Все сказки лгут. На самом деле хороших концов не бывает.
Из всех детей, что работают у Ункара Платта, Рэй самая маленькая. Тощая и грязная девчонка, с тонкими ручками и яростным взглядом светлых песочных глаз, она без устали таскает ведра с драгоценной водой, закусив губы. Она никогда не плачет и только молчит, растирая побелевшие от напряжения ладони. Смотрит, как на содранной коже проступает кровь. А потом надевает перчатки, которые не сильно спасают, и берется за работу снова. Ее норма — тридцать ведер в час. Тридцать тяжеленных подъемов на песчаный склон в самый солнцепек, а затем спуск обратно, медленно и аккуратно, чтобы не проронить ни капли. Иначе Ункар Платт будет злиться. Хотя он всегда злится. И от трепки не сбежать никому из них: ни ей, ни еще паре дюжин других детей, работающих за тоненький листок пластика с закатанным внутрь пайком. Этой еды хватает разве что на то, чтобы продержаться на ногах еще один день. И уже к ночи, когда жара спадет, ожесточенно царапать еще одну зарубку на металлической обшивке корабля. Эта длинная зазубрина, кривая и прерывистая, видна куда лучше, чем первые, слабенькие и еле заметные. Просто Рэй не собирается сдаваться. Она никогда не сдается.***
— Ты уродина, — дразнят ее мальчишки. Им гораздо проще, чем ей. Они выше и сильнее, а у нее есть только бесконечная бездна упорства и желания выжить просто назло. Так что она таскает ведра с водой с ними наравне, терпит их издевательства, щипки, затрещины и тычки под ребра. Она знает, что они пытаются сжить ее с этой работы, отправить к остальным девочкам. Только она не хочет. Однажды случайно увиденного раза ей хватило на всю жизнь. Так что она держится от темного и полукруглого здания подальше. И всегда, проходя мимо, закрывает уши, чтобы не слышать плача и жалобных стонов. Ей повезло, что на нее никто никогда не посмотрит так, как на остальных. Ей повезло, что она тощая, маленькая и страшненькая. — Твое место среди остальных, — их вожак, злобный и коренастый забрачонок, неизвестно как попавший в рабство к Платту, ненавидит ее больше всех. — Маленькая шлюшка, — повторяет он слова, которых нахватался от взрослых мужчин, просиживающих в кантине Ункара с утра и до ночи. — Вот и отправляйся к ним, — он толкает ее в плечо, и Рэй шипит от боли, потому что завтра скорее всего не сможет нормально шевелить этой рукой. Не то что нести воду. Она никогда не огрызалась в ответ, понимая, что это только раззадорит их. Но теперь не может смолчать. Потому что из-за этого придурка завтра останется голодной. И, скорее всего, не только завтра. — Отстань от меня, — шепчет она сквозь зубы. — Чего? А ну-ка повтори, маленькая шлюшка, — забрак кривится, пытаясь передразнить ее, — давай, и я покажу тебе твое место. — Отстань от меня! — Рэй набирает воздуха в грудь и кричит изо всех сил. А потом делает то, что никогда не делала. Дает сдачи. Со всей силы бьет ему кулаком по зубам и смотрит, как течет кровь, невозможно яркая, словно ненастоящая, по сизому подбородку. — Я же сказала тебе, чтобы ты… Она не успевает договорить, как он принимается колотить ее. Сначала валит на землю, лицом в песок, и со всей силы пинает ногами. Подбадривая остальных и приглашая присоединиться. Мальчишки набрасываются на нее словно стая песчаной саранчи, они лупят по рукам, ногам, голове и телу, и Рэй не знает, как ей закрыться. Она просто лежит, свернувшись в клубок, и воет, захлипаясь от невыносимой боли. И желания отомстить. Их отгоняет громкий шум, доносящийся из приземистого здания рядом. Там сейчас будут раздавать еду, все в соответствии с наработанным за день, поэтому они уносятся такой же живой и безликой массой рук и ног, громких голосов. Рэй остается лежать, она не в силах даже пошевелиться, но ее глаза, заплывшие из-за синяков, все еще могут словить силуэт вожака, оставшегося в дверях, чтобы понаблюдать за ее мучениями еще хоть секунду. — Я тебя… — она даже не говорит это, не шепчет, просто громко думает, надеясь, что это дойдет до него. Она встанет и даст сдачи. Не сегодня, но в другой день. Она выдержит все. Забрак бычится, наклоняя голову и показывая ей свои рожки, и предупреждает: — В следующий раз я тебя убью, — а потом исчезает следом за остальной своей компанией. Он не шутит. Дети пустыни, вечно голодные, грязные и готовые продаваться за кусок чего-нибудь, что можно пожевать и не подавиться — никогда не шутят. Но она ничего не может. Ни-че-го. Она одна, и ее никто не защитит. — Пожалуйста, — Рэй давится песком и слезами, задыхаясь от боли. Она даже сама не знает, кого просит. Великую Силу? В которую сама не верит? Какая разница. Она просто молится, чтобы случилось чудо, — пом-м-моги мне, — ей нельзя плакать, потому что в пустыне никогда не хватает воды, и тратить ее на самосожаление она не может, но и остановиться не в состоянии. — П-п-пожалуйста, — ее израненные руки загребают песок, желая закопаться в жар и унять боль, — кто-нибудь… Ей некого просить. Но спасение приходит тогда, когда его не ждешь.***
Оно приходит вместе с черным силуэтом, слишком большим для вернувшегося понаблюдать за ее мучениями забрака, и даже для взрослых. Черная фигура бесшумно скользит между камней и останавливается рядом, не поднимая даже облачка пыли, хотя в жаркий полдень это нереально. Она смотрит на Рэй сверху вниз и словно чего-то ждет. — Помоги мне, — ее пальцы скребут рядом с чужим сапогом, неестественно чистым и блестящим, но не могут достать. — Вставай, — чужой голос сухой и металлический. Он скребет по ушам и отзывается нытьем в ушибленной челюсти. — Вставай! — Не могу, — Рэй выдавливает из себя слова, хотя у нее еле получается шептать. Ее онемевший язык, весь в песке, цепляется за осколки выбитого зуба, и оцарапывается. Новая боль, как ни странно, не добивает ее, а придает сил. Кое-как у нее получается повернуться и лечь навзничь, глядя в ослепительно-яркое небо. Пока его не закрывает черный силуэт, наклоняясь над нею. Из-под капюшона плаща на нее смотрит черная пустота блестящей и гладкой маски. Этой пустоте нет дела до ее боли и страданий. Она твердит ей только одно — Поднимайся. И Рэй поднимается. Она собирает себя по частям, разминая ноги и выпрямляясь. Неловко садится и глотает горячий воздух, скрипящий внутри легких, стирает кровь с подбородка. — Ты слаба. — Ннет, — Рэй мотает головой, пытаясь стереть со щеки песок, но только растирая его по настрадавшейся коже. — Но ты упорна. Мне это нравится, — здоровенная фигура в черном внезапно садится на корточки, оказываясь совсем рядом. Черные блестящие перчатки проходятся возле ее лица, но не дотрагиваясь. Они просто ощупывают воздух, как будто это что-то может рассказать о ней. Как будто этот странный мужчина в черном какой-то колдун. Или владеющий Силой. — Ты хочешь им отомстить? — мертвенный голос, сухой и ржавый, все же способен на эмоцию. На самую маленькую толику ее, жадную и голодную. — Хочешь? Рэй так больно, что она даже не знает, чего хочет. Почему они не могут оставить ее в покое? Платт говорит, что она у него уже лет семь как отрабатывает свой хлеб, но все это время они задирали ее. — Ты сможешь отомстить всем, — черная рука проводит черту возле ее горла, словно показывая, как именно, и Рэй испуганно сглатывает собственную кровь из разбитой губы. — Никто не сможет причинить тебе боль. Никогда. Но просто так ничего никогда не дается. Рэй отлично знает это и не понаслышке. Девочки, прислуживающие в кантине и встречающие мужчин на пороге темного дома, стоящего в отдалении, кричат слишком громко, чтобы она это не слышала. — Просто так? — Конечно, нет, малышка, — черное лицо с блестящими гранями маски наклоняется набок, будто изучает ее. — Я хочу только одного. Стать твоим другом. И тогда мы сможем отомстить им всем. Всему миру, — голос скрежещет и рвется слишком быстро и надрывно. — Тебя тоже бьют? — Рэй понимает, что он тоже волнуется. Что ему тоже бывает больно, и нередко. — Нет, — черный призрак, и Рэй понимает, это точно призрак, потому что слишком он уж чистый и красивый для Джакку, отшатывается от нее. — Не бьют, малышка. Все куда сложнее. Но вдвоем мы сможем сделать все, чтобы больше никто не смог нас обидеть. Он говорит, что хочет стать ее другом. Настоящим, хоть и вымышленным. И хочет ее защитить. И пока она не заревела снова, то ли от счастья, то ли от обиды, Рэй поспешно кивает, шмыгая кровавыми соплями. — Да. Я хочу с тобой дружить. Меня зовут Рэй, — она же не глупая и понимает, что призраки не всегда умеют читать мысли. Ее и совсем сложно, она же такая маленькая. И бестолковая. — А тебя? У такого здоровяка, как он, будет громкое и грозное имя. Такое, чтобы все мальчишки сразу разбежались врассыпную, стоит ей только назвать его. — Придумай сама, Рэй, — он скрепляет их знакомство, называя ее, и это кажется таким простым и долгожданным. — У тебя нет имени? Как это, когда не знаешь, как тебя звать? Неужели он совсем один, и никто больше не говорит с ним? Рэй становится его жалко. Даже она, оставленная на Джакку в уплату долга, как твердил Ункар Платт, не такая безнадежная. — Есть. Но я хочу, чтобы ты дала мне новое. Твое собственное. Это будет нашим общим секретом. — Я буду звать тебя Рен. Это как Рэй, только Рен, — сначала оно приходит ей в голову, а затем рвется с языка. — Нравится? — Да, — внезапно кивает ее новый друг. Он такой неуместный здесь и сейчас, слишком чистый, слишком блестящий, слишком бесплотный, но для нее он самое лучшее, что когда-либо случалось за всю ее короткую жизнь. Он как зарубка на стене, только эта не будет кривой и тонкой, отмечающей еще один прожитый напрасно день. Она перечеркнет остальные и вберет в себя оставшееся чистым пространство стен. Она навсегда и насовсем. — Это как лилия. Водяная лилия. — Что такое лилия? — про воду Рэй знает, а вот про что-то по имени «лилия» нет, и ей хочется узнать это. — Я тебе покажу, — и в руке Рена возникает цветок. Настоящий. Вернее, он такой же бесплотный, как и ее друг, но сейчас лепестки кажутся совсем свежими, они распускаются, открывая багровую серединку, цвета крови. И тут же увядают, рассыпаясь пылью. Это настоящее чудо, и оно заставляет Рэй забыть обо всем. О голоде, жажде, боли. И даже об обжигающем солнце пустыни, которое стремится зажарить ее заживо. Это первый цветок в ее жизни. И он прекрасен. Наверное, он даже стоил всего этого. — Ты можешь научить меня делать так же? — это просто волшебство. Сказочное волшебство, которого не может быть, но все же оно существует. И сейчас оно прямо перед нею. — Я научу тебя всему, Рэй. Всему, что захочешь, — Рен поднимается на ноги, оставаясь все таким же чистым и красивым. Песок не в силах запачкать его черную одежду, а жар пустыни для него ничто. —Теперь, когда я нашел тебя, все будет так, как мы захотим. Его металлический голос обещает возмездие, жестокое и кровавое, а Рэй смотрит, не отрываясь, от его ладони, в которой только что был цветок. Изображение его — бело-красное, изящное, насыщенное, все еще плавает внутри ее радужки, отпечатавшись в памяти.***
Она не знает, откуда в ней берутся силы. Может, когда она спит, то растет. А может, это все просто Рен и его маленькие секреты. — Заставь их плавать. Сосредоточься на во-о-он том камне и попытайся представить, что он умеет летать. Дай ему взлететь самому. Просто представь это. Камни не умеют летать, на то они и камни, но под ее пристальным взглядом, когда Рэй кажется, что у нее уже сейчас глаза лопнут от напряжения, крохотные осколки начинают дрожать. Еле заметно, а потом все больше. И один из них, самый красивый, острый и тонкий, взмывает вверх, а затем врезается в песок. И заставляет Рэй взвизгнуть от восторга. Она смеется и хлопает в ладоши, а затем принимается заново. Ей нравится это ощущение, которое появляется внутри нее. Теплота и покалывание по коже. Как будто ее охватывает невидимый и ласковый огонь. Постепенно ей подчиняется и песок, такой сложный, рассыпающийся на сотни мелких крупиц, изменчивый и капризный. — Смотри, — Рэй строит замок из песка в несколько ярусов. Такие нельзя увидеть на Джакку, тут одни приземистые и круглые домики, но именно такие она видит в своих снах. — Правда, красивый? Вместо ответа Рен делает взмах рукой, и все рассыпается. — Снова. Он рушит их раз за разом, заставляя ее еще больше стараться. Злиться и выстраивать снова. Она почти обижается на него, хотя что толку обижаться на единственного, кто понимает ее с полуслова и всегда защищает. Просто вздыхает и начинает все заново. Ощущая, как бежит по венам знакомая и такая приятная Сила.***
— А почему ты всегда в черном? А зачем тебе маска? Как ты вырос таким? — вопросы сыплются из нее как из дырявого ведра, в котором носят воду. Она сама теперь с легкостью справляется с пятьюдесятью ведрами в час, потому что ее новые способности позволяют ей не чувствовать их тяжесть. — Они идут, — Рен не собирается отвечать на них, просто кивает головой, указывая куда-то вправо, а затем растворяется в красном свете, чтобы возникнуть снова уже рядом. За ее спиной. Это ватага мальчишек. Тех самых, что уже не пристают к ней. Наверное, они тоже чуют неладное, поэтому стараются больше не задирать странную девчонку, которая теперь еще и говорит сама с собой. Но вот их вожак хочет растерзать ее. Добить. Чтобы она больше никогда не посмела возразить его словам. — Чего тебе? — Рэй больше не боится его. Она просто поднимается на ноги, сосредотачиваясь, чувствуя языком сломанный кусок зуба, который остался в качестве напоминания о ее первом проигрыше. И последнем тоже. — Ты нам мешаешь, маленькая крыса. Вали отсюда, пока я не рассердился, — забрак стремится задеть ее, хотя пустыни здесь хватит на них всех. — Сам вали, — огрызается Рэй и скрещивает руки на груди, показывая, что никуда она с места не сдвинется. Дети ахают и шепчутся, явно не ожидавшие этого. А вожак их мелкой стаи только и ждет этого, чтобы кинуться на нее, нагнув голову и наставив рожки. Только Рэй больше не собирается терпеть его оскорблений. Она уворачивается, а затем швыряет забраку в глаза горсти песка, заготовленные заранее. Песок слушается ее, не совсем хорошо, но все же облепливает лицо мальчишки и вгрызается в кожу, оставляя кровавые капельки. Наверное, с него хватит. Больше он никогда не решится на нее напасть. — Еще, — раздается голос позади нее, и Рэй отвлекается. Рен качает головой, и его безжизненный голос гудит: — Еще, Рэй. Убей его. — Зачем? — она не станет делать этого. Он всего лишь противный мальчишка, и она уже может с легкостью обездвижить его. Зачем убивать? — Давай, Рэй, — теперь он совсем не похож на друга. — Отплати ему за все то, что он сделал бы с тобой, — он похож на монстра. Забрак за то время, пока она медлила, приходит в себя и снова бросается на нее. Молотит кулаками и даже пытается укусить. — Убей, Рэй, — она уже не знает, может, этот голос на самом деле звучит только в ее голове, но ослепляющая боль заставляет Рэй разозлиться. Она больше никогда не допустит, чтобы кто-то дотронулся до нее без спросу. Или ударил. Так что ей нужно просто прищуриться, концентрируясь, а дальше дело за зыбучим песком. Крохотные острые частицы его с легкостью облепляют всего забрака, впиваясь в кожу и заставляя орать от боли, и тащат вниз. В самую глубину. Насовсем. — Ситх! Убийца… — детям страшно, и они сбегают с воплями. Оставляя Рэй в одиночестве. Смотреть на чистый и гладкий песок, на котором всего пару минут тому стоял ее обидчик, а теперь ничего нет.***
Они больше не подходят к ней. Смотрят на расстоянии и отворачиваются, когда Рэй проезжает мимо на своем спидере. Как будто земля, по которой она ступает, тоже становится проклятой. Хотя может так оно и есть. Рену мало одной кровавой жертвы, ему мало злости и ярости, которые дает ему она, и вечно требует еще. — Давай, Рэй, убей их, — он указывает своей черной ладонью на длинные извивающиеся ленты скалозубых червей, вынырнувших, чтобы погреться на утреннем солнышке. — Уничтожь, — его голос звучит внутри ее головы. Нашептывает требовательно и почти нежно. — Нет! — Рэй не оглядывается назад, стартуя с третьей передачи с такой скоростью, что спидер чуть не зарывается носом в песок. Она так стремительно летит через дюны, словно за ней гонится само зло. Иногда ей кажется, что она сама специально выдумала такого его себе. Не друга. А монстра.***
Из нее течет слишком мало крови, когда наступают эти самые дни, и вообще она совсем не похожа на девушку. Груди все еще нет. А ребра можно пересчитать через майку. И все же она чувствует себя по-другому. Как будто она потеряла что-то очень важное. Детство? У нее его и так не было. Мечты? Рэй мечтает только о том, чтобы ее нашли. Чтобы кто-то до нее дотронулся. Не кривясь и не обзывая исчадием зла, не плюясь вслед. А с Реном такого не будет никогда. Он все такой же, как и в первый день их знакомства. В черном, высоченный и здоровенный, и появляется без предупреждения. Рэй принимает ванну, вернее, пытается обтереть себя, скрючившись в тазике и выжимая на плечи губку с уже грязной водой, когда он возникает посреди крохотной комнатки. Она дергается и пытается закрыться, потому что не хочет, чтобы он смотрел на нее такую. На не_ребенка. И видел ее сморщившиеся и затвердевшие от холода соски. От холода. Или от волнения. Ее стыдливым румянцем можно поджечь весь ее неказистый домик, бывший когда-то частью звездолета. Испепелить всю вместе с тазиком и голыми ногами, которые она не может спрятать, потому что они слишком длинные, а сейчас еще и задеревенели и не в состоянии разогнуться. Теперь ей не хочется спрашивать, почему на нем маска. Точно такая же не помешала бы и ей. — Рен?! — от волнения Рэй забывает, что вполне могла бы подтянуть к себе полотенце с помощью Силы. И что ей необязательно сжиматься еще больше, выплескивая на пол драгоценную воду. — Не смотри! Но ему все равно. Наверное, он какая-то бунтующая часть ее. Та самая, о которой Рэй никому никогда не говорила. Похоть. Или жажда на грани безумия. Вот что он такое. Потому что вместо того, чтобы уйти или хотя бы отвернуться, он наоборот подступает к ней, усаживаясь на пол рядом, совсем не заботясь о лужах, которые все равно не смогут запачкать его черное одеяние, и смотрит. Он оглядывает ее мокрое от воды тело, и его дыхание под маской тяжелеет, становясь медленным. — Ты сама хочешь этого, — его рука в черной перчатке, наверное, уже сросшаяся с кожей, гладит воздух в паре сантиметров от ее плеча, по которому проходятся табуны мурашек. — Ох, Рэй, просто признай. — Нет, — шепчет она, чувствуя себя загнанной в угол. Она выдумала его, и вот теперь он управляет ее жизнью. Заставляет говорить то, в чем стыдно признаваться. О чем стыдно думать. — Да. Она так привыкла к его сухому, безжизненному голосу, что научилась узнавать легкие оттенки в нем. Вот теперь там превосходство. Зыбкая тень улыбки, которая никогда не отразится на лице, ведь его все равно нет под маской. — Прекрати лгать самой себе, Рэй. — Что ты… — слова застревают в горле и остаются всего лишь набором ломких звуков. — Я хочу, чтобы ты сделала то, что хочешь. Она краснеет. Заливается жаром и стыдом. Но все же убирает руки, прекращая сжиматься. Расправляется словно сжатый силой цветок, раскидывая ноги и позволяя ему увидеть себя всю. Такую, какая она теперь. Девушку с влажной кожей, блестящей от воды, золотистой словно песок Джакку. Ту девушку, которая хочет, чтобы хоть кто-то к ней прикоснулся. Обнял. Сделал то, что должно быть сделано. Но он же ненастоящий. И стоит ее руке поползти вниз, от живота и еще ниже, как его образ вздрагивает и исчезает. Как будто его никогда и не было. Он впервые бросает ее вот так. Словно ему не понравилось. Рэй прекращает свои бессмысленные попытки и берется за мочалку, яростно растирая кожу и чувствуя какую-то странную обиду внутри. Она больше не хочет думать об этом.***
Его впервые нет больше пяти дней. Сначала Рэй не задумывается об этом. По сути, Рен — это ее неуемное воображение, выдумавшее себе друга, чтобы выстоять. Так что она уже и раньше как-то обходилась без него. Но сейчас она не может не думать о том, что в какой-то момент она вообразила, будто он сможет заменить ей реальность. Ей просто пора выбросить его из головы. И заняться обшивкой. Ее руки сами собой ловко разделяют провода, выискивая тот самый, отсоединив который, она доберется до центра. И откроет тайник. — Зачем ты здесь? — она говорит сама с собой, хотя на самом деле ее вопрос предназначен для того, кого здесь нет. — Зачем, а? Зачем я тебя вообще выдумывала?! — Рэй выходит из себя и дергает за другой провод, получая неслабый удар током. Ну, в этом она сама виновата. Идиотка. — Зачем ты мне нужен? Он не вернется, не важно, сколько бы она ни звала. — Рен, — шепчет она, и в голову лезут непрошенные мысли. О том, как его черные пальцы, затянутые в кожу перчаток, гладят ее по щеке. Прикасаясь. И как она сама тянется к нему, чтобы прижаться разгоряченным лицом к холодному металлу. Она так хочет, чтобы он оказался настоящим. Реальным.***
Чужие корабли закрывают небо, и Ункар Платт сгоняет всех девочек в кантину, ожидая закономерную прибыль к ночи. Рэй знает, что происходит там с ними. Но ничем не может помочь. Она в состоянии поднимать камни силой мысли или разрушать, но не договариваться насчет цены. К тому же ее и так считают отродьем ситхов. Не хватало, чтобы кто-то поджег ее дом ночью. Все, что ей удается, так это тайком подкидывать им части своего скудного пайка, потому что другой радости у этих девочек нет. Это Джакку. Хотя корабли, зависшие в высоте, оставляющие длинные тени на песке, почему-то кажутся ей враждебными. Вызывающими безотчетную панику. Какими-то… Так что лучше, если сегодня ночью ее тут не будет. К вечеру Рэй собирает свой походный мешок, только самое необходимое — еда, вода и покрывало, чтобы закутаться в него, и заправляет спидер. Топлива ей хватит, чтобы уехать почти до хребта. И вернуться. Она мчится, прижимаясь к своему старенькому спидеру, и ее взгляд выхватывает кривой указатель, наполовину засыпанный песком. Сюда же никто не пойдет по своей воле, делать тут нечего — скалы и песок. Металлическая табличка говорит, что до хребта совсем немного, и Рэй уже сбежала из-под тени жутких кораблей. Так что можно вздохнуть спокойно. И до нее никому не будет дела.***
Рэй ставит тент, затягивая петли. Проверяя, чтобы его не унесло к утру. Зажигает небольшие костерки по периметру и только тогда успокаивается, усевшись с плошкой с ужином в руках. Ей не хочется есть. Или пить. Или сбегать. Всю свою жизнь она только и делала, что тянулась к кому-то. А потом сбегала. Это какое-то проклятье. И началось оно с Рена. С ее выдуманного друга. — Привет, Рэй, — раздается его голос по ту сторону от границы света. Все такой же безжизненный, мертвый и ржавый голос. Надо же, он снова вернулся. — Привет, Рен, — она уже ничему не удивляется. Просто продолжает жевать безвкусную еду и пялится на костер. Больше не на что. Он вступает в круг и идет к ней. Все такой же здоровенный, черный и угрожающий. Но что-то не так, и Рэй не может понять. Она вскидывает на него глаза и пытается найти эту крохотную зацепку. Песок. Он шуршит под его ногами, поет и скрипит, сминаемый чужими шагами. — Рен? — она видит его впервые. Его плащ запылен и хлопает на ветру. В правой руке что-то напоминающее рукоять от меча. — Этого не может быть! — она вскакивает на ноги, понимая, что этот незнакомец, отбрасывающий тень, реален в отличие от ее воображения. И он ей не друг. — Почему нет? — он наклоняет голову как прежде, и на гладкой поверхности маски вспыхивают искорки бликов. — Потому что ты этого боишься? — Нет, потому что ты нереален, — Рэй хватается за первое попавшееся под руку. Старый добрый посох. — Тебя не существовало. Я выдумала тебя! — Так было лучше для тебя. Ты хотела друга. Того, кто защитит тебя и всегда будет рядом. Ты его и получила. А теперь пора платить, — он тянет руки к своему капюшону, и что-то щелкает, а затем маска, та самая, которую она считала его лицом, распадается на глазах, обнажая белую кожу и угольно-черные глаза. Они пригвождают ее к земле и не дают дышать. Он просто… Просто Рен. — Ты пойдешь со мной, Рэй, — Рен делает движение рукой, легкое и изящное, и ее тело становится неподъемно-тяжелым. Ее Сила ничто по сравнению с его способностями. Теперь она больше не может даже мизинцем пошевелить. Или возразить. Или вздохнуть. — Ты поможешь мне, — он тянет ее к себе с помощью Силы, слушая, как скребут по песку волочащиеся ноги, оставляя висеть перед его лицом. — И мы отомстим всем, кто посмеет нам помешать. Ну же, Рэй. Это будет весело. Совсем как раньше, помнишь? — в его глазах пляшет безумие и обреченность. Это они делают его таким. Настоящим. — Н-н-нет, — Рэй хрипит. Сейчас он не лучше того мальчика, что когда-то решил, что проще избить не нравящуюся девчонку, чем просто отвернуться и не замечать. Воздуха хватает на то, чтобы еще раз вдохнуть, и затем стремительно тянет в бездну забвения. — Нет, Рэй, нет. Прости, — он хлопает ее по щекам, вынуждая очнуться. И вздохнуть, кашляя. — Почему? — теперь ей разрешено двигаться, и Рэй падает на песок, на колени. — Почему я? Почему ты выбрал меня, чтобы поиздеваться? Она понимает, что ему хотелось не просто видеть, как она страдает. В одиночестве. В отчуждении. Ему хотелось, чтобы она причиняла боль другим. Это гораздо хуже. Без перчаток его руки холодные. И от них пахнет ржавчиной металла. Кровью. А еще они гладят ее по щеке так, как она всегда мечтала. Заправляют за ухо выбившиеся из пучка волосы. Нежно. Аккуратно. — Потому что мне тоже был нужен друг. Хотя бы один. И у меня была ты, Рэй, — он дотрагивается до нее так, как никогда не смог бы никто. Любовно оглаживает плечи и руки, тянется к груди, и она понимает, что боится его. То, что она себе навоображала, совсем не похоже на реальность. — Нет, — Рэй пытается оттолкнуть его руки, но с таким успехом она может сражаться с зыбучим песком — он все равно поглотит свою жертву и стянет намертво в свой тесный кокон. — Отойди, не трогай меня, нет-нет… — она молотит его по груди кулаками, слишком испуганная, чтобы сконцентрироваться и попытаться сбежать с помощью своей Силы. — Ты сама хотела этого, — от Рена нельзя избавиться. Он с легкостью поднимает ее на руки и несет под тент, укладывая на покрывало. — Тише, Рэй, ш-ш-ш, — он закрывает ей рот рукой, когда она пытается прокусить его ладонь, взвизгивая. — Все будет хорошо, — убеждает ее Рен, принимаясь стягивать с нее одежду, но на глаза наворачиваются слезы. Это стыд, страх и обида на него и на весь мир, который оказался совсем не таким, каким она его себе придумала. Той ночью она наконец понимает, почему они кричат.***
Он забирает ее с собой. Позволяет забрать только самое необходимое, и Рэй пустым взглядом обводит стены, испещренные длинными тонкими линиями, понимая, что ее дом был всего лишь клеткой. — Тебе это не надо? — Рен берет в руки старую игрушку, сшитую из оранжевых лоскутков. — Нет, — она мотает головой, желая отвернуться и вообще забыть, что она у нее была. У всех вещей в пустой скорлупке звездолета было только одно имя — Рен. Имя, которое она теперь ненавидит. Чувствуя его прикосновения, до сих пор оставшиеся на коже, и влажные поцелуи, и саднящую боль между ног. — Я хочу уйти, — Рэй сбегает отсюда. Ей нужно на воздух, как можно больше пространства, не занимаемого им. Ей бы целую пустыню и еще столько же между ними. — Хорошо, — он следует за ней по пятам. Как тень. Или страж, от которого нельзя избавиться.***
Они останавливаются у трапа, ведущего на его корабль, такой же здоровенный и черный, как и он сам. Гигантский звездолет расправляет крылья, готовый унести ее куда-то ввысь, в пустоту к звездам. Он ревет и приветственно дрожит, напоминая прирученного зверя. Такого же, как и она сама. Рен протягивает руку, затянутую в кожаную перчатку. — Идем? Он все еще без маски, и его белое лицо кажется обнаженным, а темные глаза горят огнем. Он почти получил то, что хотел, и одной Силе известно, почему он все еще не улыбается довольно, почему не схватил и затащил ее на корабль силой. Почему он ждет, пока она сама сделает этот выбор. Его глаза почти черные сейчас, с расширенными зрачками, заполнившими всю радужку, дрожащими. От них не сбежать. Не закрыться рукой и не представить себе, что ты маленький ребенок, которого может защитить воображаемый домик. Как она могла выдумать его таким? Монстра и своего злейшего друга. Друга, который был так нужен и ему. И нужен до сих пор. — Да, — она вкладывает в его ладонь свои пальцы, чувствуя, как замыкается стальная хватка. Теперь у нее нет пути назад. Но, в конце концов, это ее вина. Она хотела его таким.