Разорванные кусочки

У ветра всегда есть свое мнение. Куда дуть, где сворачивать — без разницы. Веяние все равно повернётся ровно в тот момент, когда захочет. И унесет с собой все, что сможет. Иви, в общем-то, не до афоризмов, которые наносит поверх обычных мыслей, как здешнюю медленно тающую морскую пену — на карамельный песок. Но в итоге выходит, что раз ее тянет на такой едва философский лад, то все складывается как нельзя лучше. Она хотела вернуться к родным Британским островам, хотела остаться с братом, хотела взять с собой тех, кто помогли бы ей в будущем как ассасины — и добилась этого. Жизнь неслась дальше, страница за страницей, как книги у нее в руках; перелистывая микроэпохи, она не могла сидеть на месте и продолжила начатое. И то ли это Джейкоб так легко улыбается, поймав принесенный волнами мяч, то ли статья в журнале попалась удачная, то ли по-настоящему беспечный детский смех раздается вокруг, но результаты того, что у нее есть, Иви чувствует ещё более заслуженными, чем обычно. То, на что она в своё время захотела рассчитывать. Здесь приятно, непривычно для тех, кто привык к Лондону, жарко. Это ощущение точно плавит привычное желание хмыкнуть, что в Индии было жарче, а море не спасало от нежелания говорить, что ни одно место не смогло бы укрыть её от возросшего равнодушия к Генри. Жарко, на губах от бриза почти солоно, зной даёт покой после дождей. Настолько, насколько можно расслабиться. Вместе с жарой плавится и воспоминание о той неправильности, которым они друг друга мучили, едва ли перестав быть детьми. Иви коротко упирается пяткой в деревянный шезлонг, приподнимаясь чуть выше и поправив смолисто блестящие на солнце очки, опять подмечает за собой: все на своем месте. Лидия, Джейкоб, их приехавшие под видом учеников элитной гимназии воспитанники… А главное — на своем месте она сама. Солнце бесперебойно рвется через затемненное стекло, где отражается усыпанный зонтиками Блэк Клифф и радостные, отдыхающие от тренировок (все ещё будет, но вечером) старшие дети. Кто-то соревнуется в заплыве (крикнуть для виду, чтобы не ныряли долго) между перелистыванием «National geographic» (на отдыхе можно купить и любительский журнал). Кто-нибудь уже носится с солнцезащитным спреем как с револьвером наперевес (Джейкоб еще удивляется, с чего это ей не страшно обгорать после индийского пекла!). Кто-то соорудил навес из сдвинутых в стороны собственных зонтиков и, забывшись, шёпотом обсуждает, как бы понезаметней стащить у Джейкоба телефон. Стоит чуть поправить край шляпы, как эти шепотки замолкают, а когда она потягивается, то под прикрытыми веками уже видит пару нервно дёргнувшихся от её движения фигур. Конечно же, Салли придумает что-нибудь получше, чем так явно пакостить брату при ней. Пускай думает — на будущее пригодится. Иви все-таки выуживает из выцветшей сумки (рюкзаки удобней, но они же учителя, которые вывезли частную гимназию!) уже свой телефон и дождавшись, пока рядом никто не пробегает, снимает видимую напротив и измазанную песком и кремом спину. Лидия старательно делает вид, что ничего не замечает, и продолжает сортировать ракушки для замка. Брату, пытающемуся быть гораздо лучшим отцом, чем Итан, и дающему внучке то, что недополучил он сам, она этот цирк покажет позже. Неважно, смутит его или обрадует, но тому, что она в нем видит, Джейкоб точно обрадуется. Иви знает, что в глубине души он надеется быть хотя бы лучшим дедушкой. Особенно сейчас, когда Лидии три года, и она пока не знает слов для тех упрёков, которыми обычно награждаются все важные люди, надолго исчезающие из детских, а чаще — подростковых жизней. Особенно, если эти причины они не вправе честно объяснить. Ветер крепчает, солнце рвется теперь еще и за красноту под закрытыми и палимыми сквозь очки веками, а Иви в радость знать, что Джейкоб уже не переживает, когда приходится носить меняющую цвет почти невидящего глаза линзу. Жаль, что он не сразу понял, что, да, это не от жалости, что, да, она вернулась насовсем не из-за того, что он стал таким. Но даже тогда он не смог ни оттолкнуть помогающих ему вставать рук, ни отстраниться от горячо впечатываемых ему в плечи (недалеко от повязки) поцелуев, и Иви было не так в тягость скрываться от подкупленной тамплиерами полиции. Хлопая, точно парус, колышутся зонт и брошенное на подлокотник выцветшее полотенце: ветер несется вдоль пляжа, словно решивший поиграть в догонялки ребёнок, вновь принося волну смешанного с бризом жара. Кто-то уже бежит за шляпой, судя по звуку — ученица или ученик перепрыгнули через построенный Джейкобом и Эмметом замок и, разумеется, он устоял до последнего полосатого шпиля, сделанного из-под трубочек для сока (иначе бы это были не их любящие похвалу за ловкость ученики). Иви снимает огромные очки и встаёт, обувая горчичные шлёпанцы, отмечая, что и в мае, и в августе здесь уже не настолько горячий песок, но ради вида желающей хоть минуту покоя вожатой частного лагеря можно пройтись полсотни футов в обуви, добираясь до волн. Смоченная волнами кромка холодит ей ступни и обувь, что осталась за пару шагов позади от жаркого песка, а дальше лишь море да скала. Иви останавливается спустя пару шагов по чавкающему от впитавшейся воды песку, широко расставляя ноги и на секунду зажмурившись. Крики чаек у скалы и собачий лай едва прерывают равномерный гомон, и лишь топот по воде заставляет её обернуться чуть правей, ловя на лету алый, точно мякоть грейпфрута, зонт. Аиша встаёт перед ней, как вкопанная, стараясь сохранить виноватое выражение на узком лице. Чтобы она не решила, что ею недовольны, Иви сразу же перехватывает купол зонта за ручку: — Забирай. Аиша подпрыгивает, выхватывая зонт выше нарочно крепко держащей его руки, и Иви одобрительно кивает, ощутив саднящую сильнее, чем от предыдущих попыток Аиши, ладонь. Ей нравится та гордость, которую она ощущает, глядя, как окупаются вложенные в эту девчонку силы. Волна брызжет на ноги, будто сок спелого апельсина, и перед тем, как пройтись поближе к воде, оставляя утёс за спиной, Иви оборачивается на строящийся замок. Джейкоб, в тёмной кепке с зелёными узорами, пытается взглядом найти её и, заметив, машет пустой пивной бутылкой, а с его руки комочками осыпается светло-карамельный песок. И тут же кивает на Лидию с кучками ракушек, которая по привычке ищет что получше. «Дотошная, упрямая!» — она понимает это замечание и без слов. «В тебя такая!» — Джейкоб дарит ей улыбку, поняв её молчаливый кивок. Иви улыбается чуть шире и втыкает свернутую панамку в песок, прямо рядом с оставленными на нетронутом волной песке шлёпанцами, чтобы ничто не мешало ей плавать. Вода забирает много вопросов. И о трупах, и о тайнах; в том числе и те вопросы, что порождают слишком назойливые мысли. Например, «почему всё так вышло?». Или «почему это случилось, когда всё стало слишком плохо если в иное время наб всё было бы проще?». И самый тревожный, но не принёсший ничего, кроме одного ответа. «Как же так вышло, что Генри ничего не стал выяснять?». Ответ на последний — ему оказалось наплевать. Он хорош, как наставник. Судя по отзывам, таковым и остался. А из того, что изменилось… Иви могла бы списать переменчивые то намекавшую на её холодность ворчливость, то показное равнодушие Генри на годы супружества, на тяжести, с которыми они сталкивались перед каждым выбором в попытках одолеть очередной манёвр тамплиеров, на то, что с годами чувств друг на друга остается всё меньше, в конце концов. Но раз за разом видя засыпавшего рядом с ней Джейкоба, понимала, что дело уже не в этом. Таких «не в этом» с каждым разом становилось всё больше, и от каждого из них Иви становилось всё лучше; она бы не смогла бы не поделиться с братом хоть каким-нибудь из снившихся о нём кошмаров. Разница была в том, в какой форме он бы об этом узнал. Но Джейкоб по-своему шёл ей навстречу, и Иви лишь сейчас, в этом номере с малахитовыми ковриками и балкончиком с видом больше на парковку, чем на каменистый и нелюбимый туристами из-за ветра и водорослей берег, признаёт, что Генри не смог ей дать лишь одного, в чём неожиданно показал себя Джейкоб, — лёгкости. Лёгкости, с которой он доверился ей, когда она провозилась с его ранами, физическими и душевными. Лёгкости, с которой она чувствовала отдачу ко всему, что для него делала; отдачи, которая была сильнее, чем она испытывала от любого оружия, что доводилось держать ей в руках. Лёгкости, с которой Джейкоба снова тянуло к ней, как годы назад: без малейших колебаний, порой безрассудно, так, как будто не ответить взаимностью будет самой глупой ошибкой. Он снова предстал перед ней, как открытая книга, которую она перечитывала и в новёхоньких, едва отпечатанных страницах не находила ничего, что ей хотелось бы вырвать или вымарать как нечто плохое или ненужное. Это оказалось тем, что приятно никак не ожидать. *** В номер брат стучится, только прислушавшись, а не шумит ли вода. Может, их обоюдная способность даёт сбои после его травм, но она всегда нужна. Иви встречает его вопросительным кивком: — Чем так удивлён? Джейкоб усаживается в скрипучее плетеное кресло с балкончика: — Ничего нет. Вообще. Условно махнув рукой три раза, он продолжает: — Вообще-то я обыскал весь пляж. И даже автобус. Иви пожимает плечами на заявление о жучках: — Я тоже ничего не нашла. Потом отыщем эту лопатку, Лидия не так обидчива, как тебе кажется. Джейкоба это успокаивает, раз он не просто подсаживается к ней, но и гладит одной рукой по коленке, другой развязывая шнурок на шортах. Вполоборота и с улыбкой он выглядит ещё более счастливым, хотя со временем эта улыбка стала выглядеть просто жизнерадостной, а не столь лукавой. Но если лечь с рукой под головой, пока сушатся волосы, то снизу вверх и со спущенными шортами он вообще выглядит настолько плутоватым, что это даже смешно. Иви улыбается и слышит ехидное: — Что, кажется, кто-то забыл купальник? Иви мотает головой, и рука, стащившая с неё шорты, не задев вздувшиеся вены на ногах, гладит её по волосам. Теперь её черёд ухмыляться: — Что, помнишь лишь о волосах на голове? А теперь Иви готова поклясться, что именно с такой рожей малышня видит в нём не наставника, а товарища по проказам. — Не-а. Ты волосы ещё не красишь? — Нет. Думала, для заданий придётся ещё раз, но сам понимаешь, как надоедает притворяться моложе. От татуажа всё лицо как в постоянной маске, которую нельзя снять. — Прям будто проклятие. — Не знаю. — Ну, а что, как проклятие ведьмы… — Тогда как тебя прокляли, что так выглядишь? Иви уже смеётся от того, насколько легко брат покупается на такую лесть и не стесняется этого показывать: — Да так, не знаю эту колдунью. Может, нашлась одна, рядом с волосами дыбом лежит и заклинанья шепчет… А зловещая какая! Улыбается, словно кого погубит… — Я, что, настолько зловещая? — И тебе идёт! — Как… — Как Моргане! Сколько королей ещё не погубила, а? Кто не боится ради тебя терять трон, м-м? — Не знаю. Иви просто щурится в ответ на его завуалированные комплименты. Джейкоб продолжает и нарочито отворачивается: — Ой, беда, смотрит, она на меня, и хоть жмурься. Ещё и колючим назовёт… — Ты говоришь так, будто уже провинился. — Нет, но сделаю вид. — Как хочешь, — Иви мнет ворот его летней и в кои-то веки однотонной рубашки, выцветшей и на шее. — Ну надо же мне оправдывать это своим «дурным влиянием» или что ты ещё решишь сказать… — Только не говори, что не любишь на себе это все испытывать. Джейкоб отрывисто выдыхает вместо одобрительного хмыканья. На смешок не хватает сил — у сестры грубые пальцы, и они небрежно мнут затылок. Не то чтобы Иви решила, что ей под силу вспомнить какими густыми были вихры, когда им было по тринадцать лет, или особо сравнивала их густоту в целом. Просто, как и всегда, ей нравится, как он на пару секунд замолкает и затихнув, опускает голову. — А если я прямо оттуда лысеть начну, то что тогда? — Засчитываю твое ехидство за то, что ты не зря вел себя как проштрафившийся. Будешь чесать свою лысину сам. — Где лысина? Иви отодвигает свою футболку на подушку. — Не выдумывай. — Ну ты же слышала что те, кто лысеют… Иви обрывает очередную глупую шутку про «облысею — значит, будешь жить с начинающим импотентом». — Не волнуйся, я проверю. Ещё раз. Иви знает, что такое ей сочли за столь желанное внимание, как и недовольное фырканье про неподатливую застежку на шортах. За всю жизнь она уже наслушалась про женщин — «слишком наглая» или «сама лезет» за такое, — и, как бы порой неприятно ей было такое слышать, лучше было оставаться собой. В том, что стянувший рубашку Джейкоб принимал и будет принимать ее привычки, она не сомневалась. Будь она другой — история их жизней тоже была бы иная. Наверное, люби она себя только за внешность или, скажем, за умение печь пирожки, то и Джейкоб любил ее иначе. Но Иви больше была настроена сделать что-нибудь на скорую руку и сделать фото на память с Джейкобом, что весь извалялся при ней в муке не меньше, чем в белых отпечатках рук у нее на бедрах. И больше чем стирку она любила попасть в него пропахшим солью купальником. Разумеется, не меньше, чем, смеясь, «отмывать» друг друга от песка под душем. — И мне опять предложат проверить, кто больше извалялся в песочном замке? — Иви улыбается чуть дольше обычного, нащупывая скрещенными руками шрамы от швов у брата на плечах. После холодной воды моря душ — самое то. Дрожать им теперь не от холода. — Проверь, — Иви легче от этой фразы: всё тот же паршивый черт, которого она так рада видеть спасенным. Джейкоб следит за тем, как накрывает стопку рекламных журналов на столике её купальник, и тут же отмечает: — Иви! — Что? — из-за приобретённого при жизни в Индии загара у нее почти не видно ни следов от лямок, ни контура. — Это тебе нельзя швырять трусы на люстру. — А тебе твой купальник, значит, можно? Утонувшая макушкой в сложенном одеяле, изредка почесывая её рукой, Иви нарочно тянется до него свободной ладонью: — Я, — улыбаясь, она все-таки дотягивается до его ноги, избегая хромого колена, — не расшвыриваю их по чужим комнатам. Бросая на неё преувеличенно обиженные взгляды, Джейкоб тянется к рубашке и кривит рот, сдерживая ругательства, потому что рубашку он по привычке начал стягивать на манер футболки. Иви всё ещё не смеётся, но когда он с чувством невероятной важности на лице садится поверх своей сложенной ровнёхонько на краю кровати одежды, то ей приходится профессионально сдерживать подступающий смех. — Ну и?.. — садится она, разглядывая его затылок и коротко проходя по нему пальцами до самой шеи. Джейкоб дышит разошедшимся насосом и шумно выдыхает, разворачиваясь к ней. Иви не ждёт, пока он придвинется поближе, а просто хмыкает, перекладывая его руку у неё между лопаток себе на бедро. Может, это уже зря, но снова гладить его по ладони привычней, чем проверять, не заперты ли двери, точно мнущая ей бок рука — это то, на что всё ещё нужно решиться. Хотя в целом… Иви рада, что после его заживших ребер она двигается как обычно: чуть медленней, в удобном ритме, вжав его нос к себе в шею и не боясь, что навредит. Рассказать, что теперь ей нужно больше времени, но и ощущения получше, не составило труда. Теперь-то она вовремя закусит то же покрывало, зная, что осталось недолго до стонов. Может, вечером это было бы банальней, а после пляжа вся эта набегавшаяся, горластая и, в основном, подростковая компания кинется отлынивать от обеда или наоборот побежит к кафетерию за совсем не подходящей для изнурительных тренировок едой. Может, сейчас они разбежались кто куда, предвкушая свою долгожданную отлучку из-за их запертого номера. Наверное, это слишком безалаберно даже на один час. Наверное, им лучше чаще уезжать к тихим пляжам на машине и быть наедине сонными ночами на пляже. Иви обязательно решит что-то такое. Чуть позже, когда за трущим глаза Джейкобом закроется дверь, а предусмотрительно открытая вода в душе будет почти переливаться через ванну. Вот тогда Иви и посмотрит на себя и несуществующие засосы и решит, что они выбрали неплохое прикрытие для тренировок и того, что обычные люди зовут отпуском. Неделя идёт за другой, а от брата и побережья веет слишком невероятным бризом безмятежности. Иви знает, что это не отменяет ни одной предосторожности, но ей легко принять, как здесь, с ним, с Лидией, с их «лагерем» и поздним летом всё может быть понятно и так, как они когда-то уговорили себя не желать. Иви действительно легко. За все это время ее не просят отчитаться кто из двоих лучше, не рассказывают, как легко принять ее присутствие в качестве той, кем она ему была. Она лишь чувствует неиссякаемую радость, с которой Джейкоб порой смотрит на то, что она вернулась. Почему так — не хочется себя спрашивать. И оставаясь подольше на жаре принимать легче даруемого Тихим океаном бриза. Наверное, Джейкоб уже давно понял, что Иви — как ветер. Не знающая преград, живая, своевольная. И если ее не поймать и не удержать, значит, можно лишь попросить остаться. А последнее она уже четвертый год как решила сама.