***
Ведьма носит гордо имя Тору, и оно ― рычащее, безумное, тёмное ― звучит как стон умирающего в мучительной агонии тигра. Ведьма считает, что нет имени прекраснее на этой грёбаной планете. Но имя на самом деле ничего не значит, потому что дрянная девка в лохмотьях, в кандалах, что обществом праздных пьяниц зовутся браслетами, обезличена ― её глаза ― глубокие и опасные ― всего лишь стекло; её губы ― нежные и отравленные ― пластилин, пластид, если быть точным ― коснёшься лёгким поцелуем, и твоими внутренностями можно будет кормить эту свору вшивых псов; а её руки ― тонкие пруты, что прокладывают глубокие борозды на спинах нищих, убогих, таких же, как и она сама, пьяниц и бродяг ― насильников, воров и убийц. У Тору нет лица ― лишь сотня красочных масок. У Тору нет своего запаха ― лишь дешёвый тошнотворный парфюм, украденный в лавке на рыбацком рынке, аромат заплесневевшего хлеба и рома с ощутимыми нотками человеческой крови. У Тору нет голоса ― Тору шепчет пустынной змеёй, орёт загнанным койотом и воет, как волчица, сброшенная с обрыва в ведьмовской чан с кислотой. Тору ― лишь девка в цыганских лохмотьях, у которой нет ни сердца, ни души ― слишком давно всё продано не Господу Богу ― и у которой за клеткой из рёбер ― на самой глубине ― лежат свалки из лохмотьев чувств, мыслей и мечтаний ― всё загаженное, испохабленное, уничтоженное. У неё там смрад и мятное одиночество; у неё пустота и чужие сожжённые обещания. И нет, уж точно, не о вечной, всепоглощающей любви. Нет-нет, ведьмы не умеют любить; ведьмы любят подчинять, ведьмы не любят подчиняться. Они подыхают, как последние шавки, но не впускают в свой храм, где хранятся раздробленные вдребезги плиты бытия, священный пламень человеческой инквизиции. Просто ведьмы знают: уж лучше исчезнуть, чем так глупо превратиться в пепел человеческих чувств. Знаете, Тору ― могущественная ведьма. Тору невероятно глупа...***
Тору смеётся погано и с ноги открывает дверь его нового дома: посеребрённая ручка звенит и разваливается на части, тонкими перезвонами вторя её смеху. Ведьма проходит и не обращает внимания на удивлённые взгляды прислуги и громогласный ор бегущих вслед за ней стражников: Тору ― тень, кроваво-чёрный дым над котлом с самым сильным в мире ядом, и поэтому никто на свете не способен остановить её. Она знает это и смеётся над человеческой глупостью этих смертных: они зачем-то вытаскивают свои верные мечи, которые тут же оказываются на полу, как, впрочем, и семеро стражей, которых Тору обезоруживает ловкими руками, длинными ногами и невероятно острыми глазами: кажется, что сказка о Медузе Горгоне воплотилась в жизнь ― они застывают во взгляде ― «Эй, милые, я пришла не за вами, отвалите!» ― и каменными статуями валятся вниз. Тору смотрит на них с высоты своего полёта, делает неуклюжий реверанс ― мол, простите, не удержалась, а теперь мне пора ― и поднимается вверх по лестнице в замке Зена Вистерии. В замке человека, которому следовало бы держать свою милую красноволосую любовницу под семью замками и с кляпом во рту. Ведьмы, знаете ли, ненавидят красный цвет (не путайте с кровавым), потому что это цвет солнца, радости и любви, и ненавидят, когда любопытные девчонки пытаются разгадать тайны, которые их тщедушное сердце не способно понять. Тору ненавидит Шираюки. Тору приходит именно к ней...***
Тору весело, потому что у девчонки с грёбаными болотами в глазах невероятно сладкий страх. Тору пьёт его и всё никак не может насытиться, будто она ― заплутавший в пустыне странник, нашедший источник живительной влаги. Впрочем, это не так уж и далеко от правды, потому что у этой никчёмной ведьмы есть одна неутолимая потребность, и это человеческий страх. Тору питается им; им же она и живёт. Такие, как она, не могут по-другому, но, кажется, Оби, её милый, наивный ― («Ками, когда это с тобой случилось, придурок?!») ― Оби, забыл об этом. Какая жалость, не правда ли? «Правда», ― думает Тору и улыбается так, что бедная девчонка Шираюки роняет из рук зажжённую свечу на пол и даже не может пошевелиться, чтобы поднять её. Тору смотрит на неё и отдаёт шутливый поклон, а потом её скрипучий голос заполняет вязкую, как смола, ночную тишину: ― Здравствуй, Шираюки-сан, я к тебе, ― она произносит только это, но маленькая, беспомощная красноволосая принцесса слышит совершенно другое: «Здравствуй, сука, я пришла по твою душу!» И тогда её сердце останавливается, потому что умная Шираюки-сан знает, что пришли действительно к/за ней. У Тору горящие в полутьме адскими огнями глаза, безумная улыбка убийцы и сильные красные руки ― кровь капает на пол, и тонкая струйка опасной жидкости (потому что кровь ведьмы ― это кислота) течёт к её ногам и огибает смешливой змеёй её новенькие белые туфельки, которые на прошлой неделе ей подарил Зен. Шираюки с ужасом наблюдает за творящимся безумием и не понимает, что ей нужно делать: то ли звать на помощь, то ли отчаянно молиться, чтобы искупить все свои грехи. Тору вновь смеётся, на губах у неё выжжено: «Какая же ты глупышка, милая! У тебя только один грех: ты посмела взять то, что тебе не принадлежало!..» И кажется, умная Шираюки-сан тоже это понимает, и поэтому, когда кровь всё-таки касается её ступней, она тихонько выдыхает: ― Тору-сан, что случилось? Тору так и подмывает ответить «Ты случилась. Ублюдок-Оби случился. Да и жизнь-падаль тоже», но она сдерживает себя, потому что не стоит раскрывать свои тайны тем, кто не способен их понять; тем, у кого нет в крови яда убийц, кто не прошёл интоксикацию самообмана ещё в младенчестве, просто потому, что это просто-напросто убьёт их. Тору захлёбывается собственной кровью и говорит: ― Меня ранили. Нужна помощь, ― и эти последние слова обрываются протяжным хрипом, а потом ведьма, омерзительно униженная, падает к ней в ноги: смуглое лицо купается в собственной крови, а яд, который ей вводили годами, вытравливает из души всякие чувства. Тору пуста, потому что ненависть, которую ведьма вынашивала месяцами, сейчас сияет блеском кинжала, вонзённого аккурат нежной девичьей лодыжки. Это знак. Это предупреждение. «Не лезь ко мне в душу! Не смей жалеть!..» Это не перемирие. Это необходимое сотрудничество. Ведьмы не якшаются с лекарками. Ведьмы убивают, ненавидят и любят так глупо и больно. Они растворяются пеплом, туманом проведённой ещё в младенчестве интоксикации...***
Когда она приходит в сознание, то видит столько белого, что ей чисто машинально хочется кого-то убить, чтобы всё стало красным. И да, вот сейчас ей этого цвета почему-то не хватает. Может, потому, что это единственный символ того, что она ещё жива, а не находится в каком-то странном аду, где всё так тепло и светло. А может, потому, что рядом с красным всегда находится золотой. Такой, что плещется в глазах неуловимого ублюдка-предателя, который и стал её интоксикацией с того момента, как она научилась держать в руке нож... Причин может быть множество, но Тору не спешит думать об этом; она спешит выбираться отсюда. Берёт свои немногочисленные вещи ― золотую цепочку, которая почему-то оказалась на прикроватной тумбочке, (видимо, кто-то очень внимательный её подобрал), и острый королевский кинжал ― и выпрыгивает в окно. Она старается не думать о боли во всём теле и том, что в её спине проделывают огромные дыры чьих-то два золотистых глаза...***
Тору ― очень могущественная ведьма. Она может сварить самое прекрасное зелье, от которого погибнет всё население планеты Земля, но, к сожалению, она не способна создать один-единственный антидот, который спас бы её никчёмную жизнь. Тору всё ещё больна. Она не любит красный и не любит выворачивать свою душу наизнанку. А ещё она невероятно глупа. Глупая отравленная ведьма...