2426 год. Холодные камни Арнора // Камень Эреха

Солнечная осень сменилась дождями, а за ними приближалась зимняя поездка в Ламедон. Каждый год Денетор уезжал, собравшись за день-два: вещи для горных дорог весь год так и лежали нетронутыми, а подарки и какие-то мелочи уложить недолго. Так было десятилетиями. Но не в этот раз. Было сказано, что Митреллас отправляется погостить на год. Денетор очень надеялся, а Неллас согласилась и смирилась с тем, что это будет – навсегда… иногда дочь станет приезжать в Минас-Тирит в гости. С мужем и детьми. Разумеется, замуж ей пока рановато, так никто и не торопит. Приедет в Лаэгор, дождется весны, луга вспыхнут великолепием цветов, высоко на склонах распустятся горные розы – многолепестковые белые звезды… лето опьянит духом трав, осень околдует золотом и бронзой лесов и жемчугами капель на паутине… Митреллас полюбит Лаэгор, и в следующий приезд отца попросит дать ей погостить ей еще. И найдется… кто-нибудь, «главное, чтобы человек был хороший», говорила Неллас о еще неведомом им будущем зяте. «Не сомневайся в этом, – отвечал муж. – Плохого отец и матушка к ней не подпустят». Станет ее провожатым в прогулках по горам, будет уверен, что он не пара для девушки из настолько знатной семьи… один раз так сложилось по воле судьбы и мудрости дяди, почему бы и не усвоить урок и не пойти проверенным путем? И больше никакие игры столичных лордов не коснутся ни Митреллас, ни ее детей. Никогда. Она будет просто жить в самой тихой из областей страны. В самой прекрасной, как твердо был уверен Денетор. Никогда в жизни девушки не было такого волнительного времени, как эта осень. Целый год вдали от дома! целый год… какие вещи взять, без чего можно обойтись? брать ли украшения? зачем их носить в уединенном горном замке? для себя? А если бабушка и дед повезут ее в Калембел, где соберутся все лорды Ламедона, то – не будут ли эти украшения слишком хороши? Ведь это невежливо – подчеркивать свою знатность и богатство перед теми, кто родился в более скромных семьях? И нужны теплые вещи… но у нее их нет! говорят, зима в Лаэгоре много холоднее, чем в Минас-Тирите, там даже бывает снег. Снег… она его видела только вдалеке, на вершинах гор, а там он рядом. Каково это – жить там, где снег? И как она не замерзнет? Всю осень двери передней наследника были открыты для купцов. Неллас вдохновенно выбирала, не доверяя дочери это ответственное дело. Сперва ткани. Потом меха. Если бы она догадалась позвать Таургона на помощь, он многое рассказал бы ей о том, где какой мех был добыт. Денетор старался уходить к себе в кабинет как можно раньше, а возвращаться как можно позже, устрашенный стихией женских хлопот, которую сам же и выпустил на волю. Нередко ужинали без него. Но совсем исчезнуть из дому он не мог, и Митреллас использовала любую возможность, чтобы спросить его, не будет ли это ожерелье смотреться вызывающе, допустимо ли надеть новое коричневое сюрко с ее любимым зеленым платьем и можно ли ей взять вазу, которую подарили харадские купцы, – ведь раз ее благополучно довезли из Харада, то если хорошо упаковать – на горной дороге ничего не случится… а она такая красивая, и так привычно, что она стоит в твоей комнате. Денетор представлял себе букет горных роз в харадской вазе (особенно если за эти цветами поскачет по горным уступам будущий зять) – и соглашался. В конце концов, одним вьючным мулом больше. И еще одним. Несмертельно. Собственные сборы Неллас были в тысячу раз менее бурными, и всё же их покои всю осень выглядели так, будто каждый день здесь ищут то ли документ государственной важности, то ли Третью Звезду Элендила. Боромира все эти хлопоты не касались. Даже приходя домой ужинать, он был не здесь. Они с сестрой словно поменялись местами: раньше она не слышала разговоров за столом, мечтая о своем, теперь он едва не промахивался мимо тарелки, снова и снова возвращаясь к тому удару, которым Таургон сегодня обезоружил его, или к тому, как северянин учил успокаивать коня, если тот испуган, или рассказывал что-то из истории так, что давно выученные события оживали перед глазами. Иногда отец приглашал Таургона на ужин, и тогда подавали только холодные блюда – все заслушивались и еда бы безнадежно остыла. Денетор внимательно смотрел на северянина и задавался одним и тем же вопросом: каково это – нести в себе его Силу? Ведь он смотрит на мир иначе, чем мы; важное для нас несущественно для него и наоборот… звери ощущают мир запахами, воспринимая его больше носом, чем глазами, воин в бою почти слепнет, ощущая лишь движения, меч – его зрение, мастер, настраивая арфу, не смотрит на нее, его мир – звуки. Как мир видит этот человек? отблесками Света? за эти полгода Боромир изменился, и заметно: стал спокойнее и одновременно решительнее; стал светлее. И за Барагунда не страшно в его Итилиене; даже Неллас говорит о старшем без тревоги. Рядом с этим человеком в тебе словно разгорается что-то… то, о чем мы разучились говорить. То, о чем и молчат немногие. А большинство и не думает. Быть может, он прав, годами стоя под Древом и «ничего» не делая? Полководца можно выучить арфе, а музыканту дать в руки меч, только вот стоит ли? Должен ли Король управлять своей страной? Или это дело тех, в ком меньше мудрости и больше разума? Да и не так мало его «ничего». У Боромира и его шайки глаза сияют, у Барагунда – тем более. Денетор вдруг понял, что хочет поделиться Таургоном со своим отцом. Это, конечно, было очень неправильно: думать о Короле как о… нет, конечно не о «вещи». Скорее как об огне, от которого зажигают другой. Вот пусть этот огонь достанется Ламедону. Отцу. Обо всем этом можно было сказать простыми и разумными словами: «Таургон – друг моих сыновей, и я хочу познакомить отца с ним». О любом другом человеке Денетор именно так и сказал бы. Возможно, он это скажет дяде – тот ведь до сих пор не знает. Чувствует, понимает сердцем, но – не знает. Но вот и будем говорить с ним убедительно и разумно. А с собой можно быть честным и не находить слов. Слова в итоге оказались такими. Что всесильному наследнику законы, если они идут в разрез с его желаниями? Разумеется, этот человек перешагнет через них. Он увозит дочь в Ламедон (многим лордам хочется верить, что ненадолго) и решил взять в эту поездку заодно и сына. То, что сын – Страж Цитадели и должен пробыть на службе хотя бы год… а вы вспомните, сколько прослужил он сам? года и не было. Отпуск гвардейца решает Наместник, а Диор, разумеется, во всем потакает племяннику. И дело даже не в том, сколько гвардейцев уедет – один или полдюжины (да, он берет с Боромиром его друзей), дело в принципе. Но разве он снизойдет до того, чтобы прислушаться к словам тех, кто скажет «так нельзя»?! Дело ведь даже не в Стражах; он упивается властью над Гондором и использует любой повод продемонстрировать это. – Дядя, ты обойдешься без Таургона пару месяцев? Денетор не любил чай, предпочитая терпкие вина Бельфаласа. Но разговор был серьезным, и начинать его следовало с уступки. – Ты молодец, – отвечал Наместник. – Ты совершенно прав. Плохо, что я сам не подумал об этом. Он годами в Минас-Тирите… ему надо отдохнуть, развеяться… с мальчишками побегать по склонам. – Обгонит. Если побегут близко – может проиграть, а если далеко – обгонит. Он выносливее и силы рассчитывать умеет. – Пусть бегут далеко, – улыбнулся Диор. – Они умные, поражение будет им на пользу. Денетор пригубил чай. Какая всё-таки это горькая гадость. Только если сладким заедать. Не любишь сладкое, но тут приходится. Поговорить с ним? Нет? А вдруг он тоже знает – и молчит? По той же самой причине. Вдруг мы оба скрытны там, где стоит быть откровенными? Или не знает? – Ты, наконец, простил чаю его вкус? – морщины лучиками разбежались от глаз Наместника. – Я хочу познакомить Таургона с отцом, – сказал Денетор, глядя в глаза. – Или, вернее, отца с Таургоном. Диор задумался, представив себе этих двоих рядом. Сказал: – Лес и Горы. Такие разные… и такие близкие. Так не похожи на нас, горожан. Хотел бы я быть при их разговорах… Не знает. Что ж – или догадается сам, или узнает от Таургона. – Дядя, если я увезу с нами еще и тебя… – Да, твой поступок вызвал неодобрение, – кивнул Наместник. – Но сейчас говорят о тебе и Боромире, Таургона не замечают. А ведь он что-то знает о Таургоне. Разумеется, знает. Иначе бы этого северянина не было в Первом отряде. Ладно, дядя. Храни свою тайну, а я буду хранить свою. Когда-нибудь мы ими поделимся. Для Арахада словно не было этих восемнадцати лет. Словно он опять – лесной житель, впервые увидевший величие Минас-Тирита. Только теперь громады больше и прекраснее Белого Города окружали его со всех сторон. И не были творением рук людей. Ущелья, такие глубокие, что Белый Город ушел бы туда всеми семью ярусами. Скалы, у которых только слепой не увидит лиц с нахмуренными бровями. Водопады, замерзшие странной белой бахромой, растущей сверху вниз. Облака, которые плывут не над, а под путниками; а если оно наползало на них, то приходилось останавливаться: в таком густом тумане двигаться самоубийственно. На всю жизнь он запомнил первый закат на перевале. Черные, синие, голубые гряды гор – всё дальше и дальше, и облака – от белых в ущелье до свинцово-розовых вдали. И небо, оглушительное небо. Денетор приказал остановиться. Из пятерых друзей Боромира впервые в горах было трое, а остальные… одна-две поездки в жизни – разве это называется словом «были»? Это – «бывали». – Отец, а в Лаэгоре такая же красота? – спросила Митреллас, когда розовое великолепие померкло. Вот и отлично. Еще не доехала, а уже влюбилась. Смеркалось. Таургон встревожился: как долго им спускаться с перевала и неужели придется это делать в темноте? Опасения были напрасными: за поворотом дороги обнаружилось несколько обычных горных жилищ с плоской кровлей. Никто не вышел встречать, но горцы, сопровождавшие караван, и не ждали встречи. Несколько ламедонцев поскакало вперед, вскоре окна осветились, а когда едущие неспешным шагом путники достигли этих домов, там уже всё было приготовлено к ночлегу, а в котлах готовился ужин. – Кто здесь живет? – спросил Таургон у Денетора. – Никто, – отвечал наследник. – Это закон гор: войди, отдохни, возьми что надо и оставь тому, кто придет после тебя. В ваших лесах не так? – В наших лесах именно так, – отвечал северянин, – но я не знал, что и в Гондоре… – Гондор не заканчивается Первым ярусом Минас-Тирита, – Денетор глядел на него с той самой улыбкой с насмешливо опущенными углами губ. – Поверь мне, за Пеленнором есть жизнь. Гондор здесь только начинается. Утром просыпались неспешно. Кто-то привычно встал до рассвета, кого-то будил шум. Кипела вода. Горячей еды перед горной дорогой не полагалось, только питье – травы, чай. Денетор неспешно брился, не изменяя себе даже в горах. Мальчишки, почувствовав себя на свободе, сразу по выезде решили дать бородам расти… и теперь выясняли, у кого что растет. Всеобщей завистью стала щетина Хатальдира, сейчас густо покрывавшая щеки и обещавшая примерно через неделю стать мягкой ровной бородкой. У Боромира намечались усы, но по уставу чистый подбородок. Растительность остальных была менее определенной. Таургон заявил, что Стражи Цитадели должны быть едины во всем, и с радостью отправил ненавистную бритву на дно дорожного мешка. Кто знает, насколько холодно в Лаэгоре? лишний мех на лице не помешает. С большой кружкой дымящегося чая (Диор снабдил его в путь) Таургон вышел на воздух. Пока они ехали, он смотрел по сторонам, а сейчас взглянул на саму дорогу. Две лошади проехали бы в ряд. Эти дома у перевала – как давно они тут стоят? Построены не вчера, и всё же древней их кладку не назовешь. Вспомнились разговоры, что наследник тратит казну на то, что нужно ему самому. Интересно, что здесь было до того, как он начал собирать налоги? Тропка, которую летом не отыщешь без проводника? Зимой здесь, понятное дело, мало кто ездит. А в теплое время? Встретятся два каравана на перевале – как будут делить те домики? хотя летом можно и снаружи остаться. Спуск оказался бесконечными петлями по горам и занял целый день. Глянув вниз с очередного витка, Таургон увидел то, что показалось ему старой тропой, блестевшей под наледью. Спускаться по ней можно было только в спокойный летний день. Таургон придержал коня, поравнялся с одним из ламедонцев. Это был русоволосый человек, ростом почти не уступавший дунаданам, но более тяжелый в кости. – Долго строили эту дорогу? – спросил северянин. – Долго? – горец говорил на Всеобщем очень чисто, и всё же чувствовалось, что этот язык ему не родной. – Йогазда приказал построить, построили. За три лета. И Ламедон перестал быть глушью, откуда в Минас-Тирит надо добираться через Лебеннин, Пеларгир и Лоссарнах. Ночевали в горном селении (те же домики, только с жителями). Хозяева ждали высокого гостя, заранее (чтобы не смущать нежную душу Митреллас видом крови) был зарезан молодой барашек, и теперь жилище благоухало варевом из баранины, творога и каких-то овощей, вкуса которых Таургон не мог, да и не хотел распознавать. «Кто не ел ягненка с творогом, тот ничего не знает о Ламедоне», – улыбался Денетор. Тарелка с рагу опустела неожиданно быстро, но хозяева и не думали кормить гостей одним-единственным блюдом. На стол была водружена внушительная миска с кашей, в которой оказались потроха того же барашка; каждый брал себе, пока не наелся. Затем их путь вел по верховьям Рингло, река была где-то в низу густо заросшего ущелья, и о том, что она там есть, Таургон знал лишь со слов Денетора. Оставалось верить, что на равнине Рингло становится широкой и неспешной. По крайней мере, по сравнению с Кирилом, к которому они и свернули. Утесы отступали, склоны становились менее крутыми, где-то лежал снег, где-то его не было. Селенья встречались часто; пару раз ночевали в замках. Таургона удивляло, что простые горцы, говорящие на Всеобщем кто лучше, кто хуже, и все неизменно зовущие Денетора йогазда, относились к нему со спокойным уважением, как к старшему, но равному; а вот местные лорды глядели снизу вверх. Как ни медленно двигался караван, оберегая непривычных к дальним дорогам женщин, а всё же наконец они поднялись на перевал и с него увидели долину, глубокую и обширную, словно огромная чаша. Где-то по склонам росли леса, и там белел снег, задержавшийся с первых снегопадов, но большая часть склонов была в пожухлой траве, сейчас некрасивой – но придет весна, и чаша наполнится изумрудной радостью. – Рекэт, Рекэт! – закричали ламедонцы. Таургон и раньше слышал от них это слово, а сейчас, представив себе зелеными эти склоны до небес, понял его смысл. На здешнем языке долина звалась просто «Луга». Склоны гор спускались мягкими уступами, переходящими в холмы. На самом дне долины было несколько таких. Центральный из них венчал замок. Чем ближе путники подъезжали к нему, тем яснее было видно: замок этот возвели в то время, когда долину звали уже Лаэгор. Три башни узнаваемо гондорских пропорций (одна высокая, две поменьше), стрельчатые окна с каменными резными украшениями… когда подъехали к подножию холма, на котором стоял замок, стало видно, что стены сложены из отесанного камня. Был ли богат лорд Лаэгора, когда внезапно стал женихом дочери Наместника, – Таургон не знал, но вот его предок был далеко не беден. Ворота стояли распахнутыми; Денетор и его спутники въехали во двор. Наследник соскочил с коня и бросился обнять высокого седого лорда. Примерно таким Таургон его и представлял. Они были очень схожи с сыном, только отец носил бороду и был шире в кости: чувствовалась горская кровь. Риан была мало похожа на брата, напоминая скорее Андрет. Тем временем в объятия хозяев замка отправились Митреллас, Неллас и Боромир, с приличествующими восторгами «Как похорошела!», «Совсем не изменилась» и «Возмужал, не узнать». Арахад смотрел на них и думал о том дне, когда и его встретит седой отец… только Денетор возвращается к своему, чтобы уехать снова, а он вернется навсегда. Хотя потом их с Арагласом ждут и разлуки, и возвращения, всё-таки это будет – навсегда. Денетор – счастливец, он может не выбирать между родиной и Минас-Тиритом, между отцом и Цитаделью. А у тебя или – или. – А это Таургон, – оказывается, Денетор уже успел представить отцу всех мальчишек. – Он из-за Тарбада. Северянин подошел и поклонился. – Тарбад? – спросил старый лорд. – Где это? – По ту сторону Мглистых гор. Граница Минхириата и Энедвайта. – Далеко тебя занесло, – удивленно проговорил старик. Таургон ответил молчаливым поклоном: лучшая форма согласия, когда не хочешь поддерживать тему. Риан увела Неллас и Митреллас, Стражи Цитадели отправились в покой, приготовленный один на всех («Вам так будет теплее», – объяснил старый лорд), отец и сын остались во дворе: Денетор хотел убедиться, что весь скарб дам будет разгружен и отнесен им благополучно. – Этот Таургон действительно из такой глуши? – Из такой дали, да. – Ты не назвал имени его отца..? – Я его не знаю, – чуть улыбнулся Денетор. – И ты привозишь с собой человека, о котором не знаешь даже такой простой вещи? – Я скажу тебе больше, – он повернулся к отцу, – я полагаю, что не знаю даже его собственного имени. Старый лорд нахмурился. Мимо них пронесли вьюк, в котором была та самая харадская ваза. Доехала благополучно. – Я знаю о нем куда более важное, отец. И ты знаешь. Это из-за него Барагунд не приехал к тебе одиннадцать лет назад. Первые дни в Лаэгоре были полны чистой радости. «Козлята вырвались на волю», – сказал старый лорд, относя к их числу и Таургона. Годами почти не покидающие крошечного Седьмого яруса, от дома к Древу, от фехтовального двора к Хранилищу, сейчас они были оглушены простором, отданным им. Как голодный куски мяса, не жуя, они поглощали холмы и склоны, взбираясь на сотни локтей одним рывком, они перекрикивались через всю долину, и эхо кидало их голоса как мячики от склона к склону, пока звуки смутными отголосками ни осыпались на дно. Понимающие слуги оставляли с вечера им несколько кусков хлеба и холодной телятины, которые Стражи брали с собой, убегая еще до восхода. О том, что пора домой, им сообщало солнце: закат – это святое, но после него – решительно вниз. За ужином они были мало пригодны к разговору: глаза сияют, обветренные лица горят и все как один пьяны без вина. По знаку старого лорда слуги наливали им в кубки… что-то; не Денетор, ни его отец, ни тем более дамы этого не пили, а вот Стражи, проглотив, слегка возвращались к реальности. А ночью пошел снег. Он подкрался тихо, как к спящему ребенку подходит мать, чтобы накануне праздника положить с ним рядом новую игрушку. А тот утром проснется и скажет «ой». Так они все и сказали, когда увидели огромную чашу долины оглушительно белой. Высыпали из замка, забыв про завтрак. Митреллас, так переживавшая в Минас-Тирите, что пойдет снег и она замерзнет, и не подумала надеть что-то из вещей, приготовленных на холода: она бегала в своем обычном кафтане, подбрасывала снег над головой и смеялась от того, как он падает на ее лицо. Радость мальчишек была не столь мирной: кто-то слепил первый снежок, и началась яростная битва, с валянием побежденных по тому, что осталось от белого покрова. Потом герои смещались туда, где снег еще не тронут, и схватка возобновлялась. Таургон стоял, завороженно глядя на белые склоны, и держал снег в ладонях. Казалось, его больше удивляет не изменившийся облик долины, а именно то, что этого волшебства можно коснуться. Денетор подошел к нему, понимающе улыбнулся. – Он не тает, – сказал Таургон. – Когда я расскажу у нас на Севере, что снег можно вот так держать в руках и он не растает, мне не поверят. – У вас не так? – Что ты! – засмеялся арнорец. – У нас снег это тоненький слой на земле, на камнях, на ветках. Поднять его с земли невозможно: у тебя на пальцах будет только мокрая грязь. Ну или вода, если ты захочешь снять его с ветки. Неллас что-то говорила дочери, а та, позабыв и про послушание, и про воспитание, кидалась снегом ей в лицо. Хорошо, что рыхлым. Неллас пыталась сердиться, но почему-то получался только смех. – Что, тебе действительно не поверят? – спросил Денетор. – Ну… поверят. Но с трудом. В мумаков поверить проще, их же у нас нет. А вот в то, что далеко на юге может быть столько снега… – он слепил снежок и запустил им куда-то в сторону, – только под мое честное слово. Когда первый восторг от снега прошел, оказалось, что это гость куда более коварный, чем показалось в начале. Бегать по склонам уже не выходило, подъемы и спуски стали медленны, мокры и утомительны. Это не останавливало истинных героев, и всё же все собрались в замке еще до захода, уставшие, но довольные. Рассказчиком в кои-то веки должен был быть не Таургон. От старого лорда хотели знать всё – и про горы, и про то, кто и когда построил этот замок, и про здешние племена, а еще ведь есть страшный черный камень Эреха… да, да, про камень Эреха! там правда собираются мертвецы?! – И это всё, что вы, – лорд Лаэгора обвел молодежь строгим взглядом, – знаете про камень Эреха? – А что еще? – пожал плечами Хатальдир. – Вождь одного из племен принес клятву Исилдуру на этом камне, клятву нарушил, Исилдур его проклял. Что не так? Старый горец промолчал, но глаза его гневно сверкали. Он требовательно взглянул на внука. Боромир молчал. Хатальдир упустил что-то важное, самое важное, но что? – А остальные вожди? Ведь в горах жило не одно племя? – осторожно спросил Митдир. – Другие клялись Исилдуру на этом камне? – Наверняка клялись! – с подсказкой у Боромира получалось несравнимо лучше. Он поймал взгляд старого лорда и спросил: – Мой господин, ты хочешь сказать, что в их числе был твой… наш предок? – Я хочу сказать, что неплохо было бы гондорцам знать историю своей страны! А она делалась не только в столичных городах. Вы все, – он обвел юношей взглядом, – спроси я вас о Последнем Союзе, расскажете мне об огромной армии, которую привели к Мордору Исилдур и Анарион. И никто из вас не задумается, откуда же взялась эта армия, если нуменорцы спаслись на девяти кораблях. Очень больших кораблях, но всё-таки только девяти. Все внимательно смотрели на него. – О том, как Анарион договаривался с лордами побережья, спрашивайте коренных лордов тех земель. А здесь это было так. Никто уже не помнит, ни как Исилдур смог поставить на Эрех огромный камень, ни зачем он это сделал. Но к этому камню собрались все вожди племен, и принесли клятву верности. Вы помните про хаготт хеги, нарушивших слово и наказанных за это, но вы забыли о виз герэк и фэньо герэк, о свирепых борока, отважных хеги фойо и о шойомак, мужчины которых погибли почти все, так что это племя смешалось с нуменорцами первым. Наши предки уходили на войну двумя разными народами, а вернулись одним. В горах женщине не выжить без мужчины, и вдовы находили себе новых мужей… или зятьев. Лишь хаготт хеги, всеми презираемые, медленно угасали в своих ущельях, пока не стали тем, что они есть. Для вас Черный камень Эреха – память о предательстве и каре, а для нас – о тех, кто поклялся в верности и сдержал слово. – Но наш предок, – подался вперед Боромир, – он был среди тех, кто присягал Исилдуру? – Не был, – ответил старый лорд. – Ка-ак? – в голосе юноши слышалась горечь несправедливой обиды. – Он не был вождем, – строго объяснил дед. – Он был главой клана. Простые горцы клялись ему, он – вождю, вождь – Исилдуру. Пусть тебя утешит, что вожди явились к Камню со свитой. Он был при клятве, но сам ее не давал. Не того полета птица. Это примиряло с исторической несправедливостью, хотя и несильно. – Всё это записано где-то? – спросил Таургон. – Нет, – отвечал горец. – Но ты рассказываешь об этом так, как будто сам стоял там. Лорд Лаэгора усмехнулся. Усмешка у него была менее язвительная, чем у сына, но понятно, от кого Денетор перенял ее. – Как мне передали, ты тоже умеешь рассказывать о древних событиях так, как будто был там. – Да, но я прочел о них. – А мы помним. Все молчали, думая об одном: две с половиной тысячи лет памяти. Много ли найдется людей, способных произнести эти простые слова – что в лесах Арнора, что в Минас-Тирите? – Мой господин, – тихо сказал Боромир, – а кто будет помнить после тебя? – Хорошо, что этот вопрос задаешь ты мне, а не я тебе, – отвечал дед. – Полагаю, это будет мой правнук. Для этого надо вырасти в Лаэгоре, а вас всех я отдал Минас-Тириту. Денетор опустил веки, безмолвно подтверждая, что Минас-Тирит отдаст этот долг. – Мы всегда жили здесь? В Лаэгоре? – для Боромира история семьи менялась на глазах. Конечно, он всегда знал всё это… но не задумывался. Как в тех волшебных историях, когда смотришь на старую картину, а она вдруг оживает. – Всегда? – переспросил старый лорд. – Это слишком сильное слово для человеческой памяти… да и для жилища. Лаэгору около двух тысяч лет, это уж точно не «всегда». А вот Рекэт… Рекэт был могуществен задолго до того, как приплыли Исилдур и Анарион. – Что-то осталось от того Рекэта? – спросил Таургон. – Ничего, – сказал горец. – И всё. Если ты спрашиваешь о старой башне, то нет, лорд Амлах всё перестроил. Но Рекэт это не башня. Это наши луга, табуны, отары. Кони, на которых вы ехали, мулы, которые везли вашу поклажу, все они здешние. Пока стоят эти горы, пока зеленеют склоны – Рекэт остается Рекэтом. – И чем больше молодые столичные лорды будут увлекаться странствиями по горам, тем больше им будут нужны здешние кони, мулы и проводники, – ни к кому не обращаясь, заметил Денетор. Разговор явно стал скучен для мальчишек. – Ну а всё-таки, – сказал Хатальдир, – мертвецы у Черного камня. Они действительно собираются, их видели? – Собираются, – мрачно ответил старый лорд. – Те, кто живут у подножия Эреха, видят их иногда. – До сих пор?! – двухтысячелетняя древность Хатальдира явно не устраивала. – До сих пор. – А мы можем поехать туда?! – Сумасшедших высылают из столицы? – холодно осведомился лорд Лаэгора у сына. Хатальдир не сразу связал ответ со своим вопросом. Потом понял и обиженно сжал губы. – Я хотел бы увидеть Камень Эреха, – поддержал Боромир товарища. – Раз он объединил нуменорцев и горцев. Раз он был послушен Исилдуру так, что тот смог лишить смерти целое племя. Хотел бы я подойти к нему… ведь его не всегда сторожат мертвые? если люди живут у подножия Эреха, то, наверное, они поднимались на вершину за эти века? – Поднимались, – неохотно ответил дед. – Иные поднимались и ничего. Иные… потом находили трупы. А иные – ничего: ни человека, ни трупа. Совсем ничего. – Как это горько, – проговорил Таургон. – Место, которому быть священным, стало проклятым. И не была ли эта ошибка в череде тех, что привела Исилдура к гибели? Племя хаготт хеги, – он произнес непривычное имя осторожно, – нарушило слово, но всё-таки это не вастаки Ульдора, ударившие в спину. И не рудаурцы, перебившие дунаданов в своем краю и вступившие в союз с Ангмаром… Они всего лишь не явились на зов. Арнорец посмотрел на лорда Лаэгора и спросил: – Что ждало бы их за это? Не будь проклятия? – Презрение, – отвечал горец. – И одиночество. Трусу родная мать не подаст хлеба. – Исилдур был могуч, – Арахад думал вслух. – Я сейчас о нем не как о воине, о полководце… я даже не о том, что он дважды спас Белое Древо. Но он сделал то, что не удалось в Арноре: объединил нуменорцев и жителей этих земель. Один или с Анарионом – я не знаю, но единственное племя, всего лишь уклонившееся от битвы, это малость. Арнор рознь народов погубила. Денетор смотрел на северянина, размышляя. У наследника зрело решение, которое он сам в другой день назвал бы безумием. – Исилдуру было чем гордиться, – продолжал Арахад, – но собственная мощь опьянила его. Он взял на себя право, которого нет у человека. Самое страшное, что ему хватило сил на это. Но сила – не право. – Ты полагаешь, – спросил Денетор, – если бы он не проклял хаготт хеги, то он бы не погиб? Ты полагаешь, это Кара? – Я не возьмусь рассуждать о настолько высоком, – ответил северянин, – но скажу так. Если бы его не слепила уверенность в себе, он бы не проклял это племя. И кто знает, какая цепь поступков в итоге привела его под стрелы в Ирисной Низине? Сколько из этих поступков было внушено всё той же чрезмерной гордостью? Заслуженной – но чрезмерной. У мальчишек сияли глаза – как всегда, когда Таургон говорил о древности. А Митреллас вдруг поняла, что ей теперь придется обходиться без рассказов северянина. Конечно, дед говорит ничуть не менее увлекательно – но всё-таки… – Благодарю тебя, мой господин, – обратился арнорец к горцу. – Я сегодня понял многое из того, что выучил давно, но мало думал об этом. А о том, как недобро обошелся Исилдур с Черным камнем, я узнал только от тебя. Помолчав, добавил: – Хотел бы я встать рядом с Камнем. Хотел бы узнать, что за сила в нем заключена. Зачем он был привезен из Нуменора. Для чего и как водружен на Эрехе. Хотел бы… но ты прав, мой господин. Не судьба. Дамы и мальчишки отправились спать, Таургон, подавая пример «козлятам», пошел с ними, Денетор с отцом остались у догорающего камина. – Где ты его нашел? – с восхищенной усмешкой спросил старый лорд. – За Тарбад ездил? – Я нашел его под Белым Древом, – спокойно ответил Денетор. – Они служат вместе. – Первый отряд?! Но постой, после того, что он говорил об Исилдуре… он что же..? Денетор не дал ему договорить. – Отец. У меня к тебе очень важная просьба. Мальчики ненаблюдательны; в их возрасте это простительно. Для них Таургон – просто дунадан из Арнора. – Так он действительно потомок?! – Отец, есть слова, которые я предпочел бы не произносить. – Здесь не Минас-Тирит, – сурово ответил горец. – Да. Но привычки ради одного месяца менять не стоит. Старый лорд недовольно вздохнул. Потом спросил: – А почему он таится? – Это его решение, отец. Он не знает, что я знаю; мы не говорили с ним. – Привез мне столицу в дом! – возмущенно сказал горец. – И о его решениях, – невозмутимо продолжил Денетор. – Отец, нам нужно на Эрех. – Потому что он так сказал?! – И поэтому тоже, – спокойно кивнул наследник. Спорить с этим бесстрастным тоном было сложно. – А мертвые тебя, стало быть, не пугают? – в словах старого лорда было больше вопроса и меньше насмешки, чем он бы хотел. – Отец, ты сам понял, кто он. Я бы сильнее страшился внезапного снегопада, чем мертвых. Старик присел у камина, стал разбивать непрогоревшие угли. – Это безумие, – проговорил он. Денетор сел на корточки рядом с ним. – Отец, попробуй понять меня. Я жалею, что не подумал об Эрехе заранее, а то бы взял сюда и Барагунда. Дело даже не в том, что Таургон сам хочет поехать туда. Просто ему Камень может откликнуться. По углям пробегали багровые сполохи, было почти темно. – Это нужно не ему. Не мне. Не любопытному Хатальдиру. Даже не Ламедону. Это нужно Гондору, отец. Старый лорд пристально смотрел на сына: – Что, по-твоему, произойдет, если Таургон поднимется к Черному камню? – Я не знаю, – улыбнулся Денетор. – За две с половиной тысячи лет подобного не было. Но что-то произойдет обязательно. Лаэгор – крепость могучая, но ее владелец почувствовал, что близок к сдаче. – Отец, ты не задумывался, почему наш век угасает? Даже среди чистокровных потомков нуменорцев не найти тех, кто прожил бы полтора века. Мы утрачиваем веру, отец. Веру в невозможный поступок. Веру в то, что идет в разрез с разумом, но сердце говорит: так правильно. – Таургон сам сказал, что идти к Камню нельзя. – Он сказал это при мальчишках. Спроси его с глазу на глаз. Угли почти догорели. – Отец, я не могу изменить дух Гондора. Таургон не может. Но мы можем хотя бы собственные поступки сверять не с разумом, а с сердцем? Хотя бы здесь?