Задание: «ДАРЕЛЛИ»

Очередное задание, и они на волоске от провала. От него их отделял хлипкий канат, на котором Соло с Ильей повисли, ухватившись за Габи. Три недели назад их инкогнито перебросили в Милан. Под покровом безлунной ночи, они въехали в шикарные апартаменты близ Соборной площади Дуомо и получили на руки инструкции с новыми документами. Наполеон превратился в американского искусствоведа Доминика Сореля, специализировавшегося на итальянской живописи Возрождения. Оперативные агенты АНКЛ несколько месяцев готовили эту легенду для другого дела, но воспользоваться ей пришлось раньше и Наполеону Соло. Зернышки слухов о высококлассном эксперте по искусству сеяли то тут, то там; пели дифирамбы его методам работы, не дававшим осечек; об аккуратности и невероятной способности определять подделки с первого взгляда слагали легенды. А еще поговаривали, что месье Сорель с легкостью волшебника доставал что-нибудь эдакое порадовать особых клиентов, украшение для их частного собрания, его жемчужину. Да так, что все руками разводили: и как ему удается, ведь никакой владелец по доброй воле не расстанется с гордостью своей коллекции. Наполеону оставалось только познакомиться с Нино Дарелли, ярым почитателем эпохи Возрождения, уже наслышанном о мастере своего дела, и вызнать о картинах, полученных незаконным путем – а такие у сына ближайшего соратника Муссолини быть просто обязаны. Другими словами – найти компромат, чтобы надавить и завербовать. А если не получится, то пробраться к нему на виллу и уже там отыскать связь между Дарелли и теми неонацистами, чей заказ на атомную бомбу выполнял Удо Теллер. Габи повезло меньше. Ей выпала роль Эмили Фокс, немного чопорной, немного странной служанки прямиком с туманных островов Альбиона. Предыдущие хозяева вконец разорились и жалование выплачивать ей больше не могли. И тогда решительная мисс Фокс села на первый самолет прямиком до Милана, родину Лукино Висконти, где троюродная тетушка как раз обещала устроить ее на работу к щедрому и порядочному сеньору Дарелли. Уэйверли поручил Габи присматривать за Нино и его гостями, его прислугой изнутри. Составить список привычек, страстей и пороков, изучить их распорядок, вести графики встреч, когда и кто куда уезжал и возвращался. Полученные сведения она должна была в конце каждой недели передавать связному, владельцу мясной лавки на пересечении улиц Джованни Сагонтини и Эмилио Гола. Для Ильи приготовили документы на имя Отто Кёлера, будущего охранника Дарелли с пестрой биографией. По легенде в середине сороковых, предвидя скорый конец нацисткой Германии его, отец, старший Кёлер, бежал из Третьего рейха вместе с женой и сыном. Южная Америка приветливо встретила их тропической жарой, пальмовыми плантациями и гражданскими войнами. Неудивительно, что один из таких военных конфликтов затянул в себя подрастающего Отто. Вскоре его руки обагрились кровью перуанских апритистов. А спустя несколько лет после прихода к власти Прадо, молодой Кёлер иммигрировал в Европу, где в качестве наемника участвовал практически во всех антикоммунистических восстаниях. И вот теперь, устав от карьеры солдата без племени, он вернулся к спокойной жизни, подался в охранники к Нино Дарелли, человеку правых убеждений, хорошо осведомленному, куда может завести страну всякая ересь вроде социализма и равенства. Илье предстояло составить план виллы, обнаружить слабые места в системе охраны и сигнализации или организовать таковые, найти пути отхода в случае форс-мажора. А после стать лучшим цепным псом и помочь Соло с компроматом и проникновением на территорию. Инструкции были понятны, план – четок. Габи, аккуратно причесанная, отбыла на следующее утро на виллу Дарелли. Ее липовая тетушка из агентства по найму устроила всё в лучшем виде. Наполеон и Илья провожали ее в сольное выступление тревожными взглядами, хотя совсем скоро Курякин должен был воссоединиться с Габи у Дарелли, и беспокойства те были излишни. В тот же день Илья переехал в съемную комнату Кёлера. С перекошенной крышей от взрывных волн снарядов, дом стоял на окраине Милана с середины прошлого века. Одинокий, уже не гордый, как прежде, согбенный под гнетом времени и войны. Бедно обставленная комнатуха напоминала казарму: койка, табурет, латунный тазик для умывания – вот и все убранство. Наполеон насмешливо сказал бы «в духе авангардного рационализма, зато тепло и крыша над головой», но Соло сидел в роскошных апартаментах в центре города и готовился к заданию. Да и Илью в среду ждала встреча с начальником безопасности Дарелли, поэтому оставшиеся дни до кульминационного трудоустройства он усердно штудировал свою новую биографию и на обстановку вокруг не отвлекался. План затрещал по швам во вторник вечером: собеседование отменили. Кёлер то ли не прошел проверку, то ли на вилле попросту не нуждались в его услугах. Илье оставалось сжимать кулаки от бессилия и быть на подхвате у Наполеона. Но подвижки у Наполеона напрочь отсутствовали: Дарелли больше месяца никто не видел, словно тот умер, выйти на него не получалось. Ничто: ни променады в высший свет, ни расспросы на аукционах, ни общение с другими коллекционерами – не помогало. На заводе, где он работал, говорили, что он в отпуске. От миланских агентов поступали сведения, что Дарелли не покидал города и его окрестностей. Предпоследняя любовница Нино чуть истерично пожимала плечами и просила оставить ее - ради Бога - в покое. Осведомители из банка его тоже не видели. Данные же от Габи, возможно, прояснившие бы местоположение объекта, запаздывали, и в какой-то момент Соло и Илья забили тревогу. Дело, выглядевшее простым, как наскальные рисунки для искушенного глаза, вдруг окрасилось мрачными, ничего доброго не предвещающими красками. Габи, еще не полностью оперившийся агент, больше десяти дней подвисла одна на вражеской территории, и в любую минуту ее прикрытие, как тогда в Риме, могло пойти прахом. А Соло с Ильей ничего не сумели бы поделать, ни оказать ей содействие, ни прийти на помощь. Прошло еще пять дней. Сто двадцать часов беспощадного ожидания, ада неопределенности, незнания, что с их напарницей, сыграли с ними двоими злую шутку и послужили катализатором для последующих событий. Праздность притупила бдительность. Подтрунивая друг над другом, Илья и Соло поддались эмоциям. С высокомерием лучших оперативников АНКЛ они решили, что у них достаточно информации для взлома. А имена связных, верхушки радикальных неонацистов и просто сочувствующих без труда получится выбить из Дарелли и заставить его сотрудничать. Главное – вытащить Габи с виллы неофашистского садиста. Просчет в их действиях был настолько явен для постороннего, что незаметен для замыленного глаза. В ночь с воскресенья на понедельник Наполеон и Илья вломились на виллу. Пока Курякин копался в проводах и обесточивал сигнализацию на заборе и в доме, Соло проводил диверсию, запуская внутрь течную суку. Через несколько минут все внимание охранников было приковано к собачьей катавасии на подстриженной хозяйской лужайке. Баритон яростно кричал, пытаясь выяснить, кто пустил к ним дворнягу, гулкий бас приказывал разогнать псов, пока у синьора Дарелли не разыгралась мигрень. Всё это они с Ильей уже слушали, передвигаясь по тенистым кипарисовым аллеям, прячась за живой изгородью кустарников. Через семь минут двадцать секунд Соло с Ильей достигли бокового фасада дома-дворца. Оглядываясь по сторонам, они бесшумно приблизились к двери, предназначенной для прислуги. Илья слился со стеной и занял выжидательную позицию: рука на кобуре, глаза высматривают караул. Наполеон порылся во внутреннем кармане, пальцы неспешно огладили счастливую отмычку и ловко выудили на свет. Одиннадцать секунд – новый личный рекорд, и оба замка с приятным самолюбию щелчком вскрылись. В голове Соло успело пронестись, что после миссии стоило бы наконец поднатаскать и Илью во взломе, чтобы не одному потеть под дверьми. Осторожно приоткрыв дверь, он шмыгнул внутрь. Мягкая темнота окутала его. А в следующее мгновение сердце пропустило удар: дуло чужого пистолета упиралось прямо в висок. Дальнейшие события пронеслись вихрем. Сильный толчок в спину. Соло полетел куда-то в сторону. Свист пули, рассекающий воздух. Оглушающий лязг посуды. Чье-то учащенное дыхание. Звуки борьбы и рвущейся ткани. На колени Соло приземлилось что-то тяжелое. Он ощупал предмет – пистолет! Проверил предохранитель и нацелился в потемки. Снова выстрелы. В пяти шагах от него. А потом хрипы и бульканье крови. Нетвердые шаги. Глухой стук падающего на пол тела. По позвоночнику расползся холод, сердце бешено стучало, но разум оставался ясным и трезвым. Соло вгляделся во мрак и пожалел, что ночь выдалась безлунной: по небосводу плыли тяжелые тучи, пряча за собой желтоватый полумесяц. - Ковбой? – шепотом окликнул его Илья. Его «к» была слишком сухой, как ветки иссохшего дерева, «в» тугой и тянущей, как резина, и тон выдавал сильную обеспокоенность. Но Наполеон облегченно выдохнул и опустил пистолет: - Со мной всё в порядке. Чего не сказать о нашем недруге твоими стараниями, - он встал на ноги и задумчиво добавил: – Интересно, почему он не позвал на помощь? Порывшись в кармане, Соло вытащил фонарик, его тусклый свет острым клинком прошелся по комнате, замерев на трупе. - С ума сошел? – тихо рявкнул привалившийся к стене Курякин. – Выключи! Не обращая внимания на напарника - их точно заметили после наделанного шума, служба безопасности уже наверняка бежала к ним вприпрыжку, и один карманный фонарик уже ни на что не повлияет - Наполеон склонился над остывающим телом: - Хм, посмотри на его одежду. Это не униформа охраны или прислуги. Куртка и брюки недорогие, не Дарелли и не кто-нибудь из его окружения. Похоже, он, как мы, здесь посторонний, - Соло бесцеремонно обшмонал труп. За подкладкой прощупывалась бумага. Достав нож, Наполеон вспорол ткань по шву, и из дыры выглянул ворох писем. Они, нечитанные, перекочевали к нему за пазуху. - Теперь можем идти, - чопорно разрешил Соло, туша фонарь. Что-то в движениях Ильи, в том, как тот не проявил ни малейшего интереса к находке, насторожило Наполеона. Но заострить внимание на необычном поведении напарника помешал столкнувшийся с ними в дверях охранник. Илья вырубил того одним быстрым движением и, бережно поддерживая, усадил у стены. В воздухе пахло тревогой, откуда-то издалека доносились чьи-то поспешные шаги, лаяли собаки. Курякин перешагнул через оглушенное тело, и тут на Соло нашло озарение, он рысью кинулся к трупу, с силой потянул кухонный нож из раны и вложил в руки охраннику. Теперь, выглядело, что это охранник, привлеченный шумом, схлестнулся в схватке с грабителем, а не другие взломщики. Илья, закатив глаза, буркнул под нос: - И это твой план, ковбой? - Мой план - побыстрее скрыться, большевик, - в тон ответил Наполеон. Он терпеть не мог, когда в его компетенции сомневались. Это било по самолюбию, в конце концов. - И на твоем месте я бы сильно надеялся, что моя инсталляция даст нам время. Идем. Наполеон обогнал Курякина на выходе, чтобы не выслушивать дальнейшие бухтения, оглянулся по сторонам и махнул «чисто». Недлинными перебежками они возвращались обратно к забору, возбужденная речь прохлопавшей взлом службы безопасности за спинами подхлестывала. Дыхание Ильи было тревожно тяжелым и прерывистым, но он дисциплинировано не отставал. В любой момент кто-нибудь мог догадаться и проверить, проник ли похититель на виллу в одиночку или с подельниками, и Наполеон надеялся, что уложенный Ильей охранник немного собьет их со следа. Когда они добрались до изгороди, то синхронно убрали пистолеты, одновременно запрыгнули на стену, разом подтянулись, перекинули ноги. Соло грациозно соскочил с забора, а Илья – выносливый и неистовый – повалился кулем. Он зашипел, чертыхнулся по-русски, встал, пошатываясь, придерживая рукой левый бок. Догадка, невозможная, невероятная, смутная раньше, но сейчас яркая, словно взрыв, обрела очертания: Илья был ранен. Курякину прежде случалось получать ссадины, гематомы, трещины в ребрах, но он всегда казался им с Габи монолитом, высеченной из скалы человекоподобной фигурой, заговоренной от случайных и огнестрельных ран. Когда обычный человек ломал себе шею, Илья вставал грозным исполином, вселяя ужас и страх во врагов. И вот теперь он зажимал пулевые отверстия в боку рукой и упрямо, стиснув челюсти, шел вперед. До спрятанного в кустах автомобиля оставалось десять минут бегом. Наполеон посмотрел на Илью, оценивая возможность того передвигаться, без слов перекинул свободную руку Курякина себе через шею, и вместе странным творением Франкенштейна они зашагали к машине. Их крошка, синяя Альфа Ромео марки Джулия, на которую расщедрился Уэйверли, ждала на месте. Раскидав ветки, Наполеон уложил бледного, как полотно, Илью на заднее сиденье. Чтобы извлечь пули, им был нужен врач. А АНКЛ доставит специалиста только к утру. Наполеон не был уверен, что у них есть столько времени. Он гнал быстро, как позволяли ему автомобиль, грунтовка и сжимавший от боли зубы Илья, его взгляд неотрывно следил за дорогой, а мысли роем носились в голове в попытках вспомнить хоть одного знакомого хирурга в Милане – но тщетно. Мимо пролетали засеянные поля и фруктовые деревья, и в какой-то момент он понял, что Курякин без сознания. Наполеон окликнул его сначала слабо, а потом всё громче и громче, но Илья не отозвался. В город их Альфа Ромео внеслась молнией, и только на тесных улочках, чтобы не привлекать внимания, Соло снизил скорость. Он вырулил прямиком в богом забытый уголок, куда не ступала нога благовоспитанных дам, где любовь продавалась за деньги, и припарковался в подворотне, под разбитым фонарем. До пристанища плотских утех Соло почти бежал, то и дело натыкаясь на припозднившихся прохожих. Наконец ему повезло, и с крыльца неприметного дома к нему на встречу вышла зрелая сеньора, с волосами, взбитыми в бабетту. Ее декольте почти не скрывало полных грудей, а косметики на лице было ровно столько, сколько краски на полотнах Боттичелли. Рот проститутки уже растянулся в зазывной ухмылке, но улыбка померкла, как только он заговорил. - Доброй ночи, синьора, - переходя на итальянский, затараторил Соло. План отдавал безумием. В руках у него как по волшебству возник стащенный у прохожего бумажник. – Моя невеста, она нуждается в хирургической помощи. Понимаете, она столь юна, а ее отец, о, ее отец - настоящий зверь. И мы просто не знаем, куда можем обратиться со столь деликатной проблемой, вы же понимаете? – со страхом и надеждой Наполеон заглянул ей в глаза. – Нужен очень, очень хороший хирург. По позвоночнику пробежал легкий холодок. И хотя обычно страх был для него привычен, сердце грохотало, как мчащийся во всю поезд, разгоняло кровь, ум заострялся, как кинжал, ловил детали и запоминал мелочи, пожалуй, ему даже нравилась опасность, собственная взвинченность и азарт, гнавший его вперед. Но сейчас на кону стояла жизнь Ильи, их свобода, раскрытие Габи и провал задания международного масштаба, чтобы сполна насладиться собой и своим умением ловко справляться с трудностями. Проститутка внимательно оглядела его всего с ног до головы, задержала взгляд на взмокшем от пота лбу, напряженных плечах и не стала темнить: - Да, синьор, кажется, прекрасно понимаю, - и проворно спрятала предложенные деньги в лиф. По названному адресу Соло и впрямь нашел врача. Хирургический кабинет располагался там же в крохотной квартирке на первом этаже. Создавалось впечатление, что врач-еврей, бывший заключенный Освенцима, после концлагерных кошмаров никого не боялся: ни полиции, ни рассерженных родичей пациентов, ни соседей. Соло благоразумно прикусил язык и не выспрашивал, как старик, не имея медицинской лицензией, отбрехивался от тюрьмы: деньгами, связями, лепил ли пациентам фальшивые перевязи на лица как след от вырванного зуба или имел за пазухой с десяток липовых паспортов и вечно собранный чемодан. Наполеон знал, еврей лишь крепче стиснет зубы, но не ответит. Спустившись к машине - Илья не просыпался, врач повздыхал, кисточка на ночном колпаке смешно раскачивалась из стороны в сторону в такт охам, и на пару они подхватили Курякина и потащили внутрь на длинный обеденный стол, поспешно застеленный клеенкой. Соло настороженно оглядывался по сторонам, опасаясь натолкнуться на припозднившихся гуляк, но навстречу им так никто и не вышел. Старый еврей, шаркая ногами, поплелся в соседнюю комнату и обратно вышел уже в накрахмаленном халате, ночной колпак сменился на белую хирургическую шапочку. Он сполоснул руки спиртовым раствором, протер инструменты. Все эти приготовления выматывали Наполеона почище ухабистой дороги и страха очутиться с трупом Курякина на руках. Он буравил старика глазами, моля поторопиться. Но стоило тому распороть темную водолазку, оголяя испачканный кровью живот, Соло не выдержал и отвел взгляд. Словно издалека, сквозь дымку тумана доносился лязг скальпелей и пинцетов; нос щекотал металлический запах вперемешку со спиртом; глаза странно и болезненно щипало. Наполеону казалось, эта ночь не закончится никогда. Почти неделю Илья валялся в апартаментах Доминика Сореля, грозя одним своим нахождением сорвать дело, но Наполеон плевать хотел на легенду и указания руководства. Не в первый раз. Он почти безвылазно сидел подле Курякина и сторожил крепкий, похожий на мертвый во всех значениях сон напарника. Иногда Соло отстранено удивлялся, как докатился до жизни такой, но с присущим своему знаменитому тезке упрямством гнал посторонние мысли прочь. Первые два дня были самыми страшными. Илью заколотило в лихорадке, в жаре, и Наполеон только успевал менять налобные компрессы и бинты и надеяться, что это не воспаление ран. Щеки у Курякина впали, черты лица заострились. Теперь на столике возле дивана вместо подсвечника-нимфы из парианского фарфора дежурила жестяная миска с водой. Где-то раз шесть за день он смачивал губкой сухие губы, десны и язык Ильи, надеясь, что этого окажется достаточно, чтобы предотвратить обезвоживание. Каждые четыре часа измерял температуру. На третий день напарник очнулся. Его ресницы затрепетали - Наполеон присмотрелся: чудится или нет – и спустя мгновение, глаза Курякина бессмысленно уставились сквозь него. Рот зашевелился в попытке выговорить слова, но не проронил ни звука. Что-то внутри - тревожная струна, натянутая до упора - лопнуло, и Соло, выдыхая, пошел на кухню варить мясной бульон для оголодавшего. Разумеется, когда он вернулся, Илья валялся в забытье, но Наполеон счел это за хороший знак. С тех пор Курякин просыпался время от времени с высокой температурой и блуждающим взглядом, и Соло, смирившись с обязанностью сиделки, либо поил его супами-пюре, либо сопровождал в туалет, неизменно оставаясь за дверьми, готовый при случае прийти на помощь. На досуге Наполеон проглядывал затертое до дыр досье на Нино Дарелли. Факты из жизни итальянца отпечатались черно-белыми пятнами в памяти Наполеона. Мажоритарий концерна Альфа Ромео и нефтедобывающей Texaco Inc. Он хватко участвовал в делах автостроительного завода, ездил в Штаты на собрания акционеров и в Саудовскую Аравию для улаживания конфликтов с местным населением. У АНКЛ имелись предположения, что где-то между Италией и США находилась штаб-квартира радикальных неонацистов, и что Дарелли играл в террористической деятельности не последнюю роль. Обладая немалыми денежными ресурсами, он мог держать на зарплате гениальных инженеров, не нашедших поддержки своих идей у мировой общественности. Амбиций у Нино, по сведениям АНКЛ, тоже было хоть отбавляй. Сын видного политического деятеля и друга Муссолини с детства видел вокруг себя награбленную роскошь, заискивание и страх в глазах окружающих. Свержение фашистского режима Нино, несмотря на сохраненное имущество и некоторые привилегии, воспринял как личное оскорбление, брошенную перчатку – вызов к отмщению. Но до поры до времени он не появлялся на радарах спецслужб. Окончил Миланский технический университет, женился на немке, точь-в-точь Вагнеровской валькирии, возглавил отдел по техническому развитию на заводе, завел любовницу, стал акционером Альфа Ромео и Texaco Inc, развелся. Образ жизни Нино Дарелли не выделялся среди прочих: чуть успешнее остальных, но не настолько, чтобы интересовать разведку. Пока его жена, разъяренная фурия, в постели с одним подающим надежды разведчиком не намекнула о странных контактах бывшего мужа с радикальными неонацистами, его речах о контроле государств с помощью атомной бомбы, о подстегивании международных конфликтов. Колесо слухов завертелось, информация дошла до Уэйверли и тот не задумываясь - потому что всю оперативную группу в Лондоне ликвидировали всего за неделю, и делом первой важности стало отыскать виновных - отправил лучшее трио за компроматом на Дарелли и его контактами. Нино, по докладам агентов, рьяно любил итальянскую живопись, напоминавшую о величии Италии в эпоху Ренессанса. Но за последние годы всю страну наводнили подделки, и эта насмешка над былыми традициями и устоем причиняла Дарелли столь невероятную боль, что он готов был выложить круглую сумму эксперту-искусствоведу за гарантию подлинности. И тут бы вовремя подвернулся некто Доминик Сорель. Однако Нино знавали в обществе не только как любителя искусства, но и как знатного бабника, не пропускавшего миловидного личика и точеной фигурки. А, по рассказам бывшей жены, Дарелли в постели интересовали необычные плотские утехи, он любил сделать побольнее партнерше, унизить ее, заставить творить такое, на что ни для кого другого та бы не согласилась. Эта слабость Нино беспокоила Соло, ведь в его логове, в его паучьем гнездовье жила Габи. Без прикрытия в качестве Ильи. В конце концов, именно это побудило их ломануться на виллу Дарелли без четкого плана, и теперь Курякин валялся в кровати в беспамятстве, а Наполеон осваивал работу сиделки. Вся соль истории: первая весточка от Габи со сведениями о вилле прилетела мяснику аккурат после ранения Ильи. Габи вежливо интересовалась, что с Ильей, и как Наполеон справлялся со своими обязанностями. Ничто не говорило, что миссия Теллер провалена. Наоборот, она заверяла, что в скором времени Дарелли выберется на свет после долгой болезни. Про неудавшийся взлом – ни слова. Труп обнаружили - тело не приметил бы разве что слепой. А в том, чтобы метаться с мыслями, почему охрана замолчала происшествие и не начала трясти прислугу, чтобы выяснить, кто помог проникнуть на виллу постороннему, Наполеон не видел здравого зерна и потому бессовестно тратил время на ухаживания за больным. Может, за прошедшие четыре месяца он стал сентиментальным, но меньше всего Соло хотел, чтобы Курякин скончался. Да и последующие за тем сумбурные объяснения Уэйверли, почему проявил халатность и сунулся без подготовки к Дарелли, испортили бы его реноме. На досуге Наполеон внимательно изучил выкраденные неизвестным взломщиком бумаги: сердечные письма любовницы Нино Дарелли. Он крутил их и так, и эдак, но ничто не указывало на тайный шифр: обычные листы, дорогие и не очень, шелковистые, надушенные популярными L'Interdit от Givenchy, исписанные черными и синими чернилами. Почерк женский, с кокетливыми завитушками. Ни в одном из писем не фигурировало фамилии адресанта, только имя - Карла. Несколько раз Наполеон ненадолго выбирался из апартаментов: в основном пополнить запасы еды и лекарств. Приглашение на званый вечер к премьер-министру Альдо Моро, наверняка, с трудом раздобытое Уэйверли, он закинул в дальний ящик письменного стола. По сведениям Габи, Дарелли там всё равно не мог появиться. И Наполеон почти не жалел об упущенной возможности завести полезные знакомства, пригодившиеся бы ему для дальнейшего личного пользования. Спустя неделю, когда они с Курякиным всё ещё бесполезным грузом висели на шее талантливой, трудившейся как пчелка Теллер, а Уэйверли в своей беспощадной английской манере насмехался над их беспомощностью, его разбудил голос Ильи. Неокрепший, хриплый и с явным русским акцентом. Глаза с трудом разлепились, и Соло ошеломленно уставился на напарника, как на черта из табакерки: не верилось, что тот наконец пришел в себя. Но Курякин, похудевший, с обросшими щеками и подбородком, смотрел внимательно, подмечая детали, и всем видом заявлял: вот он я, вернулся прямиком с того света, в здравом уме. Что-то между облегчением и радостью шевельнулось у Наполеона в груди. - Сколько времени, – кашель прервал речь, но Илья упрямо закончил: - я тут валяюсь? Соло выпрямился в кресле, запахивая полы развязавшегося халата. Хотя Курякин наверняка уже приметил и вчерашнюю рубашку, и измятые брюки под ним, но пока не комментировал – и слава Богу. Дневать и ночевать в скрюченном положении и так было неудобно, он бы обошелся без чужих замечаний. И без несвязных объяснений, зачем караулил сон напарника. Шею ломило, левый бок затек, а в голове только-только рождались связные мысли, однако это не помешало ему четко обрисовать ситуацию: - Ты спал семь суток. Габи за это время дважды выходила на связь, передавала тебе привет. Дарелли до сих пор не высовывался с виллы, а его охранники не открыли охотничий сезон за сообщниками взлома. Нам повезло, даже Уэйверли не пронюхал о нашем фиаско, хотя поводов поглумиться у него всё еще в избытке. Ах, и с возвращением, большевик. Не думал, что когда-нибудь скажу, но я соскучился по твоей очаровательной манере смотреть исподлобья. Илья прикрыл глаза, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Линия рта опустилась в грустной гримасе. Потом приподнялся на локтях, собравшись принять сидячее положение, но поморщился и завалился обратно. Солнечный луч прочертил полосу прямо через грудь. - Последние пять дней ты бодрствовал, - осторожно продолжил Наполеон, кутаясь в халат. – Помнишь что-нибудь? - А должен? – мрачно буркнул Илья. – Что я натворил? Соло отрицательно покачал головой – ничего важного, о чем стоило помнить. Во взгляде Курякина мигом вспыхнула подозрительность, брови сомкнулись на переносице, но он промолчал, только рука в успокоительном жесте потянулась к отцовским часам на запястье. Предвосхищая вопрос, Соло потянулся к диванному столику: - Держи, - и кинул потерянную реликвию, - думаю, ты успел по ним соскучиться. Илья поспешно закрепил ремешок на руке и сменил тему: - Как Габи справляется? Ты уверен, что ей не нужна поддержка? - Уж точно не наша помощь, - уязвлено признал Соло. - Она передала фото поэтажных чертежей. Там есть несколько белых пятен, в основном в подвальных помещениях. Вряд ли лаборатория неонацистов находится в центре виллы, но я бы их осмотрел при случае. Еще Габи нашла тайник за гобеленом в хозяйской спальне, сейф в отделении бюро и спрятанную в гардеробной дверь с хитрым замком. Руку на отсечение, внутри только камни, золото, и теневая документация компании Альфа Ромеро. АНКЛ получилось узнать имя новой пассии Дарелли, Уэйверли сейчас ведет работы по ее вербовке. Хотя сомневаюсь, что она окажется нам полезной. Ах, и Габи интересовалась, не можешь ли ты ей в двух словах описать инструкцию по нейтрализации сигнализации. Илья смешливо фыркнул, кончики его губ дрогнули в подобии улыбки, лицевые мышцы наконец-то расслабились. В такие моменты он казался необычайно красивым, солнечные зайчики бегали со лба на подбородок, заставляя щуриться. Волосы отливали золотом осенней листвы. Соло вздохнул, прогоняя посторонние мысли. Неуместные, они вызывали порывы, реализовывать которые Наполеон не собирался по ряду непроизносимых причин. Вместо этого стоило бы обдумать, как рассказать Курякину о том, что он отстранен. Еще раз окинув Илью взглядом, Соло не нашел в себе сил и отложил неприятное известие для более подходящего случая. Комната утопала в свете. Столы с подсвечниками и мраморными статуэтками, кресло, приволоченное Соло, чемодан с пожитками Ильи, диван, превращенный ловкой рукой в ложе – всё сверкало и слепило так, что в глазах наворачивались слезы. Ветер пузырил невесомые гардины в обрамлении плотных незыблемых малахитовых штор. На коленях он перебирал шифровки за последнюю неделю, донесения Габи, досье на окружение Дарелли. Сопоставляя факты, Илья собирал их по кирпичикам, и выстраивал в грандиозные планы, неосуществимые, как возведение воздушных замков. Всё – лишь бы занять ум. Шахматная доска, верная спутница во многих заданиях, потерялась в полуразваленном доме на окраине Милана. Соло, поспешно собиравший вещи напарника, бессовестно о ней позабыл. Не специально, Илья надеялся, впопыхах, но то, что шахматы, теперь недоступные, пылились в чужой комнате, когда он сам был, как пичужка в клетке, заключен в четырех стенах, удручало. Достать новую доску Соло не догадался, а Илья не намекнул. У того и без ворчливого напарника забот хватало: Дарелли вышел на люди, а Доминик Сорель – на охоту. Время близилось к полднику, заканчивалась сиеста, Соло с утра пропадал на задании. Микрофон на себя поставить он не дал, на прощание покрасовался в ботинке с маячком в каблуке – мол, смотри какой я сговорчивый, иду на уступки - и был таков. Илья пытался не завидовать, но не получалось. Не его вина, что Отто Кёлера завернула служба безопасности объекта, и он остался у разбитого корыта. Хотя с продырявленным боком и животом, не полностью зажившим после огнестрелов, и болезни, от него б толку вышло, что с козла молока. Да и Уэйверли, наверняка, отдал приказ отстранить его от миссии. Илья удивлялся, почему Соло молчал и ничего не говорил, словно жалел, берег его чувства и гордость. Странный он все-таки был, этот ковбой. Доказывал, что хладнокровный и беспринципный, лицемер, коих свет не видывал, но когда забывался, мгновенно превращался в ту еще наседку. Именно Соло, а не он, собирал Габи, словно в арктическую экспедицию, проверял экипировку, наставлял, как вести себя с охранниками и горничными с кухарками, как ловко избегать встреч тет-а-тет с Дарелли. Сидел с Ильей, пока того лихорадило. Супы ему варил. И напарником, несмотря на своё «я лучше работаю один», оказался отличным. Они с Соло ловко сработались в Риме, несмотря на первую встречу, на охоту утереть нос друг другу и на приказы начальства. Так ловко, что Илья теперь даже не мог вспомнить, в какой момент всё резко перевернулось вверх тормашками. Вот он на дух не переносил самовлюбленного американишку, желание уничтожить противника громоподобно гремело в ушах, глаза застила алая пелена. И раз – перемкнуло проводку - они с ним друзья не разлей вода. Возможно, чертово обаяние Соло работало и на нем. С каждым новым разговором, взглядом, нечаянным касанием Курякина затягивало в пропасть бессознательного. Его выдержки едва хватало, чтобы не признаваться вслух и не предпринимать опасных действий. КГБ и так за последние месяцы достаточно узнало о болевых точках своего нерадивого сотрудника. Знать о привязанности к Наполеону Соло, из-за которой он впервые в жизни беспардонно похерил задание, им было совсем не обязательно. В конце концов ему далеко не семнадцать, чтобы безоглядно кидаться, как в омут, в нелепые и неправильные отношения. От мысли же, что у ЦРУ появится такой компромат на сотрудника КГБ, по спине каждый раз пробегал холодок, а лоб покрывался холодной испариной. Быстрее самому застрелиться. В холле хлопнула дверь. Илья напрягся, отвлекаясь от размышлений, прислушался. Вошедших было трое. В гостиной разгоралась спокойная мужская беседа. Ножки пододвигаемых стульев проскрипели по паркетной доске. Зазвенели бокалы. Соло привел гостей, но кого – ответа Илья не знал. Нить разговора не уловить, до него доносились лишь обрывочные фразы светской болтовни. Подслушивающие устройства пропали из чемодана, и Илья ни секундой не сомневался, кого винить – Соло и его маниакальную ненависть к советской разведывательной технике. Курякин заскрежетал зубами. Если сейчас ковбоя стукнут по голове и уволокут к чертовой бабушке на куличики – сам виноват. В прошлый раз они с Габи едва успели выловить его из Гудзона, а в позапрошлый – почти провалили миссию, вытаскивая из замурованной стены. Илья огляделся в поисках стакана. Он пригодился бы для подслушивания, но его нигде не было, хотя наполненный водой графин по-прежнему стоял на столе. Рядом валялась вчерашняя газета и конвалюта с жаропонижающим. Сграбастав упаковку, Илья взлохматил перед зеркалом волосы, придал лицу мученическое выражение и накинул любезно забытый соловский халат. Он до конца не верил, что собирался сделать. И надеялся, что в КГБ и АНКЛ об этом никогда не узнают. Дверь легко поддалась, и Илья, шаркая ногами, вышел в гостиную. Его взгляд зацепился за широкую спину Соло, перескочил через плечо и уткнулся в двух мужчин напротив. Один из них был Нино Дарелли. Второго итальянца он видел впервые. - Доминик? – прохрипел вопросительно Илья. Соло развернулся, на его лице внешне спокойном и доброжелательном на мгновение проступило негодование, тут же потухшее. Он как можно более легкомысленно улыбнулся и представил своих гостей: - Сеньор Дарелли, сеньор Моретти, познакомьтесь с моим американским другом мистером Майерсом. Он немного приболел, как видите. И временно живет у меня. Густав, это наши гости: сеньор Дарелли и сеньор Моретти, они интересуются искусством. Оба итальянца с любопытством воззрились на Курякина. Их позы просто вопили о новоявленной враждебности и недоверии. Что ж, Илье не в чем было их упрекнуть. - Извините, не хотел мешать, - хмуро буркнул он, мысленно кляня себя и за выданный экспромт, и за созданные помехи Наполеону. – Пойду на кухню, налью воды, - и для наглядности помотал конвалютой в руке. Дверь за собой закрывать Илья не стал, загремел посудой, включил конфорку и принялся ждать, пока закипит вода. В гостиной повисла густая тишина. Курякин огладил циферблат отцовских часов и уселся караулить чайник. - Мы так не договаривались, сеньор Сорель, - наконец заговорил один из итальянцев. – Вы обещали, что мы обсудим дела приватно. - Я доверяю Густаву, - беспечно ответил Соло. – Он, может, не так хорошо разбирается в живописи, как мы, но у него есть другие таланты. В число коих входит надежность и немногословность. Моретти нервно побарабанил пальцами по столешнице. - Он что, ваш телохранитель? – с раздражением спросил он. Илья нахмурился: ему не хотелось становиться безликой тенью, следовавшей за Соло, к тому же у Сореля, как у послушного гражданина, мог быть только один охранник – полиция государства. - По-моему, я уже сказал, что он мой друг, - в голосе Соло появился намек на тягучее, как сгущенка, недовольство. В гостиной замолчали. Перед Ильей вмиг пронеслись картины пессимистического будущего, одна ярче другой. Вот возмущение Дарелли и Моретти достигло предела, они синхронно переглянулись, встали и покинули апартаменты Доминика Сореля навсегда, и задание целиком и полностью легло на малоопытную Габи. Уэйверли укоризненно покачал головой и разослал незадачливых шпионов по разведывательным альма-матер. Прямо под ухом закипел чайник. Илья хладнокровно выключил конфорку и налил в чашку воды. Если сейчас всё пойдет наперекосяк, он просто вырубит Дарелли в гостиной, а потом опробует на нем последние техники КГБ, выбивая и компромат, и данные на всех неонацистов, и согласие на дальнейшее сотрудничество с АНКЛ. С мрачными мыслями Илья направился к гостям. Соло вольготно раскинулся в своем кресле, нога закинута на ногу, руки вертели полупустой бокал. Словно держал всё под контролем, а не искусно притворялся, но Курякина всё равно отпустило. На лицах итальянцев вдруг проступило странное понимание, недоступное Илье. Плечи Дарелли расслабились, Моретти выдавил подобие улыбки. - Значит, друг, - хохотнул Нино. Голос у него оказался приятный, низкий и глубокий, неподходящий его сухому и вытянутому телосложению. Таким хорошо управлять толпой, воодушевлять на подвиги и безумства, уговаривать на терроры ради чистоты расы. - Он мой партнер, - с нажимом уточнил Соло, отставив бокал. Моретти оценивающе окинул Илью с ног до головы и с недоверием уточнил: - Так всё-таки вы разбираетесь в искусстве, а, сеньор Майерс? Мимо Ильи проходил нераспознаваемый слой подтекста. Казалось: вот-вот и он ухватится за нить, которая вывела бы его из лабиринта, но – нет. Отсутствие контроля играло на нервах. На всякий случай Илья кивнул. В голове велся беззвучный отсчет от одного до десяти. - В итальянском Ренессансе? Учитесь у сеньора Сореля? – продолжил допрос Моретти. Его любопытство начинало раздражать. - Не итальянском, - ответил Илья. Соло выразительно посмотрел на него, умоляя заткнуться. А он наконец-то вспомнил, откуда ему знакома фамилия Моретти. - Русском. - Айвазовский, Малевич? Соло слегка кивнул, намекая, как стоило ответить. По рассказам Наполеона, картины и первого, и второго подделывали часто и мастерски, из-за чего их уже отказывались выставлять на аукционах. Сотни произведений-фальшивок по всему миру от бессилия признавались оригиналами. Но Илья не искал легких путей - Нет. Специализируюсь на искусстве XI-XVI веков. - Русские рисовали во времена дремучего средневековья? – искренне удивился Нино Дарелли. У него в голове, как у потомственного фашиста, похоже, не укладывалось, что у других народов тоже была своя история и многовековая культура. Илья попробовал улыбнуться, но судя по обреченному выражению лица Соло – не получилось. - Рисовали, - беспечно подтвердил он и осторожно добавил: – иконы. Дарелли недоверчиво цокнул языком и отпил виски. А Моретти, тот вскинулся, как гиена, почуявшая падаль. Словно Илья пронзил самое сердце его черной души, зрачки у него расширились от возбуждения, а крылья носа затрепетали. Дичь попалась на приманку. Мысленно Курякин торжествовал. В середине 50-х его коллеги вычисляли крупную банду барыг краденного. После пяти неудачных попыток, когда ведущий к ним след заходили вдоль и поперек, затерли до дыр, КГБ прикомандировало к ним Илью. Сам он считал эту затею смехотворной, но его мнения не спрашивали. Среди всех похищений его внимание сразу привлекли связанные с иконами. Курякин, будучи атеистом и просто партийным человеком, в них прока не видел, но, видимо, не воры. На каждые пять предметов искусства: картин, барельефов, скульптур и антикварной мебели – приходилась одна икона. Логика и чутье подсказывали: не спроста. Илья подтянул разведданные и обратился за помощью к сыну Григория Чирикова, расстрелянного НКВД за подделку и реставрацию икон, а также за подозрение в пособничестве противникам коммунистического режима. Интуиция в тот раз сработала точно, как Кремлевские часы: младший Чириков тайно продолжал дело отца и за небольшие преференции выдал список потенциальных покупателей. Все либо бывшие из дворян и купечества, не сумевшие вывести собственность за границу, либо советские и зарубежные антиквары. Большая часть фамилий так или иначе вела к банде, а другая – в никуда. Среди последних значилось имя Моретти. Но по записям, уже изъятым у барыг, выходило, что Моретти не чурался работать и через третьих лиц, не раз прибегал к услугам банды для пополнения незаконным путем своей коллекции. Всем прочим предпочитал работы псковских и новгородских мастеров. Тогда возобновить дело и взять Моретти, не раздувая международный скандал, не получилось. Теперь же, когда все козыри были у него на руках, Илья пошел ва-банк и сыграл на чужой слабости. И Моретти повелся как миленький. Оставалось не испортить впечатление, поэтому вслух Курякин пожаловался на самочувствие и поспешно, пока не разгорелась дискуссия об иконописи, в которой он разбирался хуже, чем в римских лестницах, удалился от греха подальше. За дверью потекла прежняя неспешная, едва различимая беседа. Зазвенели бокалы. Илья перевел дыхание и закутался в одеяло, по замерзшим ногам медленно расползалось тепло. Жаропонижающее должно было скоро начать действовать и погрузить в сон, но Курякина не волновала беспомощность в ближайшие часы, на него снизошло титаническое спокойствие, уверенность, что всё разрешится успехом, как вдруг на него ледяной глыбой обрушилось понимание, что Дарелли принял их с Соло за…за… Глаза обреченно закрылись, и сквозь зубы вырвался безнадежный стон: Соло этого ему просто так не простит. Илья не помнил, как заснул. Вот перед веками проплывали белые мушки, на лбу выступала испарина, шум за окном убаюкивал, а в следующий момент, глаза вяло щурились на дверной проем, в котором угадывались очертания Соло, уши раздирал уличный гомон, а насквозь пропитанная потом майка холодила тело. Поежившись, Илья отчаянно вспоминал, почему им с напарником так сильно нужно было переговорить друг с другом. Его брови сошлись на переносице, губы сомкнулись в тонкую нитку. Илья подтянулся и сел встречать беду во всеоружии. - И что всё это было? – внешне Соло оставался спокойным: непринужденная поза, расслабленная мимика, безмятежные интонации. И если бы за четыре последних месяца они не пережили вместе ряд опасных, смущающих и просто напряженных ситуаций, Илья решил, что всё шло своим чередом. Но за показной выдержкой Соло всегда таилось что-то большее. Холодный расчет, азарт погони и преследования, вкус победы или мести, искусно спрятанное раздражение и даже гнев. Иногда Илья мечтал вернуть всё обратно, до Берлина, когда сотрудник КГБ Курякин и слыхом не слыхивал ни о каком американском агенте Наполеоне Соло. Жил бы, поживал, да очередные воинские звания наживал. - Воды попить вышел. Соло помотал головой, не удовлетворенный ответом, и снова повторил: - Нет, что это всё было? – в его голосе прорезалось возмущение. Илья посмотрел исподлобья. Он никогда не был мастером в оправданиях, сделал – и сделал, чего объяснять. Чужая душа потемки, слова ничего не расскажут. С Соло же проверенный годами метод давал осечку. На ум пришла присказка про косу и камень. - Ты получил приглашение от Дарелли? – вместо объяснений сменил тему Илья. - От Моретти. Это у него было ко мне дело, Дарелли оказался приятным бонусом. И меня съедает любопытство: как ты узнал, что иконы его больное место. Но еще больше интересует, почему мой напарник мне не доверяет и врывается посреди встречи с объектом, грозя сорвать наши легенды. Илья не хотел признаваться, но и завираться тоже не желал. В голове роились сотни фраз, жужжали десятки объяснений, и всё не те. Он горел в личном аду выбора между правдой и приемлемой ложью, не показавшейся сентиментальным бредом, - время безвозвратно утекало. Соло раздраженно выдохнул: - Мне казалось, мы сработались. Я доверяю тебе, страхую, взламываю замки, которые тебе будет открыть не под силу ближайшие года два, а ты доверяешь мне. А вместо этого, что я получаю взамен? Вечную слежку и подозрение, что вместо работы на АНКЛ я работаю на себя? Что привел покупателей в конспиративную квартиру? Рискую сорвать международную задачу? Илья моргнул, и, кажется, от удивления у него даже брови поползли вверх. Соло, конечно, был не подарок, и из Гудзона они с Габи его вылавливали как раз из-за его побочных делишек, но уже после завершения миссии. Соло никогда не мешал личное с профессиональным. Они помолчали. Сквозь открытую форточку ветер донес уличную музыку, пронзительную, грустную, мелодичную. В комнату с наступлением сумерек пришла и вечерняя прохлада. Илью пробрало до костей, проклятый бок слабо ныл. Он поежился. Соло продолжал въедливо исследовать его непритворное изумление: глаза хищно рыскали по лицу, выискивали правду, буравили насквозь. Опомнившись, Илья постарался стереть удивление. Раньше он лучше держал эмоции в узде, и каждая не отпечатывалась у него на физиономии. Как говорил Соло, Курякин размяк. Непозволительно размяк. - О, так ты не поэтому,.. – Илья опасливо кивнул, и плечи Соло расслабились, а в межбровье у него залегли морщины. Рука в неуверенном жесте потянулась ко лбу: - Думаю, мне стоит извиниться. Илья неловко повел плечом - рана на животе пуще заныла - мол, ничего, бывает, и поспешил перейти к делу, прежде, чем Соло вцепился в идею докопаться до сути, почему же тогда Курякин выскочил в гостиную: - Когда встреча с Моретти? Соло обреченно покачал головой: - Рвешься в бой, - как будто стремление заняться работой было страшным христианским пороком, ведущим на один из кругов ада Данте. Илья фыркнул, в религию он не верил. – Моретти жаждет нашей компании в ближайшую субботу на предаукционном показе. И если нам повезет, там будет Дарелли. Вообще у них двоих схожие интересы: антиквариат, машины, неофашизм. Я выяснил, что у Моретти есть предприятие по производству двигателей где-то недалеко от Милана. Представь, целая группа инженеров-неонацистов сидит у него и Дарелли на официальной зарплате, конструирует прямо под носом итальянской полиции супербомбу вместо двигателей с автомобилями. А Дарелли и Моретти платят за них налоги государству. Я почти впечатлен. - Не думаю, что Моретти связан с теми неофашистами, что нужны нам. – По-моему, ты его недооцениваешь, - вскинул бровь Соло. - Если, конечно, ты не знаешь о нем чего-то, чего не знаю я. Илья неопределенно хмыкнул: одно предчувствие, никаких доказательств. Моретти не выглядел новым Муссолини, в нем не чувствовалось надлома, стремления к высшей цели, исключительно – спокойный прагматизм и желание встретить тихую старость с женой под боком. С другой стороны сколько отчаянных нацистов вышло из тихих любителей семейного очага и пива с колбасками за ужином. - Моретти проходил по одному делу, над которым я работал еще в СССР. Я его в глаза не видел, вспомнил фамилию, оказалось, действительно, тот. - Моретти – довольно распространенная фамилия, тебе сильно повезло. И, говорят, это у меня одного расстройство контроля над побуждениями, - спиной Соло оперся о стену, руки скрестились на груди, он немного помедлил, подбирая слова, покачал в отчаянии головой. – Илья, ты понимаешь, какое впечатление создал? О наших с тобой отношениях? - Я б не вышел, если бы ты не спрятал мою технику, - перебил Курякин, на борьбе учили: лучшая защита – нападение. Соло закатил глаза. Его руки вскинулись беззащитными ладонями вверх: - Один-один. Но когда за твоей спиной начнутся вульгарные перешептывания, надеюсь, ты все-таки вспомнишь, что сам принял активное участие в создании своего амплуа. И это была не моя инициатива. Илья хотел сказать, что всё будет нормально, но не решился лгать. Он знал, что полезет в драку.