Разорванные кусочки

И НЦ-а, и флафф, и PWP, в общем, всё как вы любите.

Когда в таверне одни на двоих ключи Или в купе закрытом тебя вдруг целует брат Ты все помнишь сначала и потому промолчи Что это проклятый Лондон во всем виноват me ©

      Когда морщишься спросонья, норовя уткнуться Иви в затылок — значит, уже нагнало утро.       Когда это утро застает вне шума — значит, они в номере. А когда едва-едва касаясь, кончиками пальцев проводят по прижатым тылком кисти к постели ладоням, едва щекоча — значит, Иви проснулась и точно по привычке прижимается поближе: руками, ногами. спиной, так, что кожей чувствуются шрамы (если б только шрамы, они же в этот миг точно неразделенные!) друг друга.       Эта же привычка молчать в поезде словно перетекает и сюда, крадется по углам предназначенного сплошь для выхоленых постояльцев номера, замирает в полушаге от их шумного спросонок дыхания. И жесты, заменяющие слова, повторяются вновь.       Мочка Джейкоба — у Иви между пальцев: просыпайся, соня, но пока не вставай. Разумеется, это синоним «Давай останемся тут подольше», но сколько бы он его не знал — значение не меняется. И вот тут как-то без разницы какие в слова вложены смысл. Главное, что сейчас начинается самое забавное — их старая игра в «стукни или щекотни».       Щелчок по выбритому подбородку «в порядке исключения, раз уж все вышло так удачно»: ну-ну, еще посмотрим, кто кого. Едва слышен смешок после укуса в веснушчатое плечо: да чтоб я поддался! Не дождешься! Иви лишь слегка улыбается, как-то не особо силясь вспомнить, когда их такая драчливая манера пинаться переросла в некое подобие ласки и когда ласка стала такой малостью когда она осознала что хочет большего. Иви норовит пнуть в ногу, невольно хохоча от щекотки, которая тут же сменяется в нахальную манеру провести по мягкому лишь на вид животу (на деле — словно доска из мышц, поднимет и потащит над землей что громилу в драке). Сдерживаемый тихий хохот прямо в ухо сменяется довольным вздохом — ниже. Джейкоб хочет повернуть ее лицом к себе, чтобы хоть всмотреться в это беззаботное лицо.       Правда, Иви поворачивается уже сама, и через минуту уже неясно, кто сильнее хочет сжать чужую коленку между бедер, только бы не оторваться друг от друга.       Джейкоб все-таки не выдерживает и кряхтит, бурча, что так уже больно.       Звучно фыркнув, Иви отодвигается от края и смотрит на лепной потолок, ногтём отстукивая какой-то сбивчивый ритм по ткани. Если ему захочется продолжить — скучать ей не придется.       И судя по сопению, просить его, такого растормошенного её подначками, совсем не придется. Он ей нужен таким, здесь и сейчас, она вовсе не зря выиграла тот спор, вовсе не зря она его будила.       Джейкоб снова хочет ее защекотать, но Иви идет на опережение: уворачивается, поджимая ноги, ложась на бок.       Разумеется, он сейчас подползет. Если его поймают — либо он получит пинок либо будет целовать, выпрашивая новую попытку. И сколько бы они так не играли — выигрывать либо внезапно получать что-то одно из двух ему никогда не надоедало. Быть может, сегодня он попросит того же самого и от нее.       Но пока… Пока что она перехватывает уже занесенную над ребрами руку, зная, что её чмокнули в качестве шутливых отступных за ухом и в плечо. — Попался, шалопай? А если потащу к полицейским пойманного хулигана? Джейкоб смеётся, выглядывая из-за плеча: — Фредди не поймет, что у кого забрали.       Что ни говори, а ему в радость видеть, сколько озорства ей от него передалось. Чего стоит только одна ее усмешка! Сейчас она не скрывает в себе ту беззаботную чертовку, которой научилась у него быть.Чего дурного бы нашла в его влиянии? Он не успевает ответить себе на такой нехитрый вопрос — Иви отпускает его, снова отворачиваясь.       И тут же машет рукой из-за спины — продолжай…       Джейкоб разыгрывает из себя эдакого воришку, переползая к краю кровати, выныривая из-за спины, гладя по груди. Иви с улыбкой распахивает глаза, Джейкоб снова прячется у нее за спиной, перекатываясь на другой конец кровати и смеясь.       Красться, льнуть к кровати, не шуршать — все его старание есть здесь и сейчас.       Движение, бесшумный выдох — и вот уже перед самым лицом рельеф мышц между лопаток, осталась только коснуться и…       Иви хватает его за руку прямо из-за спины, вытаскивая вперед себя. Не успеешь — свалишься с кровати. Джейкоб старательно держит равновесие, нависая над ней с так и удерживаемым запястьем, почему-то думая, не больнее ли когда вместо ее пальцев вжимаются грубые веревки.       Иви откидывается на кровать, отпуская его и коротко смеясь, прикрыв глаза. Ухмылка уже под самым носом: — Проиграешь — буду щекотать. — Уже хочешь того же?..       Джейкоб хочет съязвить что-то ещё про щекотку, но опора уходит из-под ног.       И падает на Иви. У брата в этот момент слишком ошарашенный взгляд, точно она впервые так грубо пытается его смутить. Ей не впервой: тяжелый, но даже так он не вырвется, раз уже упал. Джейкоб лезет еще ближе и не сразу понимает, что почему-то не может подняться и снова лежит на боку. Иви накрывает его запястье рукой, держит, не давая вырваться, тихо смеется в подпирающую шею руку: — Поймала!       Растрепанная голова трется ей о плечо: Джейкоб целует ее до самой шеи, то вытаскивая руку, пытаясь вырваться якобы так неумело, то снова трется Иви уже бедром между ног. Но ее не проведешь и она снова, едва выпустив его запястье, прижимает к груди раскрытую пятерню.       Брат снова больше щекочет, чем кусает веснушчатое плечо, накрывая губами там, где могли остаться следы и ныряет ей под шею второй рукой.       Вырывая второе запястье из ее хватки, он не сразу замечает, как Иви снова заваливает его, прямо на себя, так и держа левую руку под грудью. Оперевшись на локти (Джейкоб — еле не вывернув себе же руку, Иви — чуть не свалившись с кровати), они смотрят друг на друга секунду. Иви смеется. Всё-таки первой. Приподнявшись и глядя ему в лицо, она ехидничает: — Не пущу!       И зная, как он расценит её приглашение, выворачивается и снова ложится спиной.       Кровать пустеет. Иви чуть зевает, лежа на боку, ждет неосторожного шороха.       Он приходит быстрым, неосторожным шумом, таким явным, что и без орлиного зрения Иви хватает воздух наобум, вцепляясь ладонью братцу в спину, точно мечтая расцарапать. К нему прибавляется ощущение: это его ласка, это ты такой грубо создающий скрип и неумные удары чертяка, это ты Джейкоб Фрай, такой же умелый и крадущий мою сдержанность вор.       Джейкоб целует под грудью, поначалу обходя шрам и проходясь по нему языком, когда Иви давит ладнонью ему на затылок: шрамы часть меня, ласкай, раз мне не больно. Теперь она ложится на спину, и не думая заваливать его на себя — теперь можно без игры.       Только Иви любит, чтобы такие игры длились как можно дольше.       То, что было лёгким, дразнящим тычком в бок, становится старательной лаской.       То, что было легким касанием губ под ребрами становится все более жадным поцелуем на животе, обращаясь в жадный засос на буквально на полдюйма ниже тазовых костей (все под штанами, на ринге, ближе к вечеру не увидят, а сейчас — приятно).       Она не успевает и моргнуть как все повторяется, но уже за ухом, ближе к шее.       С кровати руки особо не свесишь поэтому Иви гнется назад, точно выпихивая выступающими лопатками воздух из груди лежащего Джейкоба и так же легко возвращаясь в прежнее положение. Для удобства он пытается ее удержать и выходит какое-то рваное прикосновение, просто быстрое касание до ребер, живота, а ее голова свешивается с его плеча куда-то вниз. Но потереться щекой все равно не получится — вывернется, начнет возмущенно шипеть как уличная кошка, а вот стоит коснуться губами теплой шеи — и ясно, что сейчас ее улыбка чуть ли не самая довольная из всех что он видел, стоит только попытаться поднять голову и разглядеть ее. Иви опять вытягивает руки куда-то за голову, норовит тепло и отрывисто чмокнуть где-то за ухом, перебирать его волосы, но вздрагивает снова ибо рука Джейкоба уже плавно ведет от шеи, проводя кончиками пальцев по груди — правильно, правильно, так лучше — буквально за малым не задевая соска.       Того, что их услышат на нижних этажах она уже давно не стесняется, а руки со следами кастета, руки такого же сноровистого, как и она, вора гладят по груди. И то, что как сильно ей это нравится она очень даже не против показать — старайся, не скупись на меня, и ты всем телом почувствуешь, как я то замираю то вздрагиваю от самых мягких касаний, старайся, не скупись на меня, и услышишь, сколько вздохов и стонов я в себе задавила. Джейкоб вслушивается, как резко она обрывает стоном смешок.       А ведь и впрямь им легче, когда есть возможность то говорить что-то друг другу то стонать, не боясь быть раскрытыми. — Веснушек больше.       Иви даже не жмурится, а просто и так беззаботно прикрывает глаза, точно в глаза ей светит солнце, а не вечно звучащее «хах» в попытке одолеть: чего больше? Веснушек или засосов? Или наоборот? Как ни крути, это слишком приятный спор, а Джейкоб слишком упёртый, чтобы его не повторять, целуй сколько угодно, ведь их благословенно много на лице, порядочно на плечах и так удачно хватает и у самых локтей. Он и целует так, что все слишком ясно: много их, очень много.       Иви все охотней и теснее льнет к рукам: я знаю, ты можешь, не скупись на меня лаской, слышишь? Ревностно, непривычно, что я нравлюсь не одному тебе? Так не скупись на меня, не скупись пропитать лаской каждое касание! Мы победим, мы сделаем иным Лондон, а когда это случится — нас никто не осудит, мы ведь обязательно победим, так что не скупись сейчас лаской на этот отдых, не скупись на меня!       Джейкоб отрывается слишком быстро, смотря на Иви точно с просьбой его понять. — Не теряй время, хорошо? — это первое, что ей удается выговорить, перед тем как снова прикрыть глаза.       Ухмыльнувшись, Иви расслабленно потягивается точно забыв, что он тут, рядом, что миг назад она не знала то ли сдержать стон то ли думать что когда им хорошо Джейкоб немного другой. Хорошо, что время подумать найдется у неё после.       В отражении ближнего зеркала, стоит приглядеться, видны их силуэты и лица.       Иви как раз и приглядывается, буквально на миг, точно готовая всё оценить (нет, она все обдумает позже). И видит больше.       У Джейкоба становится таким безмятежным (это просто чуть прикрыты глаза) лицо, когда он осыпает поцелуями ей бедра, плечи, живот, что хочется его запомнить. Но спустя миг оно сменяется все той же ухмылкой-оскалом, что сразу остается думать что-то вроде «засранец». Но и эта мысль тает точно сахар в чае, когда тот то гладя округлые икры, то притягивая поближе за лодыжки закидывает ее ноги к себе на плечи, довольно подмечая (это дело моих рук, ну, разве я не стараюсь?) уже не так хорошо фокусирующийся сестричкин взгляд, так скоро давая прокричаться — сегодня нам никто не помешает, стони и хрипи как хочешь, ведь сегодня можно, сегодня мы тут, а значит, искусанные губы у нас еще со вчерашнего вечера, ведь я выполнил обещание, только погляди, разве в этот раз я не лучше? Разве я не лучше тебя?       Все та же расслабленная усмешка прерывается ещё раз — братик, тебя так приятно дразнить!       Джейкобу не стоит напоминать — руки держат раз за разом сбитые и стираемые в красноту коленки: я умею входить в тебя почти до дрожи в этих коленках, ну что, разве я не лучше?       Иви уже не хватает сил тянуться к нему всем телом, ведь даже сейчас ей так мало.       Джейкоб охотно учится на ошибках: нет, как бы он не ехидничал, все верно, он соскучился по тому как тяжело глохнуть от стонов.       Там, где заканчиваются их споры, недопонимание, все складывается так, как они и хотели.       Иви едва сжимает, а больше гладит (змеятся налипшие пряди под пальцами) то одну то другую грудь. Ее брат напористый и сейчас, но кто говорит что ей не по вкусу его старательный темп? Джейкоб не зря слушал что ей нравится.       А Джейкоб уже понял, где закончилось его «меня не ценят».       Всё давно сложилось точно стёклышки в витражах.       Вот, Иви просит еще и рада захлебываться в стонах. Значит, ей он нужен таким как есть.       Сейчас никому нет дела, кто из них под кем застонет и в какой очереди это произойдёт.       Сестра с наслаждением чувствует в себе что его член, что язык, что пальцы. Значит, есть в чем быть довольным и принятым, есть где ещё вспомнить что они могут жить больше чем просто мирно и он может забывать как на нее обижаться.       Стоны, хрипы — кадейдоскоп звуков из груди хаотично щекочет под коленками, дает расслабить невольную хватку, брат уже не хрипит, лишь кренится вперед, давая согнуть ноги.       Ну хоть кого-нибудь меня признают, ну хоть когда-нибудь ты решишь что я лучше разорвано на шлепки и толчки, растоптано стонами: наплюй, двигайся, недумайнедумайнедумай. Джейкоб не думает, Джейкоб занят (сейчас не задразнят дураком), как скользнешь в нее, приподняв за бедра, так и без «успеть выйти» не выберешься, даром что когда-то шутил «поймай птицу за хвост». И плевать на выбитые чернильные перья (сомнулись под напряжённой сестричкиной икрой у плеча), Иви почти поймала свою радость жизни и вместо перьев вороньих сжимает ее до боли в сдавленной икрами шее.       Джейкоб отпускает ее коленки, дает привыкнуть с каждым толчком, прежде чем еще крепче упирается руками (к черту снятый вчера шелк!) о кровать.       Игры играми, ссоры ссорами, но без них, без «я же лучше, правда?» нельзя не понять, как сильно его любят таким как есть.       Все надсаднее бьется шиллинг, зажатый меж их телами, ведь Иви уже мало, неважно что он опять будет с синяками на заднице (она слишком больно проталкивает его в себя, пускай не жадничает, пускай не скупится, сегодня можно), норовит подняться на локти, а в итоге цепляется ему за шею, готовая сорвать голос, кричать, требовать…       Раскрасневшийся от натуги и за малым не удушья Джейкоб даже выглядит чуть виноватым.       Потом она порадуется, что брат вышел вовремя, отставив в сторону одну руку, что лежит у нее лобке. Пальцы с мозолями почти не двигаются, ее владелец кончает, мыча чей в бедро, точно понаобещав то ли не уйти, то ли продолжить.       По правде, сейчас ей всё равно.       Пускай старается дальше.       Джейкоб по привычке тянется рукой к краю кровати, чтобы вытереть сперму, и лишь наткнувшись на идеально заправленную простыню вместо тряпки под матрасом. И лишь чуть погодя понимает: сейчас утро. Это не поезд. Они в номере отеля.       В коридоре шуршит юбка горничной — никто не осмелится их прервать, некий мистер просто отдыхает, неважно что там послышалось из-за двери.       А Иви впитала в себя это «вот сейчас мне все равно», ей со вчерашнего щелчка вскрытой двери есть что рассказать, и сейчас он её услышит. Смотри, Джейкоб, мне так нравится.       Смотри Джейкоб, я живая, смотри, запоминай, как мне бывает хорошо, мни и гладь где хочешь, я из плоти и крови, я реальная, вложи еще один палец, перебирай большим так, точно страницами в книге, старайся, и поймешь, что все, вымотал, смотри, я живая и раскрасневшаяся, если бы могла — не сдерживалась потому что нету сил.       Сейчас пальцы болят прямо на месте укусов. Ещё чуть-чуть.       В каждом стоне снова это «живая, я реальная, живая, Джейкоб, даже не вздумай об этом позабыть». «Нет-нет, не забыл» — так стремятся убедить гладящие ее (они могут быть такими, ты карманник Джейкоб, ты обучен и как вор) руки как уяснил это тот, кто норовит мазнуть пальцами ей по икрам: видишь, сестренка, я многому научился, не забывай что, может быть, я хоть изредка лучше?       Иви перестает вскрикивать прежде, чем сорвется на хрип. Нет, сейчас слишком хорошо чтобы видеть слабую братову ухмылку.       А у него уже немеет от навалившегося бедра рука и слышится слабый кашель — еще чуть-чуть и захрипел бы с непривычки.       Наверное, если бы так получилось, в этот раз на подначки про сорванный голос она бы дишь тихо улыбалась. Хотя… Неважно, она выиграла недавний спор настолько, что впору сползти к нему пониже (какая все-таки исполинская кровать!) и благодарно копошиться во взъерошенных волосах.       Пускай заснёт у неё на глазах.       Иви расслабленно шевелит пальцами на ногах. Рука с мозолями от кастета не дает о себе забыть, мнет плечо, скользит под грудь, пока вторая мнет бедро. Как ни крути, а Джейкоб не так наглеет перед тем как уснуть — десяти пальцам не украсть той неги что разливается по телу и точно рвется через кожу.       От рук под одеялом спится крепче.       Джейкоб улыбается чуть теплей, не удержавшись (наверное, это все растворяющие мутную синеву радужки зрачки) от того как спокойно она сворачивается рядом в клубок. Точно львица, честное слово! И что-то забывается заново: наверное, он тайком ей проиграл и опять об этом не скажет. Ты и впрямь самая лучшая.       Да, наверное, он так и не скажет. Только то, какой сквозь наваливающийся сон она видится ему, все равно доведется запоминать.       Честной. Не чуждой доверию и радости. Живой.       Засыпая, она все так же норовит забрать у Джейкоба одеяло и улыбаясь почти так же безмятежно, как ее видел лишь он.       Ведь сегодня такое исключительно беззаботное утро.