История об Ооочень долго доходчивом мальчике

      Колонна из чёрных зонтиков медленно движется в сторону кладбища. Дождь идет проливной, как вода из шланга, словно небеса решили извергнуть всю влагу, накопившуюся в облаках. Капли шлепают по земле под таким странным углом, что даже два зонта не спасут от промокания.       Впереди колонны шестеро человек несут гроб совсем молодого парня, погибшего при весьма загадочных обстоятельствах. Само собой, из-за дождя, гроб пришлось закрыть практически сразу же, как только они выдвинулись из дома, где отпевали покойного.       Хрупкая милая девушка, разбитая горем, идет еле-еле позади шестерых мужчин, возглавляя парад цветов и венков, глаза ее, кажется, уже не могут плакать, смотрит на закрытый гроб и головой качает. Думает, должно быть: «Даже проститься с ним нормально не могу». Люди, шагающие рядом, стараются придерживать ее руками, но она все равно шатается. Не повезло, бедняжке.       Кладбище находится на пустынном поле. Трава высокая и, несмотря на начало лета, уже сухая. Скучала природа по дождю. Тяжелые капли прибили ее к земле, как и запах полыни, вечно витающий в воздухе.       Гроб ставят перед свежей могилой, чтобы проститься в последний раз. Девушка падает перед ним на колени, прямо в грязь, и рыдает, просит хоть ненадолго открыть крышку. Ее отговаривают, мол, зачем мочить, пусть спит спокойно. Его вот-вот заколотят и начнут опускать.       Больно наблюдать за тем, как она убивается. Положение ее сейчас более, чем удручающее: любимый человек лежит в гробу, а родной брат, пропавший без вести, подозревается в его убийстве. И лишь остается надеется, что она сможет с этим справиться, что она будет жить дальше. Ведь это девушка, которую я, кажется, полюбил… — Я больше не могу на это смотреть, — наблюдаю за всем с холма неподалеку, благо, зрение мне сейчас позволяет даже блох на собаке видеть на расстоянии нескольких километров, жалуюсь самому себе и из последних сил держусь, чтобы не разреветься под натиском своих и чужих эмоций. — Еще чуть-чуть, и я побегу ее утешать! — О, так ты сам выбрался, — за моей спиной неожиданно появляется Стас с черным зонтиком, лопатой и ломом. Видимо, подкрался тихонько, гад, пока я на свои похороны глядел. — А я вот, видишь, инструменты принес, чтобы тебя откапывать.       Подходит ко мне поближе и держит зонт над моей головой. Но это уже бесполезно: я до нитки вымок. Да и он, судя по всему, тоже. — Погода сегодня на нашей стороне, — говорю я. — Всё-таки хорошо, что они не стали гроб открывать. Если бы увидели, что там пусто, только камни одни, произошел бы легкий конфуз… — Легкий? — горько смеется Стас. — По-твоему, когда покойник пропадает из гроба во время похорон, это легкий конфуз? — Если бы ты меня убил, а не обратил в вампира, на такие крайности не пришлось бы идти, — отвечаю на это я. А сам рад немного, что не умер, хоть сейчас это и является довольно относительной деталью.       Разглядываю свои руки. Мокрые, распухшие, как изюм, от дождя и пепельно-белые. Начинаю скучать по своему загару. Теперь свет солнца для меня опаснее любого яда, чеснок — огнестрельного ранения, а ночь является лучшим временем для обеда. Кстати о еде: не отказался бы тихонько стащить одного из гостей… — Говорил ведь тебе — пей все до последней капли. Я в Интернете читал, что если вампир выпьет не всю кровь человека, то укушенный непременно станет вампиром! — Прости, у меня не было с собой кровометра, не смог измерить. К тому же, мне кажется, что я тебя убил.       Выдергиваю нитки из щеки и бросаю в мокрую траву, надоели: мешаются, вечно языком потрогать хочется. Только что полученные раны быстро затягиваются, как будто и не было ничего. Но вот шрамы, которыми Стас так любезно меня разукрасил, теперь останутся навсегда: травмы, полученные при человеческой жизни, не лечатся и не исчезают. — Мертвого нельзя обратить в вампира, — говорю ему, где он ошибся, и выдыхаю томно. Изо рта валит пар, как зимой. — Наоборот, — не соглашается Стасян. — Раньше вампирами называли живых мертвецов. Я многое вспомнил. Как человек я умер уже давно. Думаю, как раз-таки из-за того, что я убил тебя и выпил всю кровь, ты стал таким. — Супер! — злюсь я. — Ты меня, наверное, ненавидишь? — Да нет, не то, чтобы. Но пиздюлей дать хочется!       Рыдания, доносящиеся с кладбища, становятся громче. Гроб начинают опускать. Скоро все кончится. Стас тоже носом шмыгает. Стоим, вроде, далеко, но я все равно могу прекрасно переживать и понимать чувства этих людей. Тоска, отчаяние, горе, одиночество, скорбь. Сжимаю кулаки и глаза щурю: надо учиться бороться с эмпатией. А Стасу пофиг, он поплакать не против. — Дурак, — говорю ему, когда он начинает себе на рукав сопли вешать. Рассматриваю его хорошенько, задумываюсь на секунду. — Даже удивительно, как ты смог подстроить собственную смерть так качественно. — А я ничего и не подстраивал, — так резко успокаивается, и даже глаза незареванные, что я диву даюсь. — Я правда умереть хотел. Кола у меня, конечно, осинового не было, но я пытался серебряный нож в сердце воткнуть. — И что не так? — подвох чувствую. У него же все наперекосяк. — Не попал, — отвечает он, а я от такого признания неслабо фигею и рот разиваю непроизвольно. Думаю и представить даже не могу: «Это как, вообще, возможно?!» Видя мою реакцию, пояснить торопится. — Кто же знал, что сердце большей своей частью смещено влево?! Я всю жизнь думал, что оно находится ровно посередине, — а я про себя добавляю: «Ага, а еще формой как валентинка!». — Проткнул себе правое легкое.       Ну, логика, конечно, в его словах есть кое-какая: Стас — левша, и ему легче было ударить ножом по правой стороне тела. Но я все равно не устаю удивляться его тупизму. — Просто дьявольский везунчик! — восхищается Стас. — Сказочный дурак, — я его поправляю. Он даже не пытается спорить.       Гроб заколачивают, так и не раскрыв, спасибо ливню, опускают в яму и начинают закапывать. Последний раз гляжу на её лицо. Она мрачна и убита горем. Желаю ей всего самого лучшего. Какое-то время люди еще толпятся, но потом разъезжаются на автобусах. Хорошо, что их не заказали на начало церемонии: вылезать из могилы потом мне ой как не хотелось. Нам тоже пора уходить. Спускаемся с холма, на котором стояли. Ну, как спускаемся, я нормально иду, а Стас спотыкается и на жопе быстрее меня скатывается, только лопата да зонтик в разные стороны разлетаются. Ругаюсь я на него за неосторожность и барахло его собираю. Высокая степная трава щекочет ладони. — Как ты думаешь? Мы правильно поступили, что оставили её одну? — беспокоится за свою сестру. А я-то как за нее волнуюсь, переживаю, что не успел сделать ее самой счастливой девушкой на планете. — Она бы не смогла жить с вампирами. И нам было бы трудно вечно скрывать правду ото всех. Жизнь Насти могла превратиться в кошмар, а так только мы под ударом находимся. — Когда я понял, что не умру, обратился в летучую мышь и спрятался, а после улетел, как только удобный случай нашелся. Как же она убивалась…       Выходим на заасфальтированную дорогу. Пахнет озоном и мокрым, недавно уложенным асфальтом. Встаем в ступор: не знаем, куда дальше идти. Фото Стаса уже, наверное, во всех отделениях полиции висит, а мое свидетельство о смерти лежит у матери на руках. Больше никогда нам не быть простыми студентами-раздолбаями. Отныне наше будущее покрыто густым туманом. — Чем займёмся теперь? — спрашивает Стасян. — Лично я хочу во всем разобраться, — отвечаю я и смотрю на небо, как серые облака разъезжаются трещинами в стороны, закончив лить свои слезы. — Хочу узнать, кто виноват во всем, что мы пережили, а потом затолкать ему гремучую змею в прямую кишку. — Ну, тогда выдвигаемся.       Идем по незнакомой дороге к новой жизни…