по сигаретному дыму в полутьме…       Когда — то это должно было кончиться, не так ли? Не могли же мы вечность напролет заниматься музыкой и отдавать самих себя на растерзание? Даровать свои души, не имея ничего взамен?       В любом случае, мы были достойны нормальной жизни, — Не сейчас, но в будущем уж точно…       — Спокойной ночи, Вилле, — Подытожил я, смыкая глаза и проваливаясь в сон. — Вот и завтрашний день будь таким же…       Мне хотелось проснуться и увидеть новый день — потрясающий, малооблачный, безветренный.       — Я хочу, чтобы все изменилось, — Со слезами на глазах взвыл я, чувствуя как сон застилает глаза.       Сидящее на подоконнике существо было не согласно с Линде, — оно лихорадочно сжимало свои жилистые пальцы и противно смеялось.       Люцифер наблюдал за спящим Вилле.       От подобных действий, глаза дьявола становились донельзя красными, с толстыми венками на белесых глазных яблоках.       Иногда он приоткрывал рот и из его глотки вырывалось тихое шипение. — Если прислушаться к нему по — внимательнее, можно было услышать одно — единственное слово, что на языке демонов звучало как «душа».        Зачем ему понадобилась душа музыканта? — Никто не знал об этом. Может еще и потому, что Люцифер был невидим и не ощутим, и вряд ли кто — то сумел бы спросить его об этом.        В конце концов, Люциферу надоело бесполезное бдение на подоконнике Лилиного дома, — Существо выпрыгнуло в окно и распахнуло кожистые крылья, устремляясь на закат — в ту часть неба, где багровела одинокая мерцающая полоска света…       — Хочешь, чтобы все было иначе? Пусть будет по твоему, — Пробормотал Люцифер, пролетая над заводами и кутаясь в черных клубах дыма тигельных печей.