Разорванные кусочки

«Когда-то давно, жил на свете один лжец. Он был сыном одной сильной колдуньи, что не любила ложь и устав от его нечестности, незадолго до своей смерти наказала его. За каждое нечестное слово всё что было ему дорого, все блага и богатства покрывались паутиной, что мог уничтожить лишь огонь…» Такую манеру рассказа было легко перенять из книжек, что Генри читает детям на ночь. Главное это не уснуть под них самому. «Но лжец ещё и был воришкой, да таким, что никто не мог найти всё то, что он украл и призвать его к ответу. Все украденное, что он хотел сохранить на будущее, он приносил в одну пещеру, а та всё полнилась и полнилась его сокровищами: бриллиантами, алмазами, рубинами, золотом. Особенно ему нравились янтари ибо они были как огонь, что мог сжечь всю паутину. Но лжец лишь посмеивался над проклятием матери и думал, что уж он-то знает, где его ненаглядные камни, и что сколько бы он ни врал, паутины хоть и станет всё больше, но он отыщет свои сокровища и будет жить припеваючи. Так он думал, пока не состарился, та часть сокровищ, что он забрал из далёкой пещеры, не закончилась, а где же сами сокровища под всё новыми слоями паутины, он не мог вспомнить когда пришёл туда в последний раз. Так они и лежали и его потомки не знали, что проклятие колдуньи после того как умер её сын, будет множиться с каждым лживым словом, что будет сказано в этой пещере…» — Что, интересная сказка? Джейкоб треплет вдумчивую «Джей младшую» по голове, хотя младший здесь её братик, что лезет на подоконник чтобы снова рассматривать из окна знакомую трёхцветную кошку. Племяшка улыбается и он понимает, что после родов он хоть и не избегал Иви, однако это всё же стоило ей немалого великодушия: понять, что он просто не знает, чем вообще помогать с детьми. «Так бы они и лежали, забытые, да только вот в чем не соврал лжец: ему стыдно, что он не послушал мать и теперь все желающие могут взять его сокровища, коли их найдут. С тех пор о его словах остались лишь слухи, а вернувшиеся из пещеры говорили, что если вор и прав, то проклятие ведьмы можно снять, лишь погубив чью-то жизнь ради жадности. А ещё — что раскаяние вора избавит сокровища от чар, наложенных мудрой колдуньей. Но однажды нашлись те, кто решили во что бы то ни стало добраться до заветной пещеры…» Джейкоб пытался их полюбить так, как они этого заслужили, но получалось, что он чувствовал себя лишним и не знал, что ему делать, оказываясь рядом с Иви и её погодками. Лишь спустя пару лет, стало легче: с рождением сына и быстро найденной ему кормилицей Иви вернулась, на тренировках он всё чаще стал получать пропущенные лишь по своей беспечности удары, а упёртая старшенькая стала всё осмысленней интересоваться миром вокруг и внезапно обнаружилось, что она часто просит взрослых рассказывать ей сказки. После того как у малышки становилось всё более явным сходство с характером Иви, Джейкобу вообще было легче возвращаться к этой накатанной колее: вот, здесь опять виноват Генри, ради него она пошла на такой риск, эта малышня не может появиться рядом с Иви как её родные дети, их считают позором для белой женщины, а всё её имущество стало её собственным слишком недавно и им нужно удерживать Лондон, а не возиться с торгами на дом. Да, Джейкоб видел, что такой расклад принес ей столько счастья, сколько вообще он и не мог предвидеть когда узнал, что станет дядей. И сколько бы он не шутил, но на самом деле он застал, что ей и неприятно ощущать себя даже временной обузой, и понимать, что этим детям придется жить вне светского Лондона, и как на самом деле было нелегко до родов. Её дети считались здесь отбросами, а то, что она была невесткой принцессы из рода Сингхов никого не волновало. «Люди пришли в пещеру, где жил лжец, привлечённые слухами о его спрятанных богатствах и стали их искать. У них не было огня, ибо пещера была далеко от поверхности. Так они искали и искали его сокровища в паутине да только их кусали и даже жалили пауки. Но потом они нашли в углу пещеры оставленное кем-то огниво. От этого кого-то осталось лишь немного костей он не добрался до сокровищ, задохнулся, неся сюда факел, но зато в его кармане нашлось много-много волшебных лучин, что были здесь безвредны. И тогда пришедшие в пещеру зажгли эти лучины, чтобы не потеряться в пещере и справиться с паутиной лжеца. Они тыкали ими в паутину, да та лишь тлела по краям и сокровищ не было видно. И тогда они стали искать факел…» Он увидел не всё, но впечатление осталось: Иви приезжала к нему на три месяца. Джейкоб помнил, как она хотела побыть с ним, говорила, что ей так легче и ворочалась рядом ночами, чертыхаясь, когда толкалась дочь или затекала поясница. — Пинается за двоих. Днём улыбалась и говорила, что ей повезло раз сейчас много не так нравившихся ей до беременности груш. Именно тогда Джейкоб уворачивался от бросаемых ей огрызков, прячась за кресло или диван. Именно тогда оказалось, что всё почти как раньше. Именно тогда, после первого полушутливого «я уже гадала, а может двойня?» Джейкоб позволил себе подумать, что эти нерождённые дети, появившись на свет, могут лишить его Иви. Именно тогда ему пришлось вспомнить, как долго он успокаивался при самых непримиримых мыслях о Генри. Как это, «Иви, брат не захочет о тебе заботиться, не тревожь себя?». Джейкоб непонимающе кривился, слушая её фырканье и хлопал Иви по коленке: — Гринни бурчит больше той, кому нужно отдохнуть. Так ему и передай. Иви со смехом отрывалась от очередной груши и трясла огрызком, точно колокольчиком для прислуги, показывая, что может снова в него им швырнуть. Джейкоб был тогда не в силах дуться на такую знакомую с детства манеру вести перепалки: — И пускай привезёт десяток ящиков с едой! Мне нужно съесть половину! В такие моменты казалось: страх потерять Иви тоже из детства. Но когда стоишь на пороге дома, что должен был принадлежать им обоим, а не ждать три года чтобы закон признал за Иви право им владеть, а за спиной фыркают лошади из двуколки, то слишком легко вспомнить, что это из-за Генри Иви уезжала обратно и тащилась к Грину, в буквальном смысле виновному в том, что она будет мучиться, вынашивая ребёнка. Просто потому, что Генри нашёл порядочно доводов, чтобы ждать её в более далёком от них месте. А ещё потому, что снова счёл недостаточной его помощь «молодой семье». Сегодня Иви не такая весёлая и на его подколки о том, что если она захочет ещё детей, то ей будет не до остального, лишь отмахивается: — Скоро твои двое племяшек будут присматривать за своим непутевым дядей. Третьих и четвёртых мне не нужно. «Когда они поднесли к факелу множество своих лучин, то факел зажегся, освещая ту пещеру, что оплёл своей паутиной лжец и вор. Но все боялись поднести этот факел к паутине, думая, что раз вор всё забыл, то и пауки в ней бросятся на людей. Особо алчные подбивали на это друг друга, а паутины становилось всё больше уже от их лжи и скоро они не могли выбраться из этой пещеры, потому что врали уже друг другу. Факел мог погаснуть с минуты на минуту…» Именно племяшкам и полагается эта сказка. Джейкоб облокачивается об лестницу и подмигивает маленькой Джессике, что деловито тащит в ручках три подушки из гостиной и снова ищет место для своебразного шалаша. Ей только четыре года, а Джейкоб уже легко может представить, как спустя пару лет к подушкам присоединятся и умение прятаться так, что найти её сможет лишь Иви или он, а также фонарь и стопка книжек для уединённого чтения. — Хочешь продолжения? Прижав подушки покрепче, Джесси, нахмурив смуглый лоб, кивает и шагает под лестницу, озадаченно наваливая одну подушку за другой и плюхаясь на них с самым хозяйским видом. «И среди этих мужчин и женщин лишь одна, храбрая и упрямая, нашла оброненный в драке факел и стала присматриваться. И вот в одном углу пещеры что-то блеснуло. Она подожгла лишь край паутины, не боясь, что если она потушит весь огонь, то на неё бросятся все оставшиеся пауки. Ты тоже хочешь быть такой храброй, да, малышка?» Кабы не гомон в одной из комнат, он бы давно залез в окно, но Иви запрещает ему «играть в прятки с детьми» пока те не начнут спрашивать сами. Джейкоб надеется, что это случится раньше, чем их научит карабкаться по карнизам и стенам она сама. Поэтому просто скользит в прихожую, зная, что сейчас он всего лишь светкий гость. Впрочем, как вскоре станет сугубо светской гостьей и Иви, что напоминает ему, как скоро у них обоих встреча с миссис Дизраэли. Джейкоб пытается увидеть в её склонившейся над бумагами спине хоть капельку осуждения за наверняка учуянный запах выпивки, но с опозданием понимает: на него не будут ворчать при детях, каждого из которых уже вальяжно потрепали по голове и отпустили носиться по дому дальше. Только вместо этого видит лишь приглашение, предложение сходить за готовым костюмчиком и потерпеть пару часов светской беседы. «Ну так вот, благодаря своей храбрости и уму она нашла то место, где лжец хранил свои сокровища. И теперь все, кто брали по любому камешку, могли выйти из пещеры, нетронутые ни гарью, ни пауками. А камней там было много. Бриллианты, изумруды, рубины, а больше всего — янтаря. Он блестел ярче, чем огонь, что был в факеле и носившие его прославляли нашедшую сокровища лжеца громче других...» Куча заморочек «для приличного общества», горстка расхожих сплетен для разговора — так их с Иви карета въезжает на улочку перестроенного квартала перед Сити. Когда-то всё на этой улице казалось точно горящим янтарём: янтарь плясал в кронах деревьев, отражался в стеклах, полыхал в домах и тлел под ногами. Сегодня вместо взрыва здесь — новехонький дом, а вместо бобби и «Висельников» — пыльно зеленеют куртки «Грачей». Джейкоб вспоминает о делах пятилетней давности, сворачивая дальше к проходу и потихоньку выскользнув из кареты, пробирается через чёрный ход в новёхонький дом. Но в плену светских тем Джейкоб не выдерживает иного. Миссис Дизраэли привычно осуждает всё, что не полагается «приличному обществу»: — Знаете, как безвкусно одна леди носила янтарные камни! — сдержанная, светская (на деле лишь терпящая всю эту светскую чушь) улыбка Иви воодушевляет идальше её поносить чужой вкус в туалетах, —Диззи, напомни, чья она племянница?.. И Джейкоб понимает: дело не в болтовне — при желании миссис Дизраэли выкажет и сведущесть, и пускай запылённый кучей правил этикета, но гибкий, хоть и часто попросту скрываемый, ум. Просто у них с Иви было всё: и целые сокровищницы из янтарного огня, алмазы патронов, рубины ран после драк и каждой погони, изумруды новехоньких курток, драгоценным потоком стекавшиес к их ногам… Они топтали эти несметные богатства, смеялись этим сокровищам, преследовали смерть, чтобы плюнуть ей в лицо, рвались дальше и навстречу друг другу. У них всё это было, хоть Иви смотрела сквозь пальцы на все его попытки сделать эти богатства общими, делить на двоих. Он не признавал старинных бумаг, слабо верил в возможность поиска Частиц Эдема, с опозданием приняв их ценность. И вместо общих сокровищ у него сейчас банда, отстраненная от него кучей дел Иви и всё то, что она считала ценным, осталось при ней. А Джейкоб вдруг чувствует себя враз всё потерявшим. И ещё он делает вид, что ему интересен приём или договоры. Разве не глупо предаваться в это время тоске по прошлому, когда её источник так старательно смеётся всем шуткам миссис Дизраэли и уже не первый год позволяет себе не страдать от мыслей о том, как они были вместе? Разве не глупо выказывать свою боль той, кто хотела именно этого, чтобы чувствовать, что так не мешаешь ничьему счастью? Джейкоб честно источает улыбки и любезности ровно до тех пор, пока не слышит дребезжащее: — Диззи! Диззи, расскажи леди о том янтарном комплекте! Должные поклоны так и остаются неисполненными, улыбки — слишком неестественными и разговор Иви вот-вот грозит прерваться, чтобы она выказала свое недовольство его треснувшей по швам маскировке. Джейкоб вовремя прячется от этой натянутости за шутками и слухами, что подготовили бы здешних гостей к новостям о «Грачах», произносит парочку тостов и ищет местечко получше для «ненужной меланхолии». К его счастью, край балкона никем не занят и он прикрывает глаза. Тихо. Тот факт, что за спиной Иви, лишь намекает, как скоро им нужно уходить, а ещё — что их цель ничего не подозревает. Янтари, изумруды, прочие яркие сравнения с камнями — всё это блекнет, когда они для виду уезжают в карете и заканчивают свой путь наперегонки по крышам. Всё это блекнет, когда Джейкоб бежит вместе с ней как раньше и вдруг вспоминает, что говорить об этом «раньше» он не вправе. Все это блекнет, когда Иви спрашивает его: — Ты как, нормально? Я видела, что что-то пошло не так, а раз за нами нет погони… Всё хорошо? Она спрашивает о том, всё ли хорошо лично с ним. Удивительно, как это она его даже не отчитывает и Джейкобу горько не только из-за того, что лишь с рождением дочери Иви стала более чутко смотреть на некоторые его обиды. Слово «да» норовит сорваться с губ ещё сильнее, чем звенящая под их ногами черепица. Срываться с места, прикрывать своё настроение розыгрышем наперегонки — бесполезно. Иви всё равно захочет услышать ответ. — Что, отвыкаешь от светской чуши? У Джейкоба есть выбор. Так, по крайней мере, он твердит себе, когда уже не остается сил. Он всегда может не согласиться. Может честно ответить на последующий за этим вопрос «А в чем же тогда?» что он скучает, что нет, он за все эти годы, хоть уже и не верит, но по-прежнему хочет, чтобы между ними всё было как раньше. Чтобы эти всколыхнувшие воспоминания янтари огней от взрывов и поджогов, эти изумрудные куртки банды и рубиновые раны, эти бриллианты патронов снова были на двоих, для них, что невообразимо как, но снова были бы вместе. Разве он не запрещал себе об этом думать? Нет, он лишь сделал всё от себя зависящее, чтобы эти мысли не омрачали горьким укором нынешнюю жизнь Иви, дали ей оставить всё что было, в прошлом. Настолько удачно, чтобы Джейкоб мог научиться врать: — Ага. А ещё чтобы привыкнуть к посещающему после таких слов сравнению, что с каждым таким враньём ради их вроде как обоюдного блага все эти сверкающие драгоценности его воспоминаний покрываются всё новым слоем паутины. Раз так то это та самая паутина лжи, что даёт Иви не мучиться лишний раз от чувства вины. Всё это помогает им поддерживать ту связь, которую они так хотели оставить между собой даже после их закончившихся отношений. Теперь Иви есть дело до семьи и Братства, а не до запретов. Она с ним честна от начала и до конца. «И чем дальше они шли на выход, тем сильнее понимали, что огонь в руках поджёгшей паутины был зажжён самой правдой в её мыслях и сердце.» Каждый раз, выпив покрепче, Джейкоб думает, что Иви всё тяжелее лгать. От таких мыслей спасает ещё более ударная доза выпивки. И когда Джейкоб ещё не хочет напиться до беспамятства, то думает: уже поздно. Стоит ему хоть раз заикнуться, то, что есть у него с Иви сейчас, будет безвозвратно утеряно. Иви может простить ему, что он завалился к ней домой пьяный далеко не по праздникам и заблевал ковёр и пытаясь найти опору, разбил вазу с цветами, пока Генри под её чертыхания ходил для него за ведром. Иви может простить ему ненужные драки и погромы, как бы сильно потом на него не сердилась. Иви при большом желании простит ему и то, что он учил племянницу играть со спичками в дракона или измазать братика углём чтобы тот «стал похож на свирепого тигра» из книжки с животными. Даже не пойми как упущенные цели, несерьёзность к просьбам Фредди не светиться или неаккуратно заметаемые улики и это выглядело не так уж и страшно по сравнению с тем, что грозило ему, если бы Иви узнала, почему... Почему он всё ещё приходит к ней домой, играет с племяшками, почему всё ещё любуется ей, даже когда она готова послать его к чёрту. Ему всё ещё снится, как она лежала, распластавшись больше на нем, чем на его постели в Кроули. Из-за этих снов он всё чаще избегает некогда принадлежавшего Иви купе, хотя поначалу был готов там рыться в поисках забытых ей вещей. Как же так вышло, что с каждым годом ему всё никак не станет легче? Джейкоб засыпает, уткнувшись лицом в накопившиеся за месяц бумаги. На ковре позвякивают в такт поезду бутылки и рассеянно бормочут пьяные «Грачи». Завтра он снова придёт с пустыми руками, «поиграть с племяшками». Завтра он снова скроет, что напился вздрызг просто из-за одного слова о своём хмуром настроении. Завтра он снова пообещает себе, что среди понимающих его девушек и юношей найдется хоть кто-то на замену Иви и лгать хотя бы ей больше не придется. Поезд уже который раз грохочет и скрипит на повороте. Джейкоб уже который месяц нарушает даваемое почти каждый день обещание. «Твоя мама настолько храбрая, что её храбростью можно зажечь даже волшебный факел.»