Задание: «ДАРЕЛЛИ»

Встречу Ильи с Дарелли они обрисовывали Уэйверли уже ночью, не вдаваясь в подробности отношений Сореля и Майерса. Александр после недолгих раздумий одобрил новую легенду Курякина, и на следующее утро для него прислали свежие американские документы с многочисленными пометками о въездах и выездах. Наполеон с профессиональным любопытством повертел их в руках и так, и эдак: на подделку не похожи, самые настоящие. Их явно выпускали в Штатах, а, значит, сотрудничество АНКЛ с ЦРУ перешло на новый уровень. О том, чем оно оборачивалось для Наполеона Соло, он усердно избегал думать. К субботе Илье полегчало, вид у него оставался болезненный, белки алели от полопавшихся сосудов, но он исправно наглаживал рубашку для предаукционного показа. Накануне, сверяясь с книгой, Соло прогнал его по вехам иконописи, которые тот усиленно учил в последние дни. Илья стискивал зубы, закатывал глаза, но послушно отвечал. Рутина успокаивала обоих. На Наполеона снизошло хорошее настроение, возможное фиаско исчезло с воображаемого горизонта. Курякин тоже расслабился и перестал походить на робота. В его чертах проявилась нежность, та, с которой обычно он касался Габи, очень интимная, которая не должна предназначаться мужчине-напарнику, и Соло поспешно отводил глаза. Иногда работать с Курякиным было сущей пыткой. Перед выходом из такси – пользоваться казенной Альфа Ромео они больше не рискнули - Наполеон поправил и без того идеальный узел галстука Ильи. Лицо Курякина на мгновение задеревенело, а потом уголки рта растянулись в подбадривающей улыбке. Взгляд по-прежнему излучал холод и цепко осматривал окрестности. В одном из залов, просторных, с высокими потолками и окнами, напротив средневековых гравюр, они нашли Моретти. Тот явно скучал, но терпеливо сопровождал Дарелли в крестовом походе на итальянскую живопись. В последний момент составители аукциона внесли правки в каталоги: среди лотов появились картины старинных отечественных мастеров, посмотреть на которые и приехал Нино. Покупатели неспешно сновали из зала в зал, сверяясь с каталогами, останавливались перед понравившимися лотами, подолгу рассматривали их со всех углов, тихо переговаривались друг с другом. Стены, обшитые деревянными темными панелями по задумке декоратора должны были настраивать посетителей на задумчивый и серьезный лад, олицетворять собой недоступную большинству роскошь, эксклюзивность. Но Соло чувствовал лишь непреходящую скуку, какая бывает на похоронах дальних нелюбимых родственников. Он ловко перевел разговор на гравюры, рассказал о наложении светотени, штриховке, тонкостях в передаче образов. Сыпать Соло старался недлинными фразами, чтобы не утомить своих слушателей. Большинство представленных работ принадлежало перу неизвестного подмастерья, но в некоторых угадывалась совершенно иная манера, под Маттеуса Мериана, и тогда он сбавлял шаг, стараясь разглядеть в них работу старых знакомых, искусных мошенников. Моретти тема оказалась не интересной, он увлек Илью в сторону, до Наполеона лишь доносились обрывки фраз, судя по которым они с головой ушли в сравнительный анализ икон. Дарелли же слушал Соло вполуха. Тем не менее вчетвером они медленно и неотвратно продвигались в следующий зал. Там Нино оживился, расцвел, и его хищные глаза возбужденно рыскали по сторонам: он влился, как ручеек в поток, в любимую и знакомую стихию. Широким шагом он передвигался от лота к лоту, источая мощь и силу. Обращаться за советами к прославленному эксперту Доминику Сорелю Дарелли не спешил. Но, как всякого непослушного ребенка, его долженствовало укротить. Наполеон с независимым видом остановился у полотна с обнаженной натурщицей, изображавшей Венеру. - Густав, только посмотри, какая хорошая подделка под Тициана, - Соло со знанием дела «похвалил» картину. То, что это был не оригинал, Наполеон знал доподлинно, без рентгенограмм и ультрафиолетовых снимков. Еще в ФРГ знакомый его знакомого рисовал эту Венеру с единственной целью: выручить хороший куш. С Соло он советовался, где бы найти покупателя при деньгах. Такого толстосума Наполеон ему предоставил, и на вырученные марки они вдвоем весело кутнули, да так, что Соло - Соло! - потерял бумажник, хотя он до последнего не исключал версии, что его попросту обокрала очередная la femme fatale. Курякин рассматривал картину под разными углами, отходил подальше, утыкался в полотно почти носом - создавал видимость, что разбирался в живописи. Даже Соло на мгновение ему поверил, хотя Илья мог отличить разве что Дайнеки от Да Винчи. Чувство гордости: его уроки актерского мастерства для Курякина не прошли даром – наполнило Наполеона теплом. - Не представляю, как ты это определил. Дарелли закатил глаза и резко сказал: - Потому что это оригинал. Соло про себя улыбнулся: клюнуло! – и включился в игру. - Я тоже обманулся гармонией красок и загрязненными цветами, столь любимыми Тицианом даже несмотря на то, что спросом пользовалась другая техника - флорентийская. И посмотрите на роспись: она идеально поистерта, кракелюр идет сверху неё, всё, как и должно быть. Чуть-чуть слишком идеально, не находите? Художник проявил настойчивость, изучил манеру письма Тициана досконально: и его глубину, и поиск форм в подмалевке, и страсть к темному цветному грунту. Но взгляните сюда: эти узоры на ткани не характерны для Средневековья, они эклектичны и появились только в эпоху Арт-деко. Из Дарелли больше не сочилось высокомерие. Он всматривался в полотно так, будто его глаза могли рентгеновским лучом проникнуть сквозь наслоения лака и краски, белил, в основу холста и определить подлинность картины. И чем дольше Нино вглядывался в цветастые узоры ткани, тем ближе к переносице ползли его брови: - Не может быть. - Подделка очень хороша, тут не поспоришь. Но посмотрите на убранство комнаты, - Соло провел апперкот. – Исходя из стилеметрических сравнений, так навскидку, не подвергая всё творчество великого мастера анализу, можно сказать, что Тициан не стал бы сочетать друг с другом эти предметы. - Стилеметрических сравнений? - Да, это один из разработанных мною методов, - похвастался Наполеон; настроение его разом улучшилось, - хорош при беглом осмотре картин. Понимаете, у Тициана не лежала душа к изображению шкатулок, а тут, - Соло обворожительно улыбнулся, предоставляя возможность Дарелли самому взглянуть на полотно и убедиться в правоте собеседника. И пока Нино вглядывался в краски, перед Наполеоном пролетело ближайшее будущее. Дарелли выкупит-таки подделку, во сколько бы она не обошлась, лишь бы доказать: Сорель не прав. Обратится к известным реставраторам, чтобы утереть нос «эксперту по Ренессансу», и, увы, останется с ничего не стоящим холстом. Мнение Доминика Сореля приобретет вес, и рано или поздно Соло окажется в святая святых, загородной вилле, полном охраны и секретов. Удача, как всегда, на его стороне. - Расскажите-ка подробнее. И про ваш метод, и про анализ Тициана, - предложил Дарелли. И Соло пустился в объяснения. Краем глаза он наблюдал за Моретти и Ильей. О чем они разговаривали, Наполеон не слышал, спина Курякина неестественно выпрямилась, из движений исчезла грация. Оловянный солдатик на службе всемирного благоденствия. Хотелось подойти, положить на плечо руку, чтоб Илья отвлекся от миссии по запудриванию мозгов итальянца, чтобы к нему вернулась непринужденность. Но Соло не мог: Дарелли был важнее, он был их целью. И Илья в одиночку варился в котле из крутящихся в голове многоходовок и разных опасений. - Так вы здесь надолго, Сорель? – неожиданно прервал его Нино. Соло на секунду запнулся и растерянно улыбнулся. И в очередной раз вспомнил, насколько они – он и Илья – выглядели подозрительно, и что, возможно, сегодняшняя встреча – проверка для них. А, может, для Дарелли манера общаться с людьми, стоящими ниже него на социальной лестнице, словно они на допросе в застенках ЦРУ, была привычной. Не зря же он сотрудничал не только с безобидным Итальянским социальным движением, но и с радикальными неонацистами, строящими атомные бомбы. Наполеон с сожалением покачал головой: - В Италии Густаву не везет. В прошлый раз он чуть не утонул, в этот – подцепил лихорадку. Боюсь, если мы останемся здесь подольше, над ним разверзнутся хляби небесные и бездна под ногами – в общем, случится нечто совершенно ужасное. Дарелли всматривался в него, будто мысленно разбирал на детали хороший, но стоявший без дела годами автомобиль и искал поломку. А Соло старательно изображал, что его интересует одно искусство, болтовня, и Густав, мелькавший с Моретти в соседнем зале. - Планируете скоро уезжать? – продолжил допрос Дарелли. - Возможно, через неделю-другую, если раньше не появится повод. Никогда не знаешь, где и когда появится что-то волнующее душу. Несмотря на подозрения, что их раскрыли, Наполеон оставался спокойным, его ложь, искусно завуалированная правдой, витиеватая, служила щитом. Выкручиваться в скользких беседах ему всегда удавалось лучше всего. - Часто путешествуете? - Иногда, - не стал отнекиваться Соло. – Чтобы оставаться лучшим в своем деле, нужно постоянно совершенствоваться. Бывать в разных местах, закапываться в архивы, искать расписки, завещания, всяческие упоминания о менее удачливых современниках Микеланджело и Боттичелли. Беседовать с критиками и другими экспертами, в конце концов. Думаю, вы меня понимаете. - И не хотите осесть где-нибудь в тихом живописном местечке? Для любителей искусства, знаете ли, типично залечь в какой-нибудь Сиди-бу-Саид, чтоб бренный мир не мешал наслаждаться прекрасным. Соло хохотнул. Последние годы его по рукам и ногам связывало ЦРУ, и Наполеона кидало по их капризу из одного конца света в другой, а он ни разу не пожалел об отсутствии дома, закутка, в который бы хотелось возвратиться снова и снова. Ему стоило задуматься, почему тяготит его не кочевая жизнь, а лишь поводок, стягивающий глотку. Но Наполеон боялся, что тогда вся его суть, стержень его характера расколется на черепки, как древние амфоры, которыми римляне устилали дороги. - Вокруг столько интересного, что ограничивать себя чем-то одним – почти преступление. Посмотрите сами, сейчас я с вами, в хорошей компании, наслаждаюсь искусством, которое через пару дней осядет по частным коллекциям. Находись я в том же Сиди-бу-Саиде, мне бы не выпало случая познакомиться со многими интересными людьми, картинами, увидеть Милан, Салерно, Рим. - Стремитесь объять необъятное? - Ну что вы. Только то, до чего дотянусь. И Дарелли наконец рассмеялся: - Сорель, как вы смотрите на то, чтобы поужинать со мной? Я хотел бы продолжить наш разговор в более приватной обстановке. - Мне нравится ваше предложение. Надеюсь, теперь вы не возражаете против присутствия Густава? Он давно хотел поднахвататься знаний по эпохе Возрождения. Бинты ослабли, Илья кожей чувствовал переплетенье марлевых тканей, съезжавших под рубашкой к поясу. Бок с пулевыми ранениями ныл, боль была терпимой, но Курякин всё равно держал спину чересчур ровно, стараясь не растревожить: поворачивался на каблуках, целиком, не корпусом, руками не размахивал, дышал поверхностно, не животом. Давно перевалило за обед, близился вечер, в залах загорались люстры, рассеивался теплый ламповый свет, и полотна смотрелись уже совсем по-другому. А Моретти всё мучил и мучил новыми побасенками, вопросами, разговорами. Илья исподтишка взглянул на часы – швейцарские, фирмы TAG Heuer, из последней коллекции Джека Хоуэра Каррера, пижонские, но чертовски прочные. Их притащил Соло взамен старым отцовским, курякинским. Выложил из кармана на стол, где Илья прихлебывал из чашки обжигающий чай, и попросил примерить, ради легенды. Курякин спорить не стал: Густаву Майерсу не положено носить советские часы, а Илья никак не мог отучиться от привычки поглядывать на запястье, сверяя время. В искусственном свете Каррера стильно поблескивали серебристым циферблатом, воплощение мужской мощи, символ технологического прогресса. Такие часы Илья и сам с радостью носил бы, а не только в роли Густава Майерса. Жаль, придется вернуть ковбою после окончания миссии. Свою историю Илья уже в мельчайших подробностях рассказал Моретти, как однажды промозглой зимой к нему в квартиру в Нью-Йорке завалился бывший одноклассник с огромной деревянной доской, завернутой в ветошь, и слезно умолял выкупить икону хоть за сколько-нибудь. Как в антикварной лавке, куда Майерс снес ее, предложили баснословные деньги. Как ему в голову пришла очаровательная идея обогатиться за счет торговли русскими и греческими иконами. И все последующие мытарства, связанные с обучением ремеслу, выходу на нужных людей, поиском раритетов у потомков эмигрантов Российской Империи, Илья тоже описывал в сочных деталях. Но Моретти всё было мало. Он выискивал общих знакомых, углублялся в историческую канву иконописи, нахваливал свою коллекцию и жаловался, что долго не может найти достойное пополнение. Илья, прикинув, что начальство - не Уэйверли со скороспелым АНКЛ - КГБ обрадуется его итальянскому улову и найдет захудалую икону из архива на перепродажу, обещал подсобить. Моретти настойчиво расспрашивал о Сореле, как давно Густав общался с ним, когда они собрались уезжать из Милана, куда. Илья уже много лет не чесал языком столько часов к ряду. У него заныли связки, запершило в горле, самым страстным желанием стало забраться в кресло поглубже и в тишине и одиночестве решить пару-тройку шахматных задач. Как только Соло умудрялся не терять задор и болтать без умолку? Илья кинул косой взгляд в сторону напарника. Тот гоголем расхаживался по залу, задушевно вещал об искусстве, открыто улыбался - очаровывал Дарелли. Еще немного, и приглашение в загородные пенаты у них в кармане. Его потуги высмотреть, как продвигались дела у Соло, не остались не замеченными Моретти, но тот трактовал их по-своему: - Послушайте моего совета, я повидал побольше вас, так вот, такие, как этот ваш Сорель, сегодня здесь, а завтра там. Глазом моргнуть не успеете, ускачет с какой-нибудь кокеткой в Париж. А вы останетесь один, да еще в разобранном, так сказать, состоянии. Что вас связывает? Любовь к искусству? Так вы больше бизнесмен, а не ценитель. Купить подешевле, продать подороже. Я уж знаю. Сам, признаюсь, пока не встал на ноги, промышлял, как вы. Это потом возник интерес к коллекционированию. А в молодости я старался урвать кусок побогаче, связывался ради наживы с таким отрепьем из Советов, что вспоминать не прилично. Так вот: женитесь. Бросьте все эти глупости и женитесь. Найдите себе симпатичную американочку с хорошей родословной, заделайте детишек, купите домик подальше от городской суеты. Сами-то сможете колесить по миру, зачем бросать прибыльное дело? Заработаете деньжат, жена будет довольна, а под старость сможете и осесть рядом, в тишине и благодати. - Советуете по собственному опыту? Моретти махнул рукой: - Я не из вашей братии, если вы об этом. Но, признаюсь, по молодости и я наделал ошибок. Бегал за одной евреечкой. Цветы ей дарил, сватался, а она воротила нос: ну как так, за сына чистильщика труб замуж. - И что потом? Сдали ее гестапо? – не удержал горькой язвительности Илья. Моретти невесело усмехнулся: - Я пытался ее спасти. Вывезти в Америку по фальшивому паспорту, но она уперлась, не хотела уезжать одна, бросать семью. А раздобыть документы на целую ораву евреев и билеты для них на корабль – у меня не хватало денег. Я до сих пор не знаю, что с ней случилось. Ее увезли, я пытался выяснить: куда – но бесполезно. Без связей и денег на меня отовсюду смотрели как на безумца. Ох, - спохватился Моретти, - есть в вас, сеньор Майерс, что-то такое, что я чересчур разоткровенничался с вами. Вы располагаете к себе, и вам хочется доверять. Вы же честный человек? Тогда я надеюсь на вашу порядочность: эту историю лучше держать при себе и не предавать огласке. Особенно об этом инциденте не обязательно знать сеньору Дарелли. Мы, конечно, с ним друзья, у нас деловые взаимовыгодные отношения, но он, скажем, чуть более идейно подкованный, нежели я. И ходят слухи, что он-таки нашел себе влиятельных соратников на этой почве где-то в Америке, а не только в Итальянском социальном движении. Моретти неожиданно замолк на самом интересном месте, к его лицу прикипела натянутая улыбка. Илья непринужденно обернулся: из соседнего зала к ним двигались Соло с Дарелли. - Даю вам слово, буду нем, как рыба, - пообещал Курякин и тоже улыбнулся, уголками губ. Соло – американский чертяка - справился со своей миссией: Дарелли приглашал их на ужин обсудить дела уже сегодня. Странная гордость за напарника, за его успехи согрела Илью изнутри. Неосознанным жестом он поправил ремешок часов на запястье. Чужих, не отцовских. И смущенно посмотрел на модный циферблат. - Боюсь, вынужден отказаться, - после недолгих реверансов сообщил Моретти. – Я обещал жене, что непременно буду сопровождать ее в Ла Скала. Там сейчас, кажется, идет Мадам Баттерфляй. Да и признаюсь – я уже говорил вам, Нино - улов, насчет которого я хотел проконсультироваться с вами, сеньор Сорель, ушел прямо у меня из-под носа. Можете на моем примере учиться, что бывает, когда на охоту ездишь, собак кормишь. Ха. У выхода из аукционного дома их ждала машина с шофером, невзрачным типом в белоснежных перчатках. Всю дорогу Соло делился своими впечатлениями о Салерно, Илья, не бывавший там, живо представлял себе и портовый гам, и томную негу, какая окутывала приезжих и завлекала всё дальше и дальше, вглубь узких улочек укрыться в тени от дневного зноя, он ловил солнечные отголоски на своей коже, вдыхал морской воздух, и нос ему щекотали донесенные ветром крупицы соли и песка. Вдруг вспомнилось, что он давно не ходил в отпуск. Чужеродная и насмешливая Польша, пасмурный и холодный Ленинград, жаркий Египет с удушающим воздухом и неотступным желанием закутаться в мокрую простыню с ног до головы, промысловый Владивосток, за последние годы – еще до АНКЛ - Илья исколесил тысячи километров. И такая жизнь из безумного калейдоскопа культур, мешанины обычаев, смазанных кадров на фотопленке ему приходилась по нраву. Но Салерно - Илья позволил себе на пару мгновений очутиться там с Соло, рассмотреть небольшой прибрежный городок его глазами, насладиться архитектурой, в которой почти не разбирался, выйти под парусом в открытое море – манил. Или скорее Курякина завораживала самоотверженность, с которой Соло делился воспоминаниями, пленительные, словно дудочка заклинателя змей, бархатистые интонации в голосе. Возможно, Курякину просто стоило перестать смотреть в рот Наполеону и вместо этого сосредоточиться на Дарелли. Или на ноющем боку. В ресторане хостесс без лишних вопросов провел их к дальнему столику, откуда открывался прекрасный обзор на почти камерный зал. В противоположном углу сидела чопорная супружеская парочка в возрасте, у окна – одинокий банкир, добротный портфель, строгий костюм, очки в оправе панто – больше никого. Илья воспользовался моментом и отлучился в мужскую комнату. Соло и без него сумеет обработать Дарелли до нужной кондиции, а с него, Курякина, какая сейчас польза – ворона в павлиньих перьях - только мешаться под ногами будет. Стоило, наверное, с самого начала поступиться гордостью и прислушаться к Уэйверли: отстраниться, но куда уж, он же профессионал! Досада на собственную никчемность булькала внутри. Илья аккуратно стянул с себя пиджак с рубашкой, задрал майку, бок обдало холодом. Поежился и принялся перебинтовываться. В кабинке было тесно, как ни старался, он то и дело задевал стенки локтями, волосы на руках встали дыбом, по плечам пошли мурашки, лоб, наоборот, покрылся испариной. Ему крупно повезло, что швы не разошлись и не кровоточили. Казалось, прошла целая вечность прежде, чем он закончил. Непослушные пальцы долго боролись с пуговицами и петлицами, поправляли узел галстука у зеркала – прийти в себя всё не получалось. Физическая слабость раздражала, он не в первый раз брался за работу нездоровым, но прежде Илья не раскисал, собирался из последних сил, а тут вдруг его тело удумало свалиться в беспамятстве, прямо на кафель в туалете – для полного унижения не хватало только этого. Курякин открыл кран, ледяная вода обожгла руки, лоб, подбородок, нос. Схватив лежащее возле раковины полотенце, он насухо вытерся, на щеках проступил болезненный румянец. Илья неспешно досчитал до десяти и вышел. Взгляд обыденно прошерстил помещение. Пожилая парочка расплачивалась по счету, банкир неторопливо жевал ростбиф и проглядывал последний выпуск «Rome Daily American», за столик позади него подсели два господина с красивыми спутницами. Дарелли увлеченно болтал с Соло. - Занятная мысль, Сорель: жить ради впечатлений. Не практичная, конечно. Хотя с вашей колокольни, может, как раз наоборот. Только вот что-то такое я слышал пару лет назад от этих комми-экзистенциалистов. - Нет, это Пейтер. А те всё кричали о борьбе, социализме, - Соло покачал головой. – Я же говорю, что всегда гореть сильным, ярким, как самоцветный камень, пламенем, всегда сохранять в себе экстаз – вот что должно стать нормой жизни, - Соло улыбался и определенно кого-то цитировал, того самого Пейтера? – Никогда не видел ничего плохого, чтобы получить от жизни удовольствие. Или даже сделать его самоцелью. Хотя, признаюсь, меня всегда тешила мысль, что и я творю свою историю: возвеличиваю одних, уничтожаю других, не как живописец - рисую я так, что поймут разве что фовисты - а как искусствовед. Дарелли покровительственно улыбнулся, будто они с Соло были одного поля ягоды, вершителями судеб, обладали пониманием, неведомым простым смертным. А, может, Соло уже успел признаться Нино в симпатии к нацистам, заверить того в верности неофашистской партии и пообещал вернуть Корсику, Ниццу и Савойю. Илья едва удержался, чтобы не фыркнуть. В коридоре хлопнули двери – то с кухни к ним шел официант, жонглируя четырьмя подносами в двух руках, он ловко расставил сочные блюда перед ними. Креветки, мидии, спагетти. Запах морепродуктов перемешивался с чесночным, справа тянуло тяжелым ароматом хорошо прожаренного куска говядины. Илья сглотнул слюну: в чем, в чем, а в еде и удовольствиях итальянцы знали толк. Едва официант ушел, а они расчехлили вилки с ножами, Соло перешел к формальной части их беседы. - Сеньор Дарелли, что вы имели ввиду, когда упоминали, что хотите переговорить со мной? Нино удивился, вилка с намотанными на нее спагетти повисла в воздухе. Илья только и успел, что проследить за сползающими с зубчиков макаронами, как Дарелли вспомнил, о чем речь, морщинки у него на лбу разгладились, и он отложил приборы в сторону. - Ах да. Мне тут перепала одна картина. Скажем, от дальней родственницы в наследство, - уклончиво пояснил Нино, будто одна мысль о существовании некой родни была смехотворна, но подробностями появления у него картины он делиться не собирался. – Эпоха позднего Возрождения. Маньеризм. Хотелось бы получить на нее экспертизу от грамотного специалиста. Чтобы потомкам было чем гордиться по праву. - Это потребует некоторого времени. Мне нужно будет захватить аппаратуру, кое-какие приспособления... - Не нужно, - перебил Дарелли и тут же пояснил, - суть моей просьбы заключается в том, чтобы вы дали экспертную оценку на основе визуального осмотра. Скорее в силу привычки, чем из-за настоящих опасений Илья медленно поднял бокал с вином и вгляделся в кривое отражение зала. Банкир у окна бездумно перелистывал газету: он прислушивался! Волосы у Ильи встали дыбом. - Сеньор Дарелли, - осторожно начал Соло, - вы же понимаете, что мне как эксперту не с руки портить себе репутацию. Каким бы гениальным изобретением ни был мой метод стилеметрических сравнений, я не могу допустить, чтобы в картине, заверенной мною как подлинник, другие увидели подделку, пускай подделку и искусную, как у ван Меергена. - Если вас волнует репутационный риск – не беспокойтесь, как я прежде сказал, я собираюсь оставить ее в частной коллекции. Даже могу пообещать, что в ближайшие полсотни лет к ней и близко не подойдет человек, разбирающийся в искусстве. Кроме меня, разумеется. Илью насторожило предложение Дарелли, он собирался использовать Доминика Сореля в своих целях, не особо посвящая в суть дела. Пахло грязным бельем, но АНКЛ послало их найти компромат на Нино, и он так удачно плыл сам им в руки. Грех было отказываться. - Но тогда… зачем? – Соло очень искусно изобразил недоумение, его рот чуть приоткрылся, обнажая белые зубы. - Так вы беретесь? Наполеон покрутил приборы в руках, словно вел долгую противоречивую борьбу с собой. Никакой борьбы не было, но знать об этом Дарелли не стоило. Наконец нехотя кивнул. - Рад, что слухи не врали, - улыбнулся Дарелли, будто только что вытянул выигрышный билет в лотерею. Он еще не знал, кто на самом деле терял в их маленьком нелегальном соглашении. - Отлично. Мне привезут картину в среду. Илья переглянулся с Соло: им давно так не фартило. В мясную лавку они с Ильей успели до закрытия. В бумажном кульке с телятиной для котлет хрустели шифровки от Габи. Они жгли руки, любопытство пожирало изнутри, но Соло храбрился, терпел, только изредка нет-нет да и огладит жесткую бумагу, крепко перевязанную бечевой нитью. Ему повезло, что таксист не заметил его подозрительного поведения, травил старые анекдоты и добродушно смеялся собственным шуткам. Но у парадного входа в дом Наполеон нелогично вспомнил, что ему позарез нужна бутылка красного из соседнего ресторана. Ведь вино идеально сочетается с мясом. Илья рядом обреченно выдохнул, но поплелся следом без возражений, а, может, он просто устал, чтобы спорить. Навстречу изредка попадались припозднившиеся туристы – все сплошь и рядом парочки. Они жались друг к другу, будто согреваясь, их тихие перешептывания звучали напевным журчанием ручья, дух тихого и таинственного Милана пьянил, а Наполеон потихоньку завидовал их невинности и незнанию. В апартаменты на площади Дуомо они воротились глубоко за полночь, горели фонари, брусчатка влажно блестела от пролитого дождя, в воздухе стоял запах озона и пыли. Илья шагал с ним вровень, узел галстука съехал чуть вбок, волосы слегка растрепал ветер, из подмышки торчала исчерни-зеленая бутылка вина, которую он без прекословий согласился нести. Уже на лестнице Наполеона посетила забавная мысль: их невинная прогулка при других обстоятельствах могла быть свиданием. И когда смысл выдумки дошел до сознания, сердце болезненно ухнуло, внутри всё похолодело, словно окатили из ушата водой. Много лет назад с ним произошла Софи. Хотя, может, на самом деле звали ее совершенно иначе. Она была француженка, а, может, только притворялась, потому что говорили друг с другом они исключительно на английском. Соло упорно обтесывал свое мастерство обольщения о ее неприступность. В крови стучал азарт, адреналин, желание завоевать расположение. Он не заметил, как сам немного потерял голову. Софи чудилась ему почти родной: вышедшая из бедной семьи, благодаря уму и способностям она проникла в высший свет, где благоухание роз и лилий из сада, чашка кофе в постель, неторопливые дни, раскрашенные конными прогулками, выездами на пикник на Ягуаре казались рутиной. Они с ней были как половинки одной мозаики, наконец сошедшиеся, как классическое сочетание виски с колой. В постели у Софи оказался темперамент под стать его: их стоны разносились по всему этажу гостиницы, кровать ходила ходуном, у столов ломались ножки, они вдвоем путались в ванной шторе и заразительно хохотали. А по утру портье стыдливо прятали глаза, когда принимали ключи. Безумство продлилось недолго. Полгода или год, сколько - Соло не скажет. Многие годы он только и делал, что стирал память о времени, проведенном с Софи, и сейчас наконец абрисы их разговоров, касаний, взглядов, споров и мыканий через границы истерлись, замылились, погребены под острыми впечатлениями настоящего. Наполеону мерещилось, будто всё происходило не с ним, с кем-то другим, персонажем книги или кино, что герой крал картины, а Софи – выманивала деньги из доверчивых мужчин за тридцать. И герой старался не думать, со сколькими из них героиня спала, ведь он тоже был не без грешка. В конечном счете их отношения сгубила ревность. Ссоры превратились в стычки, столкновения сопровождались теперь угрозами двух великих держав, обвинения сыпались, как переспевший виноград с гроздей, даже денег – легких и немалых денег - им больше не хватало. А, может их связь отравила криминальная жизнь. В духе русских классиков: за преступлением пришло наказание. Соло так и не разобрался, почему Софи в одно прекрасное утро решила: хватит - и сдала его со всеми потрохами, тайнами и фальшивыми паспортами полиции. Его депортировали, хорошо хоть не отдали под военный трибунал, ведь из армии он так и не уволился, и вскоре ЦРУ дамокловым мечом нависло над ним. Конечно, Наполеон искал утешения у женщин, сначала он мстил им за разбитое другой сердце, потом, когда злость поутихла, соблазнял, охмурял, обманывал по привычке, из азарта, страсти теплого тела под боком. Но по началу, после предательства Софи ни старая Европа, ни живая Америка, ни даже чуждая и таинственная Азия не утоляли былой жажды новых мест. В одночасье все ощущения стали пресным, притупились. Наполеон оглох к эмоциям, осязание подводило его, самые живописные места не бередили струн души, изысканная еда не приносила чувственных удовольствий. Соло по привычке любовался полотнами, провожал взглядами крутобедрых дам, смаковал послевкусие виски, заслушивался итальянскими романсами. Но его сердце ускорялось лишь от страха, в ожидании незваной пули, в близости смерти, да и то, ненадолго. Он окаменел изнутри. Но в одно прекрасное утро, мир резко перевернулся с головы на ноги, заиграл прежними красками и оттенками. И Наполеон даже не понял, от чего с ним произошли перемены. Просто радовался, что теперь и ему доступны другие чувства, не только шевелящий волосы страх. Но он больше ни разу не позволил себе сблизиться ни с одной женщиной, ни с мужчиной, чтобы после разрыва ощущать мучительную пустоту внутри. Наполеон тяжело сглотнул и покосился на Илью. Тот по-прежнему излучал спокойствие и деловитость. С правого виска стерся маскировочный грим, обнажая шрам. На впалых после болезни щеках за день проросла щетина. На шее выпирал острый кадык. Соло отвел глаза. Пара глотков скотча не помешала бы. - Ты будешь читать шифровку? Наполеон молча передал ему куль с мясом. Их пальцы на мгновение соприкоснулись. Руки у Ильи были ледяные. На ходу скинув туфли, напарник поспешно удалился с телятиной на кухню. Наполеон провожал его задумчивым взглядом. За четыре прошедших месяца Илья так и не сблизился с Габи. Каждый месяц она ужасно мучилась женскими болями, сворачивалась вокруг подушки, губы у нее кривились, тело колотило от холода. Ей помогали сильные обезболивающие, от которых мутилось сознание и клонило в сон. Перевозить таблетки из страны в страну не всегда получалось: порой они в спешке бросали чемоданы, иногда теряли сумки, как-то вещи сгорели вместе с отелем. И тогда Илья, без поддельного паспорта, без документов, срывался в ночи в аптеку. Он носил Габи грелки, чтобы облегчить озноб, кутал в плед, как в шелк, и рвано вздыхал, словно их напарница умирала. А Наполеон каждый раз ломал голову, под каким предлогом оставить их тет-а-тет. Соло никогда не спрашивал Илью, почему тот оставил попытки сблизиться с Габи, почему их роман зачах, завял нераскрывшимся бутоном. Она была бы не против. А теперь не против стал Наполеон. На кухне зашуршала бумага. Соло помедлил, оглядел напоследок прихожую и поплелся следом за Ильей. Первым, что бросилось в глаза: не Курякин, застывший столбом посреди комнаты, а брошенное раскрытым на столе мясо. Раздражение накатило волной: это в армии, на останках Берлина, Наполеон вдруг открыл в себе гурманство, в детстве же еды никогда не хватало, желудок лип к позвоночнику, приходилось воровать, чтобы не умереть. И его удивляло, почему Курякин, переживший войну, ее не ценил. Он аккуратно завернул куски обратно в бумагу и убрал вместе с вином в холодильник. Как же глупо сердиться по сути из-за ерунды. - С Габи всё в порядке, - не отвлекаясь от дешифровки, поведал Илья. - Что она пишет? - Сигнализацию отключить не получается - на вилле поставили новую. Еще говорит, есть догадка, что поблизости кружит миланская полиция, что-то вынюхивает, копает под Дарелли. - Конкуренты? Они с Ильей переглянулись. Время поджимало. В любой момент итальянская полиция могла перехватить Дарелли, а они - остаться с пустыми руками и провалить задание АНКЛ. Или Нино мог запаковать свою драгоценную картину и умчаться в неведомые дали, щелкнув всех по носу. - В ресторане за нами следили. - Банкир? Я заметил. Если он из полиции, мы можем спутать им карты, - предложил Наполеон. У него уже возникла пара диверсионных идей. - Рискованно. - Рискованно – это полагаться, что объект клюнет на приманку. План Уэйверли провалился. Ты должен был помочь мне проникнуть на виллу изнутри, но склепанное на тебя досье не прошло проверки. Кстати, почему? Диверсия в АНКЛ? Илью покоробило: у него дернулась щека, и рот растянулся в кривом оскале. Соло тоже тревожило возможное предательство коллег, но он относился к измене с философским спокойствием. Сегодня - здесь, завтра – там. Нельзя винить человека, если он искал для себя лучшей доли. Курякин был не такой. - Их могла спугнуть полиция, - мрачно предположил Илья, - и они решили перестраховаться, не брать подозрительных типов извне. Его пальцы методично рвали Габину шифровку на клочки. Но не дрожали. Соло счел это хорошим знаком. - Для нас это было бы лучше, - согласился Наполеон. - Скотча? Илья предсказуемо отказался, и Наполеон плеснул только себе – на палец. В носу защекотало от терпкого яркого аромата ячменя, без химических отдушек. Цвет благородного янтаря. Виктория Винчигуэрра научила Соло тщательно проверять содержимое своего стакана. Вкус у скотча был мягким, с дубовыми нотками. - Как прошло с Моретти? – спросил Соло. - Выяснил что-нибудь полезное? – любопытство – страшный порок, но что поделать, если он искренне беспокоился за напарника, как тот справился со своей задачей. - Ничего важного. Моретти всё выпытывал, есть ли у меня на руках эксклюзив не на продажу. Выспрашивал про семью, про тебя – я придерживался легенды. Если он и связан с радикальной группировкой неонацистов, то мне об этом не говорил. - Ты был напряжен. Он что-то подозревал? Неудачно пошутил? Сказал что-то оскорбительное? Насколько понимал Наполеон, Моретти был не особо щепетильнным и мог запросто высмеять связь Майерса и Сореля. И хоть Наполеон предупреждал Курякина, что тому придется в одиночку расхлебывать заваренную кашу, но Илья чересчур болезненно реагировал на унижения, он с трудом сдерживал ярость, рано или поздно она вырывалась из стальной клетки самообладания разгневанным пламенем, сметая на пути всё живое. Курякину стоило выговориться, чтобы завтра или через неделю суметь сдержать порыв поломать что-нибудь. Или кого-нибудь. - Расслабься, ковбой. Просто ослабла повязка. - Я могу помочь перебинтовать, - с готовностью, обескуражившей самого себя, предложил Наполеон. В мыслях пронеслась картина полуобнаженного Ильи, послушного, замершего под его прикосновениями. Соло бинтовал бы медленно и туго, пальцы попеременно соскальзывали бы, задевали поясницу и впалый живот, ловя отдаленный гул чужого сердца. Илья старался бы дышать ровно, размеренно, но – не получалось – сбивался. - Уже. Фантазии рассыпались на осколки. Наполеон хмыкнул. Внешне он оставался непоколебимым и чуточку насмешливым – отменная маска, въевшаяся до самых костей -, но внутри поселилось странное смущение, будто переступил через рамки дозволенного, шагнул на закрытую территорию, влез в личное пространство. Раньше его всё это мало волновало. Соло отпил еще глоток, и скотч обжег ему глотку. Пальцы слабо кололо, на них словно застыло неслучившиеся касание, они, непонимающие, бились в конвульсиях, желали одного – дотронуться до другого человека, пусть вскользь, ненадолго, на миг. Вожделение не пропало, отнюдь, скрылось на время, чтобы затем разрастись, как опухоль. Захотелось перехватить запястье Ильи пятерней, расстегнуть пуговицу манжета, забраться выше. Соло скользнул взглядом по напарнику, тот сидел уставший, слегка напряженный, не заинтересованный ни в каких противоестественных поползновениях. Из их связи ничего путевого не выйдет, два шпиона, два мужчины, повторил про себя Наполеон, но доводы разума больше не принимались. Им двигало подсознание, та часть, что толкала на необдуманные поступки, заставляла спускать последние гроши на азартные игры, рисковать, принимать опрометчивые решения. С той гранью себя, с которой Наполеон не умел бороться, ее не выходило подавлять, от нее невозможно было скрыться. Но можно попробовать убежать. Он резко встал, ножки стула заскрежетали об пол, Илья, выдернутый из собственных дум, легонько вздрогнул. В глазах у него застыл молчаливый вопрос, на который Наполеон не мог дать правдивого ответа. Соло просто сказал: - Раз так, пойду спать, уже поздно. И тебе советую не засиживаться. Утро вечера мудренее, так, по-моему, говорят? Наполеон ощущал задумчивый цепкий взгляд Ильи у себя на спине. Главное – не оборачиваться, чтобы мимолетное побуждение не победило, и он не совершил непоправимое. За дверью спальни Соло перевел дыхание. Пальцы всё еще зудели. Перед глазами ярко пылал образ Ильи, с расхристанным галстуком, расстегнутой рубашкой, которую Наполеон секундой позже скинул бы с плеч, чтобы она безвольно повисла на изгибах локтей, с встрепанными волосами и ошалевшим, растерянным взглядом, на всё согласным. В паху потяжелело. Соло зло выдохнул сквозь зубы. Он не часто клял свою порывистость, неуправляемую силу, что влекла на край света за впечатлениями, заставляла менять решения в последний момент и спасала жизнь. Но сейчас он с радостью променял бы всю удачливость и везение, лишь бы вымести из головы волнующие картинки. Наполеон пытался мыслить рационально, что между ними ничего не выйдет, но разум дьявольски нашептывал: Илья не отлаженный робот по воплощению коммунистических грез. Он вытаскивал Соло из тисков смерти, прикрывал спину, считался с его словами, исподтишка наблюдал, следил за ним. И в конце концов у него ничего не получилось с Габи, да и ни с кем другим, а к Наполеону он относился с теплотой, и его интерес диктовался отнюдь не поручением партии. Соло сглотнул, ему не об этом надо думать: возбуждение не спадало - и начал мысленно проговаривать фамилии импрессионистов, по алфавиту. Вслух.