Слепота

      Черные тени, как грозовые тучи на вечернем небе, глядят из темных углов комнаты. Настольная лампа еще не успела разгореться – тьма держится до конца, не готовая поверить в свое поражение. Электричество до сих пор работает с переменным успехом, до этого еженедельно весь город погружался во мрак по сомнительным причинам. Мир начинает восстанавливаться. А для нас квартира стала местом концентрации жизни, погост без жертвоприношений, непостоянная вселенная сузилась до нескольких квадратных метров. Окна были закрыты толстым слоем фольги в первый же день пребывания здесь, Руслан подсмотрел эту идею у какого-то писателя. Границы дня и ночи стерты, сознание расширено.       Откидываюсь обратно к стене. Рука все стильнее и сильнее болит. С нее капает кровь, хотя я и подумать не мог, что рана настолько глубокая. Кровь, да. Она используется во многих обрядах, будоражила умы алхимиков долгие века. Меланхолия – болезнь черной крови; эссенция жизни и смерти. Но почему-то всплыло в голове определение, которое учительница биологии говорила на одном из уроков: подвижная ткань внутренней среды организма, состоящая из плазмы. Возвращаюсь в реальность, не иначе.       Засохшие темно-красные пятна на некогда чистых рубашках, мы уже не обращаем на них внимание, а по мнению родителей, уже давным-давно перестали обращать внимание на весь окружающий мир. Бред. Это они заперты в микро-мирках, где самое главное – не забыть поздравить подругу с очередным праздником. Мы же видели проблемы этого мира, но не были согласны смиренно молиться о спасении христианскому Богу. Мы принимали мир со всеми ужасами, но продолжали бороться. Сколько можно абсолютно не обращать внимание на происходящее вокруг? Несколько месяцев? Лет? Человечество делает это веками. Вышлите им повязку на глаза – они беззащитны, как слепцы. Вышлите нам лезвие, раз последний бой был оставлен нам.       Другая жизнь с простыми проблемами. Я часто думал по ночам о ней. С чем-то вроде неразделенной любви или непонимания родителей. В которой просто быть счастливым, просто решать проблемы. О чем еще пишут в книжках для девочек? Страдания низменных не заслужили жалости. Страдания великих будут жалостью лишь принижаться. Ницше ведь достаточно «для девочек»?       Черт. Мысли уносит, не получается сосредоточится на прошлом, будущем и даже настоящем. Возможно, виной тому потеря крови и недоедание.       В полумраке нахожу телефон на полу, рядом с рюкзаком. Шестнадцатое февраля, среда. Школа – последнее, о чем я думал после того вечера. Была пятница? Невероятно, как быстро течет время. Пару минут назад я чувствовал невыносимый холод улицы, запах гари от пылающего дома, видел яркие звезды у над головой и собственную кровь у на руках с вырезанными рунами. С того момента уже прошла вечность. Я спал?       «Возможно, самосовершенствование – это ещё не всё. Возможно, саморазрушение гораздо важнее», – сложно представить религиозный культ без вреда самому себе. Христианство убивает личность под сладостными предлогами, язычество воспевает героическую смерть с мечом в руке. Мы не достойны смерти, раз сейчас не в просторах Асгарда? Нужно было позволить Апокалипсису наступить? Это злая насмешка Богов, доказательство их величия перед смертным Иовом? – Ну что, Тайлер, я разрушил себя, где же польза? – произношу я охрипшим дребезжащим голосом; больше, чтоб проверить, сохранилась ли у меня способность говорить, нежели ради слов. – Ты больше никогда не посмотришь на мир так, как смотрел до этого, – подает голос Руслан. – Так как хуже уже быть не могло, стало лучше.       Кажется, что он не впадал в забытье, как я. Впадины под глазами стали еще больше, а взгляд был будто бы из другого мира. И без того темные глаза стали бесцветными. Может хоть раз я мог подумать о нем? Мерзкое осознание собственного эгоцентризма. Тихо вздыхаю и пододвигаюсь. Обнимаю его холодное тело – единственное доступное ныне проявление чувств. Руслан пережил не меньше моего, но никогда не признается, что было тяжело. Сидим так вечность. Время – это фикция, лингвистический костыль, оно столь изменчиво, что мы уже устали следить за ним.       Руслан отстраняется, едва касается губами моего лба и встает, опираясь на стену. Он весь в грязи и поте, грязный, как черт, я физически чувствую, как у него болит затекшее тело, потому что я тоже хочу нажраться трамадола и впасть в вечную Вальгаллу в одиночной камере. – Нужно возвращаться. Можешь помыться, я постараюсь найти еду и проверить телефон: нас уже давно ищут.       Он открывает дверь. Легкий скрип молнией рассекает остатки моих наваждений, принуждает вынырнуть из сенсорной депривации, оледенелыми конечностями вспомнить ощущение пространства, стен. Из соседней комнаты веет ранним весенним холодом. Весна в феврале. Спустя три года невиданной зимы, когда земля даже летом покрывалась инеем. Закидываю голову вверх и улыбаюсь. Вот мы, бесславные ублюдки, спасшие этот проклятый мир.