***
Никогда… Но неужели никогда все уже не сможет двигаться по старому, плыть само собой по спокойному течению в лодке, подгоняемой попутным ветром? Кто решил, что все наши жизни можно так просто взять и перечеркнуть черной неаккуратной линией? Эти мальчишки… такие смешные и на мозги тугие. Положили меня спать, как маленькую девочку, и думают, что я усну. Разве это возможно, когда мой любимый старший по возрасту и младший по уму братик тяжело болен?! Не хочется признавать, но возможно, смертельно болен. Я хочу это тысячи раз отрицать, закрывать глаза и затыкать уши, чтобы не слышать, не видеть и не знать, что такое вообще возможно — смерть близкого и любимого человека. Но сердце чувствует, его не обманешь. Плохо ему сейчас, очень плохо. А он все по-глупому старается защитить меня от правды, как и десять, и более лет назад, улыбку из себя выдавливает. Никита ушел к нему. Знаю, сейчас они поговорят, как всегда, Стас, пока я не вижу, в себя придет, они подерутся по-дружески. Опять сляжет, все силы истратив. Никита будет в курсе всего, а я, как всегда, нет. Такие они мужчины — стараются всю тягость их существования на себе нести. Думают, что я хрупкая, и, видимо, никогда я обратного не докажу. За окном громко трещат насекомые, и звезды светят пронзительно. Такая ночь прекрасная, чтобы с любимым человеком выйти на улицу, забраться на крышу многоэтажки, постелить плед, упасть на него, прижаться друг к другу и клясться в вечной любви, провожая взглядом падающие огоньки. Но все мое тело сковано трауром, и слёзы сами собой капают. Пытаюсь не плакать, чтобы Стаса еще больше не огорчать, и реву, дурочка, в кровати. Мальчишки тихонько сидят, как мышки. Все шифруются, партизаны. Совсем как в детстве в ночь перед тем, как яйцами меня с подружками обкидать собрались. А потом Никита спрашивал у меня долго, за что я его ненавидела. Слышу ведь, что не спят. Встаю с постели и иду тихонько на цыпочках. Долго ведь я терпела, но мне тоже хочется правду знать сейчас, когда я нужна им, а не когда уже будет поздно. Вдруг в комнате Стаса грохот раздаётся жуткий, как будто человек упал. Вбегаю в комнату, смотрю по сторонам и ахаю испуганно. Никита на полу лежит, а Стас голову на него сложил и плачет. Я давно его слёз не видела. Раньше Стас просто жутким плаксой был, по каждому пустяку нюни распускал, но однажды Никита сказал ему, что ревут только девчонки. И все — как заклинание какое-то. — Что у вас тут произошло? — спрашиваю я, и сердце туго сжимается от плохого предчувствия. Теряю свое спокойствие. — Я совершил непростительный поступок! — кричит громко Стас, вскакивает, рвёт на себе футболку. Я включаю свет, Никита, кажется, лежит бездыханный. Человек, которого я люблю. — Как ты мог?! — я опускаюсь к нему на пол, кричу и начинаю рыдать, ноги не слушаются, руки не слушаются и чувства больше не в моей власти. — Почему ты так сделал?! Почему?! Он ведь твой друг?! Стас стоит с лицом покойника, в ужасе, хоть и в полном здравии. Прежде, чем я успеваю осознать, что наговорила лишнего, хватает что-то с полки в шкафу и комнату покидает. — Никита, Никита, — пытаюсь привести его в чувства, целую в лоб и плачу навзрыд. Думаю, что сойду с ума от этого ужаса. Но судьба, видимо, решает, что мало одного потрясения, чтобы разбить меня окончательно. Из ванной доносятся крики Стаса. Бегу к нему, пугаюсь, понимаю, что он на почве отчаяния сам с собой что-нибудь может сделать. И не ошибаюсь. Стоит он в ванной с серебряным ножом из старинного бабушкиного сервиза в груди, орет, загибается в страшных муках. А я замираю от шока. Тело его горит и рассыпается в пепел. Падаю в ванной на пол и как дышать не понимаю. Ничего не понимаю. Не знаю, зачем теперь живу…Часть 12
29 июля 2016 г. в 18:03
Никогда. Никогда ничего уже не будет так, как прежде. Я понимаю это только сейчас, сидя над постелью скулящего от боли Стаса.
Он весь исхудал и прерывисто дышит, пожелтел и почти не встает с кровати. Трясется, скручивается калачиком и скрипит зубами. А я сижу беспомощно и не знаю, что делать.
— Что у тебя болит, Стас? — спрашиваю. С надеждой в который раз жду ответа, жду сильнее всего на свете, что он, наконец, отвернется от стены, снова взглянет мне в глаза, как раньше, и пальцем покажет: «Вот здесь!». Но он лишь лежит, всхлипывая.
— Ничего. Все в порядке. Я не знаю, — сам себе противоречит.
— Стас, тебе чего-нибудь принести? — Настя заглядывает к нам осторожно, беспокоится за него. Он немного привстает и улыбаться пытается, но я вижу, что подушка его мокрая от слёз. — Может, всё-таки стоит вызвать врача?
Это, видимо, не могло продолжаться вечно — наша старая беспечная жизнь. Стас стал вампиром, но не мог понять этого, а я не сказал ему всего сразу. Наверное, тот образ жизни, который мы вели, измотал его, может быть, он на солнце перегрелся или получает недостаточно крови.
Я в который раз спрашиваю его об этом, он молчит.
— Не надо никого вызывать, — говорит он ей. — Я больше не человек и навряд ли могу болеть обычными болезнями. В лучшем случае они все равно ничего не сделают, а в худшем, поймут, что я чудовище.
В который раз он просит оставить его одного, в который раз жалуется на слишком громкий звук и яркий свет. Мы наглухо закрываем шторы, надеваем ему на уши мощные звукоизолирующие наушники. Настя бережно укрывает его одеялом. Он не смотрит на нас, лежит лицом к стене, как статуя, неподвижно и тихо стонет.
— С ним ведь все будет нормально? — с надеждой спрашивает пустоту Настя, сидя на темной кухне. Обращается ко мне. — Прошу, скажи мне, что он не умрет!
Она и сама похудела, высохла, словно старая бумага, и глаза уже не бегают по мебели и остальным предметам так любознательно, как раньше. Никогда такого уже не будет.
— Конечно, — говорю ей я.
Я чувствую, что мы теряем Стаса.
Мебель в его комнате вся изодрана, обои и занавески исполосованы в клочья, он умудрился расцарапать даже бетонную стену. Каждую ночь я слышу глухой непонятный стук из его комнаты. Всю спальню вдоль и поперек осматриваем, ничего стучащего не находим. Мой друг обо всем молчит. В один вечер Настя просит меня узнать, что же это за стук странный. Я тихо подглядываю и вру Насте, что это птица чокнутая в окно настойчиво долбится. На самом же деле — это Стас бьется головой о дужку кровати в последней надежде себя убить.
И мало мне такого зрелища душераздирающего, от которого, кажется, я сам потихоньку умираю, так еще и мозг злобно надо мной подшучивает. Я больше не могу нормально спать, потому что во сне, стоит только глаза закрыть, я всегда хороню Стаса. Покупаю ему венок, белую обувь, перевязываю фотографию черной лентой. Дремлю днем и вижу, как безликие люди несут его гроб. Но видно же, что этот жалкий деревянный ящик коротковат для Стасяна, он парень очень высокий. Кричу, весь в слезах:
— Ему так будет не удобно! Ему нужен гроб длиннее! Да поставьте вы его на землю, придурки!
Безликие молча продолжают свой путь, а я за ними бегу:
— Почему вы мне даже в последний путь не даете нормально проводить лучшего друга?!
Они меня, кажется, слышат и молча опускают гроб на землю. Приносят крышку, дают мне гвозди и молоток.
— Заколачивай, — говорят хором.
Я повинуюсь. Хочу в последний раз на него взглянуть, а там…
Лежу я…
Само понятие уснуть кажется мне кошмаром. Выпиваю вечером три чашки кофе. Собираюсь караулить его всю ночь. Вдруг что-то понадобится. Стас сопит тихо-тихо, уснул, кажется. Смотрю на его спину, подрагивающию в ритме вдох-выдох, и невольно все вспоминаю, через что мы прошли вместе, как встретились.
А было это очень забавно. Я сразу понял, что Стас — мой человек, когда в садике в него какаху кинул. Нормальный ребенок разревелся бы и жаловаться побежал, а он постоял с минуту, на меня глядя, потом молча залез рукой в свой горшок, вылепил снаряд и мне отправил. До сих пор мы так и занимались вместе всякой херней.
Многие нашей дружбе удивлялись: как два таких разных человека как я — вечное дитя-батарейка — и спокойный, как удав, Стас, которого хлебом не корми, дай посидеть, ничего не делая, так хорошо ладят. Но потом, как на наши соревнования по перепукиванию или спортивной отрыжке глядели, обо всем без слов догадывались. Одной мы со Стасом породы — долбоебы. Зато жить не скучно. Было.
Одна мысль о его смерти звучит для меня как конец. Конец всего, даже собственной жизни. Как мне жить без опоры, за которую я держался все эти двадцать с лишним лет?! Для меня лишь один ответ очевиден — никак. Я бы сам предпочел умереть вместо Стаса.
Слышу тихий всхлип, и тут Стасян начинает рыдать навзрыд. Во сне, вроде как. Тормошу его за плечо, он просыпается.
— Стас, что с тобой? — еще раз спрашиваю. — Я понимаю, ты сестру свою расстраивать не хочешь и потому молчишь. Но мне можешь, как есть, сказать!
— Некит, — говорит он всё-таки, — я чувствую, что умираю.
Этого я и боялся.
— Ну почему ты так чувствуешь? Неужели ничего сделать нельзя? Может, ты крови хочешь? Пей, сколько нужно, всё, что есть в холодильнике — всё твое. Хотя, тебе некомфортно, наверное, это при нас делать, но ты, пожалуйста, не стесняйся. Это глупо просто!
— Эта кровь, что лежит в холодильнике, — шепчет тихо мой друг. — Уже отжила свое. Она никакая. Противная, невкусная, холодная. Я больше не чувствую ее вкуса, не могу ей насытиться. Я никогда не говорил тебе раньше, но я вот уже два месяца просто загибаюсь от голода. Чудовищно просто жрать хочу, а на еду глаза не глядят! Настоящая мука!
— Ты ни разу не пил нормальной крови?
— Да! Я до смерти хочу напиться горячей крови, вырвать ее зубами прямо из человеческой плоти. Разве я могу такое сестре сказать? Да и сделать тоже! Не могу я стать убийцей, лучше умереть самому. Но как же терпеть тяжело.
Утирает одеялом слёзы и смотрит в окно. Луна сегодня, как на зло, прекрасная.
— Тяжело. Я все чаще и чаще думаю напасть на кого-нибудь. Уж лучше бы мне до этого момента от голода и истощения сдохнуть.
— Но может быть, тебе не нужно убивать людей. Возможно, есть другие способы утолить твой голод.
— Этого я не знаю…
— Тогда пообещай мне, нет, поклянись даже, что докопаешься до правды. Узнаешь, как ты стал вампиром и как тебе дальше жить.
— Это еще зачем?
Вместо ответа я заворачиваю повыше рукав своей рубашки и протягиваю ему руку.
— Выпей всю до последней капли. Ладно?
— Ты что такое, дурак, говоришь?! Я не буду! — говорит одно, а между тем по его подбородку уже слюни текут. Достаю из заднего кармана складной ножик и на руке у себя порез делаю.
Стас от запаха крови дуреет окончательно и в руку мне впивается. Больнее, чем я ожидал, конечно. Но смерть от потери крови — не самая мучительная из всех возможных. Все, что меня ждет — слабость и обморок еще до того, как умру… Умру счастливым человеком потому, что отдал жизнь ради друга.