Баскетбол, которым они живут. Летний кубок

      Казалось, в этот самый момент мир остановился.       Разломался на части, рухнул, прекратил своё существование.       Люси помнила всё до единой секунды — как пуля вонзилась в застывшее каменным изваянием тело её матери, как она покачнулась на месте, поражённая и уязвлённая, как её напряжённое в предсмертное судороге тело стало оседать на пол. Люси помнила всё настолько хорошо, что, казалось, этот мир ненавидел её — как она ни старалась забыть, ей это не удавалось.       Так же ясно в детском податливом разуме отпечатались дикие крики прислуги в их огромном дорогом доме; она, беспомощная и жалкая, была грубо схвачена и засунута в мешок. Дикий страх сковал её тело — мама, мама, мамочка! — и она не могла выдохнуть от бешено бьющегося сердца, ей казалось, она сейчас задохнётся.       Очнулась маленькая Хартфилия затемно — в маленькое окошко в пустой комнате с бетонными стенами проникала тонкая полоса лунного света. Всё её тело ломило, как после сна в очень неудобном положении. Внутри у девочки поселилась пустота — обрывки ярких воспоминаний оказались заперты где-то глубоко внутри, оберегая несчастное дитя от нервных потрясений.       Она поморщилась, тонким голос произнося отчаянное: «мама…»       А мамы больше нет. Она не могла осознать это, пребывая в прострации.       Большая металлическая дверь скрипнула, пропуская внутрь человека. Когда Люси сфокусировала на нём своё затуманенный взор, она осознала, что ей крайне неприятен этот человек. До липкого страха, до судорог. Лицо его было искажено самой что ни на есть неприятной гримасой; он, казалось, испытывал невероятное удовольствие от происходящего. У Люси похолодели пальцы на ногах. — Вы кто? — осмелилась она спросить его тоненьким срывающимся голоском. Она не понимала, что, возможно, ей стоит промолчать, ведь молчание, как известно, золото.       Неизвестный улыбнулся её противнее, чем ранее, чем привёл Люси в состояние, отдалённо напоминающее панику. Он подошёл к ней, присаживаясь на корточки. Только тогда девочка осознала, что крепко-накрепко привязана к батарее. Ей в нос ударил запах топлёного воска, который с детства внушал ей необъяснимый липкий страх. Мама в таких случаях всегда трепетно прижимала её к себе, и, улыбаясь, шептала нежные слова успокоения, которые после ещё долго согревали маленькое девичье сердечко. Мама… Мамы больше нет?       Незнакомец заговорил. Голос у него, под стать внешности, скрипучий, неприятный, как звук не смазанных качелей. — Здравствуй, маленькая принцесса Хартфилия, — он смотрел своими маленькими глазками прямо в душу, — ты знаешь, почему ты здесь?       Ей хватило сил отрицательно помотать головой. — Я расскажу тебе, деточка, — его рука, как в самых кошмарных сказках, потянулась к её нежным золотистым локонам. разница в том, что у сказок — хороший конец — Кто-то же должен расплачиваться за грешки твоего отца, ты так не думаешь? — поглаживая её волосы, усмехнулся он.       Она крупно вздрогнула всем телом, желая уйти от неприятной ласки. Ей казалось, словно через кожу головы, в череп и кости лицевого отдела, по позвоночнику и вниз в неё проникает ядовитая гниль, шипящая, как раскалённое масло. Рука негодяя перешла на тонкую шею, несильно сжимая её. Сердце её ушло в пятки. а концом это истории может быть только тьма. — Интересно, твой подлец-отец расстроится, если узнает, что его старый-старый знакомый немного поиграл с его дочерью? Ах да, он же уже не сможет узнать…       И смех.       С тех пор Люси ненавидела смех.       Она стала ненавидеть прикосновения к своим плечам, животу, ногам. Стала ненавидеть похотливые взгляды в свою сторону, стала ненавидеть запах топлёного воска и тёмные закрытые помещения. Эта ненависть скопилась у неё где-то в районе сердца, скрутилась, свернулась, создала что-то новое — невероятно страшное и губительное.       Она открыла глаза. Радужка одного из них потихоньку меняла цвет.       Ненависть внутри достигла пика и, немедля боле, взорвалась. Тонкая девичья ручка с немыслимой силой впилась в шею склонившегося над её хрупким телом ублюдка, протыкая кожу до крови. Люси, хотя то, что родилось в ней, уже вряд ли можно назвать именем «Люси», утробно и низко зарычала. Люси а Люси больше нет ха-ха-ха.