И свет сияет

      Иногда лишний взмах крыла бабочки меняет историю… Может быть, Вселенная столь же многослойна как лук… или кочан капусты. Каждый лист — свой отдельный мир, возникающий в силу определенных причин. Где-то золотой ручеек свернул налево, где-то — направо, или заколыхался змеёй, словно не в силах решить, в какой стороне ему лучше… Цветастая красно-золотая бабочка блестит пыльцой на своих бархатистых крылышках, решив метнуться вправо по ветру, хотя изначально неведомой силой её тянуло бросить вызов ветру… Налево.       — Астрея*(1), черт тебя дери! Что ты делаешь?! Там нет никаких чертежей! Обязательно с этих старых пергаментов пыль поднимать? — Илекс*(2) ворчливо откашлялась, махая свободной рукой, чтобы отогнать золотистые в солнечном свете пылинки.       — Не злись. Нет так нет, — примирительно развела руками Воин, сидя на верхней ступени высокой лестницы. Ей было неловко, что один неосторожный широкий взмах рукой по поверхности старой книги спровоцировал серию оглушительных чихов со стороны напарницы. Её взгляд рассеянно скользнул по полке, на которой она начала свои исследования. Красивые потертые тома с узкими корешками, покрытыми золотыми узорами, свернутые пергаменты, какой-то широкий конверт, втиснутый между книгами… Рука уже потянулась к нему в приступе легкомысленного любопытства, но опять подала голос Илекс:       — Эй, Рея, я нашла! Вот план твоего города!       Взгляд Астреи последний раз скользнул по полке, чтобы покинуть её и забыть, поскольку разум вцепился в надежду вернуть то, что утрачено…       О, да! Её родной озерный город, тонкий и прекрасный! Как только он вернется из того небытия, в котором утонул, мир станет ещё лучше. Кто-то мог бы сказать, что это всего лишь слабость, но Астрея так не думала… Там, на берегу озера с прозрачными водами, в котором отражение города поднималась с самого дна, выложенного круглой галькой, промелькнули её теплые семейные годы, которые, пусть и почти изгладились из её памяти, но все же были очень хороши, бодря в минуты тоски и печали как игристое вино.       И да. Когда город вернется, она обязательно покажет его Усаги! Ведь сейлор-воины непременно их навестят. Не завтра, конечно, и не на следующей неделе. Наверное, через пару месяцев. Или полгода. Неважно. Но непременно навестят.       Астрея по-мальчишески тряхнула головой, потирая руки, чтобы смахнуть с них золотящуюся пыль. Затем спустилась и побежала к Илекс, размахивавшей свернутым в трубку планом. Ох, придется им попотеть. Но это того стоит…       Конверт так и остался на полке… Астрея была редкой гостьей в библиотеке, и до этой полки больше не добиралась, совершенно забыв, что она его видела…       И все стало совсем иначе. Все стало… хорошо. И правильно?       Солнечный луч замер в изогнувшихся мягкой волной на плече Мамору волосах Усаги. Плотная аура тепла обвивала неподвижную пару, отталкивая от них досадливые «что они там себе думают»-взгляды со стороны чрезмерно ревнивых прохожих. Губы Мамору замерли где-то на скуле девушки после череды жадных поцелуев… Усаги опоздала на четверть часа, но юноша этого даже и не заметил. Чувство того, что она вот-вот придет, не сходное с тоскливой мутной разлукой, лишенной всяческой надежды, которую он испытывал в безвременье небытия, не мучило его, а наоборот разжигало в нем искристый огонь счастья. Ведь она обязательно придет… Непременно. Как и тогда — сто лет назад, двести, триста… тысячу… десять тысяч…       Где-то там в потоке времени босоногая замызганная девчонка в кусачей шерстяной одежде ласково смотрит на усталого рыцаря, на доспехах которого запекшаяся кровь. Он ругается сквозь зубы… Ему только что пришлось вытягивать эту несуразную девицу из-под копыт сарацинов. Но у него не было другого варианта. Почему-то он был в этом уверен…       …через два дня он понимает, что эта девчонка его талисман. Она спасает его отряд ночью, подняв тревогу, когда на них попытались внезапно напасть. Она торопит его, заставляя быстрее проскочить ущелье, в котором буквально за его спиной происходит обвал. Она опрокидывает чашу, в которой оказывается яд…       Она защищает его. Всегда. Все время.       Где-то там смелый юнга бросает ему веревку, едва не поскальзываясь на мокрой палубе. Ему, старпому средних лет, который по идиотической случайности свалился в воду… Он вытаскивает его, а потом выясняется, что этот юнга — своевольная девушка, возжелавшая увидеть Новый Свет.       Где-то там черноглазая кудрявая иудейка, в которой невозможно было бы сходу найти черты Усаги, отпаивает его водой и ведет в свой дом, где выхаживает его от тяжких ран. Ради неё он отказывается от возвращения в родное бедуинское племя…       Где-то там танцует белокурая белокожая девушка в тунике, за которой он наблюдает из-за кустов, едва сдерживая сладкую дрожь в теле. Она неожиданно поворачивается к нему и улыбается так тепло и открыто, что черный демон, всколыхнувшийся в его душе, отступает, пряча неприглядное лицо… Он смущен, растерян, но она подходит к нему и протягивает руки… «Танцуй со мной».       Где-то там во времени и пространстве дрожат руки, сжимающие объятья, и звенят мириады голосов, складываясь в единый… самый любимый и дорогой.       Ангел-Хранитель, ниспосланный ему небесами. По какой причине? Мамору не хотел бы об этом думать. Это совершенно не было важно. Важно, что этот ангел рядом… и любит его. Бог весть по какой причине.       — Мы пойдем в кафе? — хрипло прошептал Мамору, опасаясь шевельнуться лишний раз. Сейчас ему казалось, что их тела с Усаги соединились, как два самых подходящих кусочка пазла, которым ему представлялся весь этот безумный прекрасный мир.       — Конечно. Я хочу мороженое…       Несмотря на бодрость и энтузиазм в голосе, Усаги даже не подумала шевельнуться, будто чувствовала то же самое. Стоит ли этому удивляться? Он и она как отражение друг друга в обсидиановом зеркале мироздания.       Платье от модного модельера под его пиджаком определенно сидело высоковато… Это смущало бы, если только все те его перерождения, что ожили в нем, не считали бы, что так естественно и хорошо (только если в поле зрения не появлялись чьи-нибудь ещё жадные очи — тогда вспыхивало ревнивое пламя).       — Хочешь по магазинам?       Безмятежное счастье, словно ласковое теплое море… Ему хотелось бы её порадовать чем-нибудь весенним… Усаги ведь так любит милые платьица. И она в них так очаровательна!       — Но ты ведь не любишь магазины? — Усаги посмотрела на него смущенно, как дитя, которому очень хочется мороженного, но строгое материнское воспитание приучило, что его можно только по воскресеньям.       — Да, не очень, — честно ответил Мамору. — Но сегодня мне этого хочется — посмотреть на тебя в магазине.       — Это что? Какой-то аттракцион для тебя? — наигранно возмутилась девушка, ударяя его кулачком по плечу.       — Нет, просто мне доставляет удовольствие видеть тебя такой оживленной и счастливой…       «Ты — жизнь… Ты — движение, которое я, словно глупый трусливый философ, наблюдаю со стороны… Нет, наблюдал. Сейчас я держу тебя за руку, питая надежду, что шагнул в твои искрящиеся в солнечных лучах воды и живу…живу… живу!»       — Ну, хорошо, — наигранное возмущение перешло в не менее наигранную снисходительность. — Раз так, я доставлю тебе это удовольствие.       Ему стоило больших трудов удержаться от громкого смеха, который бы точно не на шутку перепугал пригревшихся на солнце обывателей на соседних скамейках.       …зеленый сарафан плотной ткани с вышитыми узорами и белая блузка с рукавами фонариками очень приглянулись Усаги. Она даже переоделась в них прямо в магазине, пока Мамору расплачивался на кассе, рассеянно отметив недовольный и раздраженный вид рыженькой кудрявой продавщицы (потом он запоздало осознал, что девушка пыталась с ним флиртовать, а он все пропустил мимо ушей…). В магазине бижутерии по соседству подобрали замечательные бантики на оданго в тон сарафану. До Короны идти не захотелось, и чай с пирожными они пили в кафе в французском стиле. Хрипловатый сильный голос французской певицы, выводивший «La vie in Rose»*(3), кружил между ними легкокрылым фантомом, и на какой-то момент растаяли все сомнения и страхи, что когда-либо возникали. Мамору показалось, что вот конкретно с этого мига, с этого момента все непременно будет хорошо. Так хорошо, как это только возможно…       …и было. Было хорошо. Конечно, возникли определенные трудности. Ему пришлось уехать на неделю в Тайвань к дяде — Кагеру Чиба, его единственному родственнику. Дядя попытался уговорить Мамору на работу в Осаке в филиале компаний Чиба, но юноша отказался. Мысль о длительной разлуке с Усаги ужасала. Даже неделя расставания отозвалась в девушке волной страха из-за выпавшего им испытания жестокостью Галаксии. Покупка мобильника для Усаги, конечно, смягчила эффект, но все равно…       …кажется, была ещё парочка черных ведьм, выбравшихся на солнечный свет из космических недр. Они были даже достаточно коварны. Хаос искал свои подходы через разные обличия, будто Солнечная Система стала ему застрявшей в горле костью… Если бы не история Галаксии, собравшей так много разных звезд, то Мамору бы всерьез думал, что у разрушительных сил Космоса искренняя ненависть именно к достаточно средней и обычной звезде среди ряда множества других, названной Солнце.       А так им выпала вполне обычная спокойная, почти человеческая (до определенных пределов) жизнь. Мамору возглавил все-таки филиал в Осаке (с последующим переводом в Токио), но лишь только после свадьбы, которая едва не превратилась в форменный ужас (с точки зрения Усаги, конечно).       — Минако! Катастрофа! Помоги мне!       — Что случилось-то? — Венера в бардовом кимоно заглянула в комнату, где облачалась Усаги.       Традиционные обряды было решено провести в Киото, в храме Фусими Инари Тайся. Минако участвовала в съемках журнала SunShine в нем и так была очарована им, что прожужжала все уши девочкам. Усаги вдохновилась и решила все-таки проводить церемонию именно там. Свадебное кимоно было столь ослепительно белым, что Минако даже зажмурилась, увидев подругу в солнечном свете.       — Мои волосы… Они разлетелись! А ещё цунокакуси*(4) надевать!       Роскошная волна золотых волос действительно рассыпалась по плечам Усаги, которая в руках держала белую косынку с красной подкладкой.       — Тебе же предлагали парик! — ворчливо отметила Минако. — Как же так?       — Я не хочу парик! Я же должна выглядеть естественно!       Венера мудро решила не отмечать, что вряд ли можно выглядеть естественно с тонной пудры и румян на лице для создания традиционного цвета — пепельно-белого с оттенками розового — «нежный иней на ранних склонах Фиджи».       Бункин-но такасимада*(5) делать было сложно… Но на помощь подоспела Икуко, закончившая отдавать распоряжения по поводу банкета, который должен был состояться вечером.       — Мамочка, а где Мамору? — Усаги ерзала в своем облачении, чувствуя себя гусеничкой, намеревающейся впасть в глубокую спячку перед заветным превращением в бабочку.       — Ещё не приехал, милая, — заботливые сноровистые руки Икуко летали над волосами дочери, строго стягивая их шпильками и лентами. Телефон у Усаги предварительно отобрали, чтобы она не свела своими тревожными возгласами юношу с ума.       — Не волнуйся. Он с Кагеру-сан, — сказала Минако, подходя к окну, чтобы полюбоваться на сад камней. На свадьбу Усаги она приехала одна, не посчитав нужным приводить кого-либо. Минако знала, что хотела бы быть здесь на этом важном событии только с одним человеком, который по определенным причинам присутствовать здесь в физическом облике не может. Она подметила, что и остальные девочки приехали одни… Они, в отличии от неё, были лишены бремени памяти и счастья ощущать хотя бы призрачные касания, но подсознательно тоже чувствовали, что привести кого-то с собой будет едва ли не кощунственно.       …если прищуриться, то можно увидеть в солнечных лучах на камне у ручейка силуэт высокого длинноволосого мужчины, повернувшегося лицом прямо к ней…       Минако улыбнулась ему и поспешила нырнуть вглубь комнаты.       Несмотря на усиленные тренировки, Усаги все-таки споткнулась в гэта и уцепилась краем кимоно за перилла. Её пронзительный писк разнесся по этажу и заставил примчаться встревоженного Кенджи. Оказалось, что, потеряв равновесие и попытавшись удержаться, Усаги загнала в палец занозу. Алая капелька крови упала внутрь рукава.       Писк перешел в полноценный крик…       — Это дурная примета, Минако, это дурная примета!       Тут уже и остальные девочки не удержались. Рей и Макото, занимавшиеся на улице композициями цветов для банкета, влетели цветными стрелами внутрь, Ами, сохраняя невозмутимое спокойствие, только показалась с первого этажа. Оценив, что народу и так много толпится, а зримой опасности нет, Меркурий вернулась в гостиную, где читала в ожидании церемонии.       — Милая, все хорошо, — увещевала дочку Икуко. — Сейчас замоем холодной водой, и все будет хорошо.       Усаги, бледная, как полотно, всматривалась с напористой тревогой в кимоно, словно на нем должны были проступить письмена с ужасающими предсказаниями будущего.       …красный снег кружится в небе. Он не идет, а она мерзнет босыми ногами в сырой, припорошенной снегом земле. Она знает, что сырость от крови, которую пролили на эту землю. Он сказал ждать здесь… Сказал, что вернется… В синих глазах она уже тогда прочитала истину, которую ни за что не рискнула бы произнести. Он ушел на смерть. Но несмотря ни на что она ждет, всматриваясь за линию горизонта. Глупое сердце верит его словам…       — Все будет хорошо, юнга. Все будет хорошо, — у него синие от холода губы. Кожа матовая в лунном свете. Руки стискивают раскачивающуюся на волнах балку. Никто не знал об этом рифе… Никто не найдет их здесь. Она не чувствует своих рук. Знает только, что сжаты они так сильно, что не разожмутся и не дадут волнам сомкнуться над её головой. Она хрипит в ответ, стараясь выдать хотя бы что-то членораздельное, но сухой язык уже не ворочается в ставшем тесным для него горле…       — Ты… жива… как же здорово…       Её пальцы отчаянно скользят по залитому кровью доспеху, который так необходимо снять… Но разум понимает, что все бесполезно. Удар зазубренного топора нанес непоправимый урон рыцарю, бросившемуся на её защиту. В дыре видно что-то белое… осколки костей. Поразительно, что он ещё дышит.       — Нет, нет, нет, нет…       Жалко и растерянно повторяют её губы, как будто этим можно что-то исправить. Что-то отменить. Что-то вернуть.       — Усаги.       Его голос вытащил её из водоворота этих жутких видений. Широкая теплая ладонь легла на плечо, слегка сжимая. Она подняла глаза. Мамору стоял совсем рядом, в какое-то мгновение ей даже показалось, что кроме них больше никого нет в коридоре — все её рецепторы были направлены только на него.       — Это давно закончилось. Этого больше не будет, — голос юноши прозвучал твердо и решительно. На нем был привычный, видавший виды зеленый пиджак, и это за час до начала церемонии.       — Мамо-чан! Тебе же нельзя меня видеть! И почему ты ещё не готов?!       Капелька крови была оставлена в стороне вместе с путанными воспоминаниями прошлого. В глубине души Усаги знала, что ещё вернется к этому, но сейчас были другие важные вопросы.       — Кому как ни тебе знать, любимая, что я мастер облачаться во фрак мгновенно?       — Какой фрак?!!! Немедленно надень церемонное кимоно!       На лице Мамору проступило виновато-смущенное выражение — ему определенно хотелось пошутить, чтобы снять напряжение. На такой эффект он точно не рассчитывал.       — Уже идем, Усаги-чан, — Кагеру нарисовался за плечом Мамору и аккуратно повлек племянника прочь по коридору к комнате, где ждало его облачение. — Мы мигом!       Этот потертый жизнью мужчина проникся глубокой симпатией к Усаги, хотя та и относилась к нему с легкой опаской и робостью.       Три чашечки священного сакэ. Голова кружилась, и в ней гудел набатом молот, а язык, сбиваясь и запинаясь, старался говорить слова клятвы, которую по собственному настоянию писала она сама:       — Мамору Чиба, для меня нет другого предназначения, кроме как быть с тобой. Привела ли меня к тебе судьба, или же сами мы выбираем путь, но я с тобой и не могу желать ничего другого для себя. Ты моя жизнь, мой воздух, моё счастье. Только когда я держу тебя за руку, мир обретает смысл. Я люблю тебя и хочу быть с тобой все то время, что отвела нам Вселенная. Клянусь, быть рядом с тобой. Клянусь, оберегать тебя. Клянусь делить все радости и невзгоды с тобой. Клянусь чтить твою семью и близких и хранить очаг нашего дома.       Дыхание перехватило, но она не отводила взгляда от лица Мамору, пока говорила эти слова. Тревожные видения уже не вызывали той боли, что она ощутила в момент, когда увидела… в ней крепла уверенность, что это безвозвратное прошлое, занявшее просто свое место на нити её жизни.       Мамору крепко сжал её руки, обжигая солнечным теплом, а потом низким хрипловатым голосом ответил:       — Усаги Цукино, — последний раз, наверное, она слышит это имя сейчас в такой вариации, — мой лунный крольчонок, мое тепло, мой свет, мое счастье… Ты прогнала мрак, что когда-то окружал меня, растопила лед, в панцирь которого было заковано мое сердце. Я не знаю, где бы я был, если бы не ты. Не твои нежные руки. Не твои лучистые глаза. Не твое сердце, такое большое, что может вместить в себя не только известный нам мир… Я люблю тебя. И клянусь, что никогда не оставлю, всегда буду оберегать тебя. Клянусь быть твоей поддержкой и опорой. Клянусь провести с тобой все то время, что нам отведено Вселенной.       В его глазах мерцали слезы… слезы ли счастья или печали? Усаги сжала в ответ его руки, чувствуя, как по щекам заструились её горячие слезы. Синева затопила весь мир… Где-то зашелестели васильки… Мамору осторожно поднес к губам руку Усаги, обжигая поцелуем. Столь благоговейным, что сердце замерло…       Отныне и навсегда. Вместе. Впервые в череде перерождений мироздание дало им шанс соединиться перед Богом и людьми. Впервые они смогут насладиться мирным небом над головой…       …все шло дальше своим чередом. Усаги решила окончить медицинский колледж, чтобы хоть отдаленно иметь представление о том, чем занимается её супруг. Учеба давалась нелегко, но она поставила перед собой цель, к которой устремилась с недюжинным энтузиазмом, напугавшим и Икуко, и Кенджи, но не Мамору. Возможно, что и на работу бы успела устроиться, если бы не подоспело продолжение лунного лучика… Малышка родилась через три года после свадьбы. Уже сдавая экзамены, беременная Усаги чувствовала нелегкий характер своей дочурки. Мамору чуть с ума не сошёл от счастья, когда в день своего рождения Усаги произвела на свет розововласое чудо…       — Привет, — прошептал Мамору, склонившись к мирно сопящему свертку, лежавшему на руках у жены. — Мы уж боялись, что ты потерялась.       Алые розовые лепестки чуть дрожали на плечах Усаги. Мамору не смог отказать себе в удовольствии устроить небольшой «дождь», когда они вернулись из роддома.       — Ничего мы не боялись, — шутливо сердитым шепотом вмешалась мать. — Она пришла в свой час.       — Возможно, — ответил новоиспеченный отец, целуя в висок Усаги. — Может, я просто устал ждать.       Малышка Усаги слегка заерзала на руках у мамы, не размыкая глаз…       …и все было верно. Но Хрустальный Токио не наступил. Усаги со дня на день ждала каких-то катаклизмов, опасаясь обвыкнуть в спокойной семейной жизни и оказаться потом не готовой к судьбе королевы. Однако все шло не так, как полагалось после визита в будущее. Один год сменял другой, и вот уже морщинки залегли в складках кожи, а золотой цвет волос потускнел. Малышка росла, вынуждая переживать то, что, как думалось Усаги, ещё так далеко (не раньше следующего тысячелетия!). У неё была теория, подкрепленная аналитическими беседами с Ами, что время для них просто остановилось на момент катастрофы, приключившейся с Землей, и в Хрустальный Токио они пришли молодыми и прекрасными. Но теория рухнула, когда Малышке исполнилось десять. И помимо первых шагов, первого слова, первого зуба, яслей, детского сада и начальной школы они встретили переходный возраст своей дочери, её первую любовь (далеко не Гелиос… мальчик по имени Хиро, смешливый и веселый, бывший на год её старше), мучительный выбор пути в учебе, пару побегов с попытками стать свободной художницей (у Усаги бережно хранилась в столе картина, на которой Чибиуса нарисовала летящего Пегаса, на спине которого сидела прекрасная дева с розовыми, как заря волосами) и роман с последующей свадьбой с Кюсукэ*(6), который был старше Чибиусы на пятнадцать лет…       В конце концов, Усаги так и не рассказала своей дочери о своем истинном облике принцессы Серенити, обладающей могущественным Серебряным Кристаллом, защищающим Землю от зла. Тем более, что со временем нападения сил зла прекратились. Последнее произошло, когда Малышке исполнилось пять лет. Аккурат на её день рождение Усаги пришлось вытряхивать пыль из ведьмы Черной дыры какой-то там галактики в созвездии Девы, заработав титул худшей мамы в истории. Утешало только то, что Мамору разделил с любимой и эту печаль, доблестно сражаясь с ней плечом к плечу.       После некоторых колебаний сейлор-воительницы все-таки решились разъехаться по миру… Ами улетела в Германию, где осела в Мюнхене. Она работала фармацевтом, занимаясь разработкой вакцин к смертельным болезням. Никто особо не удивился, когда в новостных лентах появилось её имя, как одного из разработчиков успешной вакцины от полиомиелита.       Рей осталась в Японии, но часто покидала страну из-за командировок — она заняла значимую должность в министерстве иностранных дел и участвовала в переговорах на высоком уровне.       Минако улетела во Францию, где какое-то время работала моделью, а потом открыла свой собственный дом мод.       Макото работала в Северной Африке на проекте по озеленению Сахары…       Мичиру продолжала выступать по миру с концертами и занялась преподаванием — у неё появились ученики, желающие столь же мастерски обращаться со скрипкой, как и она. Нептун была строга в приеме, поэтому попасть к ней было в какой-то мере чудом. Также воительница продолжала рисовать. Её картина «Ветер», посвященная памяти Харуки, попала в национальную галерею современного искусства в Риме — Мичиру сказала, что чем дальше творение её боли, тем лучше.       …Харука погибла накануне своего тридцатилетия на испытании нового гоночного автомобиля. Никто не мог в это поверить — ведь битвы со злом приучили их, что пока сияет свет принцессы, ни одно расставание не будет длиться вечность. Но здесь сила Серебряного Кристалла не помогла…       Сецуна вышла замуж за профессора Томоэ, и помимо приемной дочери Хотару обрела ещё двух детей: Януса (в честь старшего брата Хель) и Эона*(7) (Сецуну не сильно беспокоило, что в глазах окружающих они выглядели забавной семьей, где детей называют греко-римскими именами).       …она была единственной, кроме Усаги, кто из сейлор-воительниц вышел замуж. У остальных с этим было глухо. Ами будто бы забыла, что это можно сделать. Рей упрямо отказывала жениху за женихом, позволяя только Юичиро держаться от неё поблизости. Возможно, что они и были близки… такие подозрения возникали, но браком свои отношения так и не увенчали. Минако делала вид, что меняет любовников, как перчатки, но её подруги видели, что все это — всего лишь часть сценического образа. Макото же продолжало катастрофически не везти с мужчинами, которые в силу тех или иных обстоятельств (иногда очень драматичных) были вынуждены её покинуть. Мичиру ограничилась тем, что обзавелась богатым и могущественным покровителем… Хотару настырно искала свой путь и своего человека, но пока не сильно в том преуспела.       Иногда появлялись старлайты — раз в пять лет. Один раз сейлор-воительницы даже посетили Кинмоку… Но перелет был настолько энергозатратным для не приспособленных под это воительниц, что на самом Кинмоку девушки неделю лежали без движения. Так традиции обязательных визитов не сформировалось… Но те несколько раз, что они виделись, было весело. Усаги открыто и легко смотрела в глаза Сейлор Звездный Воин, как старому доброму боевому товарищу… О прошлом они и не вспоминали, оставляя совсем уж дряхлым своим будущим «я» садиться в кресла и начинать беседы в стиле «А помнишь…».       Время стало толченным стеклом в венах. Оно царапало и грозило уничтожить, а волшебная черта, на которой вальсировали магия, молодость, вечность и всеобщее счастье, не приближалась. Усаги научилась не рваться, сломя голову, на помощь людям в битвы против людей… Она говорила себе, что это не в её праве. Хотя поначалу её охватывала глубокая ярость и всепоглощающая боль, когда ей довелось осознать, сколь страшны бывают люди по отношению друг к другу безо всякого вселенского зла. Её дело хранить Землю, а не корректировать её путь…       Когда Усаги минуло сорок, умерла Икуко. Тихо, во сне. Луна в ту ночь спала с ней, словно решившись выступить проводником для сердечной женщины, чьей традицей на каждый вечер было чесать кошку за ушком, сидя в гостиной светлого дома Цукино.       Усаги, как маленькая девочка, ревела сутки. Даже Мамору не мог её успокоить. Его тепло смягчало боль, но не давало ей угаснуть. И объяснения Луны про круговорот душ и ликов, посулы, что где-то там в светлом будущем она увидит свою мать снова, не помогли…       Но время зализало рану шершавым языком…       Когда Усаги исполнилось сорок пять, забеременела Чибиуса. Миссис Чиба тогда работала в больнице старшей медсестрой… Беременность протекала тяжело, и молодую женщину положили на сохранение в больницу. Завершив разговор с Кенджи, ставшим чрезмерно общительным от тоски по умершей жене, Усаги дежурила у постели дочери в тот момент, когда внутри щелкнуло «началось».       Небо за окном заволокло тягостными свинцовыми тучами, которые проседали, словно кто-то ломился вниз. Земля задрожала, а Усаги с острой болью и тоской, глядя на свои сухие тонкие руки, подумала, что не готова…       Но миру было совсем не до готовности его будущей королевы. Он бурлил и негодовал, то разражаясь дрожью, от которой трескались бывшие веками цельными плиты, то плюясь огнем, обращая в дымящиеся руины города, то омываясь высокими волнами.       Женщина перевоплотилась в Сейлор Мун, чего она не делала очень давно… Она была готова защищать свою дочь даже от стихии, но сил едва хватило на то, чтобы удержать потолок. Спас их Такседо Маск, подоспевший прежде, чем здание обрушилось. Он вынес жену и дочь.       …держа Мамору за руку, глядя вместе с ним на колоссальную волну, которая вопреки всем законам гравитации, упрямо росла вверх, Усаги думала о том, как было бы здорово, если бы у неё было ещё «завтра» до этой пресловутой черты вечности. Она думала, что у внучки вполне могли бы быть синие глаза, как и у неё или Мамору, а не обязательно карие, как у Чибиусы… Думала, что новый садик с бассейном, который открылся через улицу от их дома, просто идеально подошел бы для неё. А ещё, как было бы здорово назвать внучку Икуко… И да… билеты в Париж на годовщину свадьбы… она так хотела снова увидеться с Минако… И интересно — решилась ли Ами принять предложение того рыжего студента-немца Норберта, моложе её на пятнадцать лет, с которым у неё вспыхнул просто головокружительный роман после того, как он попал к ней на практику…       Вокруг, кажется, кричали и молились. На какое-то мгновение Усаги вдруг усомнилась в том, что дальше, когда эта волна обрушится, будет что-то ещё… Что, если все обман? Что, если время давно свернуло на другие рельсы, и поток теперь течет совершенно иначе?       — Я люблю тебя, — прошептала она, повернув лицо к мужу. Мамору обернулся… К нему время было более сурово, чем к ней — в его волосах почти не осталось смоляных прядей, лишь возрастное серебро… Сколько тепла в его сильной крепкой руке. Сколько любви в синих васильковых глазах…       — Я люблю тебя, — ответил он эхом, что есть силы сжимая её ладонь. И Усаги знала, что ему страшно так же как и ей. Струна внутри лопнула с болезненным звоном, и водная толща обрушилась вниз.       …все так, как надо. Её пробудил холод. Нагая Усаги лежала в снежной пещере. Она поднялась и осмотрелась по сторонам, пытаясь сориентироваться, где она и кто… Кристаллики снега похрустывали под ногами… Какое-то время память капризничала, подкидывая туманные образы вместо осознанных воспоминаний. Первым камешком памяти, что встал на место, был Мамору. Она вспомнила его много раньше, чем саму себя. Отчаянно, словно котенок, она заметалась по пещере, а потом выскользнула из неё через узкий лаз, надеясь найти его… В этом ей чудилось то «самое главное», что ей надо сделать. Но успехом затея не увенчалась… Вне пещеры мир был пуст и холоден. Небо слюдово-голубое напоминало мерцающее в рассеянном солнечном свете зеркало…       Усаги протянула к светилу руку, рассеянно осязая свет на коже. Всколыхнулись ещё образы. Серебряный Кристалл… Луна… Ами… Рей… Макото… Минако… Икуко… Малышка… Кенджи…       Лица калейдоскопом хлынули через её сознание, колени стали ватными, и Усаги упала. Вот и чистый лист. Как и предсказывалось. Как и было должно. Но где её возлюбленный? Ведь они были рядом, когда это случилось… Странно, что Мамору не ощутил никакой боли, когда Земля принялась стирать человечество… Но с другой стороны, как это ни было горько признавать, процесс уничтожения являлся не недугом и не последствием темной силы… Это была естественная реакция матери Земли…       Усаги всхлипнула: отчаяние зубастой удавкой сдавило шею. У неё в этом ледяном одиночестве не было никакой веры, что все получится, что она запустит ход жизни… Как же так? Без никого рядом…       Что-то мелькнуло. Воительница Луны даже не сразу поняла, что это случилось на самом деле, а не в её воображении. С трудом она поднялась, неверяще всматриваясь вперед.       …человек. Там за скалами шел человек.       Он уже скрылся от неё, и не было возможности понять, кто это — мужчина или женщина. Усаги устремилась со всей возможной скоростью туда. Она хотела крикнуть, чтобы привлечь к себе внимание, но в горле было сухо, поэтому получился жалкий скрежет.       Завернув за скалы, она едва не упала, споткнулась, напоролась коленом на торчащий камень. Закапала кровь.       Видимо, человек услышал её тяжелое дыхание, остановился и обернулся.       …Женщина. Это была невероятно прекрасная женщина. Каштановые пышные волосы, спадающие мягкими волнами на плечи, яркие синие глаза, готовые поспорить бездонностью с небом, точенная легкая фигура, прикрытая складками светлой туники, поцелованная солнцем кожа…       Под её ногами зеленела трава и цвели цветы…       Усаги почувствовала, как перехватило дыхание.       — Лунная принцесса? Но кто бы мог подумать, — покачала головой эта женщина, отводя кончиком пальца прядь волос с лица. — Давно пробудилась, дитя?       — Я не дитя, — хрипло ответила Усаги, привычно окутываясь тягостью прожитых лет.       — В сравнении со мной… — женщина не закончила, позволив себе многозначительную улыбку.       — Кто вы? — Усаги не знала: дрожит ли она больше от холода или от благоговейного страха.       — Я? Ты же сама прекрасно знаешь ответ, — ещё одна тонкая загадочная улыбка, впивающаяся лезвием под ребра… ближе к сердцу.       Усаги кивнула, стискивая пальцы, и, не сдержавшись, выдохнула:       — Зачем?       Женщина промолчала, изучая её пристально. Синие глаза казались теплыми, как солнце. А затем заговорила, но это был не ответ на вопрос.       — Знаешь, я же говорила как-то с твоим отцом… Никак не могла взять в толк, зачем он пришел в систему, где такие, как мы, гасли, уходя в иное измерение и оставляя народы планет своей судьбе… Он был энтузиаст, каких поискать. Это восхищало. Я нашла его проект чрезмерно идеальным, но вполне жизнеспособным. Единственное, что позволила внести кое-какие коррективы… Ты ведь жива не только потому, что являешься его дочерью?       Виски заныли, и Усаги едва удержалась от того, чтобы не схватиться за голову.       …Её зовут Усаги Чиба, в девичестве Цукино. Она перерождение лунной принцессы Серенити, наследницы Серебряного Королевства, невесты принца Земли Эндимиона… Ей сорок пять лет, и она почти никакая воительница в матроске. У неё дочь должна была родить через две недели, но…       …Её зовут Усаги Чиба…лунной принцессы… Серенити.       …Усаги…       — Серенити, посмотри на меня, — мягко обратилась к ней женщина. — Я знаю, что ты ищешь моего сына. Не цепляйся за то, что осталось под снегом. Важно то, с чего начался твой путь.       — Но как же так?       «Как же девочки? Как же мама Икуко и папа Кенджи? Как же вся жизнь? Малышка? Внучка? Как же?!»       — Нет, конечно, это важно. Но это лишь частичка тебя. Вспомни. Это всего лишь малая часть того огромного мира, который скрыт в сосуде Серенити. Вспомни, сколько раз ты приходила ко мне, держа за руку моего сына. Сколько раз ты рождалась и делала первый вдох? Сколько раз плакала и смеялась на разных языках моих просторов?       Усаги глубоко вздохнула, чувствуя как расширяются привычные ей границы, увлекая чуть ли не в бесконечность. Все видения, что ранее посещали её во сне или пугали в день свадьбы, обрели смысл, словно собранные частички мозаики. Она сморгнула, чувствуя как становится сильнее и крепче, единовременно старше и моложе… Серенити.       — Вот так, Лунная Принцесса. Ты снова пришла ко мне. Хочешь взять за руку моего сына?       — Мамору… Эндимион. Где он? — Серенити огляделась по сторонам, словно надеясь теперь увидеть вокруг что-то отличное от снежной пустоши.       — Я отведу тебя, — женщина протянула к ней руку. Запахло васильками. — Пора вам вновь воссоединиться.       …со сталактитов срывались капли. Серенити, едва дыша, слушала этот звук и звук биения сердца спящего Эндимиона. Лежа в теплой воде озера, нагая, она обнимала его за плечи и думала о том, что начнется, когда он пробудится. Мать Земля просила не форсировать процесс… С её слов тому должен настать свой час. И Серенити покорно ждала, хотя и ощущала, как рвет грудную клетку наполнившийся свежими силами Серебряный Кристалл. Ско-ро. Совсем скоро…и растают снега, и любимые глаза вновь будут отражать солнечный свет.       — Я доверила тебе своего сына, лунная принцесса… Я знаю, что ты не предашь его и не причинишь боли, — ласковый шепот бродил вдоль обнаженной кожи теплой волной. — И сердце мое доверено вам. В ваших руках будущее людей…       Серенити запрокинула голову и посмотрела на лицо Эндимиона. Последний раз она его видела сильно постаревшим — морщины в уголках глаз и на лбу, резкая морщинка в уголке рта, седина в черных волосах. Только мощь тела, тренируемого в предчувствии скорой потребности бороться, оставалась почти неизменной… Усаги знала. Да, знала, что такая подвижность и сила Такседо Маска на протяжении полувека его жизни стоила ему сердца… Тайком от неё, наивно думая, что она не заметит, он собирал подробные диагнозы врачей, назначения и рецепты, упрямо игнорируя часть их и подгоняя себя к пропасти… Серенити была рада, что все закончилось до того, как она потеряла его в очередной раз.       Сейчас морщины постепенно разглаживались, серебро в прядях напитывалось смолью, а бледность кожи отступала…       …пробудись. Пробудись! Пробудись, любовь моя! Открой глаза и взгляни на меня!       Но её алчущий взгляд остался без ответа. Эндимион лишь ровно и глубоко дышал, не высвобождаясь из объятий Морфея…       …всему свое время.       А потом… Потом было пробуждение Земли. Золотой и Серебряный Кристалл сплели свои потоки и растопили тяжелый снежно-ледяной панцирь, в который облачилась Земля. Хрустальный Токио вознес свои башни к небесам… Серенити задавалась вопросом — назвала ли она так город, потому что испытывала ностальгию по давним временам? Или потому, что с последнего перерождения знала, что этот город будет зваться именно так?       Шаг за шагом, веха за вехой… Серенити творит Серенити, замыкая временные потоки, соединяя ткань Вселенной. Что за узор она плетет, дитя пришлого демиурга, призванная защищать Солнечную Систему от Хаоса?       За ней восемь сверкающих воительниц-защитниц. Рядом с ней золотой принц Земли и искрящееся продолжение Лунного Луча.       Она не плачет ни о прошлом, ни о будущем, а улыбается и сияет, одаривая своим теплом мир вокруг. Она знает, что находится на своем месте и не ищет никакой иной судьбы. Она — сердце Системы, выставленное щитом. Говорят, что безумцы, обнажившие сердца в пылу битвы, долго не живут. Их мир исключение. Его сердце на виду, всегда готовое бороться за то, во что верит, за тех, кого любит.       Цветастая красно-золотая бабочка металась против ветра в розарии королевы. Серенити склонилась над кустом роз с Кинмоку, который ей привезла Астрея в свой последний визит. Сладкий запах был для неё слегка душным, но все же это розы… Разве можно их не любить?       Толща пережитого внезапно расступилась, и королева чуть не упала, потеряв равновесие. В голове всплыли странные пугающие образы… Вот она прячется с Воин на балконе… Сладкий томный запах… Поцелуй… Вот она отвергает Эндимиона, с которым её только что обручили… Вот она пытается бежать с Луны… Кровь… Слезы… Море… Белый туман, всколыхнувшийся перед ней высокой стеной… Море Познанное…       Странно, но волнения или беспокойства не последовало. Серенити оглянулась по сторонам, коротко усмехнулась краешком рта и покачала головой, словно насмешливо удивляясь чему-то. Холенные пальцы аккуратно скользнули по лепесткам розовых бутонов. Воспоминания встали на место, словно никогда и не уходили… Королева растерянно посетовала, как же ранее упускала эти события из внимания, но эта легкая досада, вряд ли, могла омрачить её настроение. Женщина отвернулась от розового куста и направилась к беседке, откуда долетал голос Маленькой Леди, настойчиво требовавшей у отца рассказать ещё одну историю о бесстрашной воительнице Сейлор Мун.       …море всегда возвращает… Волны унесли когда-то часть её в долгое странствие, но вернули обратно на берег, пусть и не в то место, откуда забрали. Мелкая сыпучая галька досады не омрачит её чела. Потому что она знает. Знает то, что открылось ей, пока она плыла по течению лет. Она любит. И любима…