Разговоры по душам

Было совсем тихо. Где-то дальше по коридору доносились приглушенные мужские голоса и полупьяные выкрики, прерываемые отдаленным хохотом (должно быть, это веселись те самые государственные чиновники); но в их с Тэру комнате было по-настоящему тихо. Как будто тут, в помещении с площадью в несколько десятков дзё*, родился из ничего целый мирок, маленький и какой-то по-особому уютный. Куросаки молча глядит в окно, прислушиваясь к ровному дыханию Тэру, и отчаянно борется с сонливостью. Спать совсем не хочется. Только не после того, что он только что услышал. Для начала неплохо было бы прекратить краснеть, как глупый мальчишка, и собрать мысли в кучку. Проникновенный полушёпот, от которого мурашки стайками бегут по позвоночнику. То, как она доверчиво наклонилась вперёд. Досадливо прикушенная губа. Сияющие каким-то мягким светом глаза, переполненные скромным смущением человека, который совершенно точно идёт на подобные глупости осознанно и впервые. Очаровательный тёплый румянец на щеках. Слова с шорохом скользят по кровати и яркими мягкими лоскутками ложатся на пол. «Хочу касаться тебя ещё и ещё… и долго слушать звучание твоего голоса… И знаешь, я… Куросаки… Я действительно… Действительно люблю тебя, Куросаки». А потом — опущенные ресницы и довольное посапывание носом. Заснула. Куросаки всерьез задумывается над тем, что пора уже садиться и писать сутры. Когда твой любимый человек — столь неординарная и способная к разного рода талантам (пускай порой и бесполезным) личность, как Тэру — хочешь не хочешь, а подумываешь над уходом в мужской монастырь. Посмертно. Но вообще-то, это всё шутки. Никуда Куросаки от этой глупышки не денется, чего уж там. Сегодня он уже пообещал ей это. А настоящие мужчины слов на ветер не бросают. Только вот Тэру, судя по её счастливому выражению мордочки, видит десятый сон; а Тасуку всё сидит, пялится в окно и думает непонятно над чем. Где-то под рёбрами капает лёд, и живое сердце бьётся с особым наслаждением и теплом.

***

С утра необыкновенно солнечно и тепло. Тэру сердито щурится, пряча лицо в рыхлой подушке, и с удовольствием вслушивается в приглушенную капель по подоконнику. Ни вставать, ни даже открывать глаза ей совершенно не хочется. Ну не каждый же день ей выдаётся такая чудесная возможность пожить в дорогущей гостинице и поспать на такой огромной мягкой кровати. Вдобавок, денег за это с неё ещё никто не потребовал, а значит, жизнь продолжается. А потом в голове тает заспанная мысль, что где-то тут должен быть Куросаки. Сердце сладко ухает вниз; и Тэру, сопровождаемая столь непривычно нежным чувством, отрывает голову от подушки и с трудом принимает вертикальное положение. В голове наливается лёгкая пустота. Так бывает всегда, когда хорошо выспалась и снилось тебе нечто хорошее. Куросаки, по-утреннему бодрый, выползает из ванной комнаты, растирая лицо полотенцем. Курэбаяси расплывается в тихой улыбке, и от этой рутинной картины на душе у неё становится совсем уж тепло. Свет мягкими бликами ложится на его непослушные вихры, окрашивая их в восхитительно пшеничный цвет. — Доброе утро, — говорит он и присаживается на самый краешек кровати, попивая горячий кофе. Тэру любопытства ради пробирается поближе к нему, принюхиваясь к пряному запаху зёрен, и смотрит на мужчину самым жалобным взглядом, какой только может из себя выдавить. Тасуку недовольно вздыхает, но чашка перекочёвывает из рук в руки, и наступает спокойная тишина. Девушка свешивает ноги с постели, болтая ими в воздухе, и радостно прихлёбывает тёплый напиток, едва обжигая сухие губы. Куросаки с каким-то странным смятением во взгляде рассматривает её, и на щеках у него выступает едва заметный неловкий румянец. — Ты правда ничего не помнишь или просто как обычно прикидываешься дурочкой? — наконец спрашивает он со вздохом. Во взгляде его почему-то читается немая печаль. В ответ — заинтересованное бульканье кофе и святое неведения. Ну да. Что тут ещё можно было ожидать-то. «Кажется, пора просветить её в собственные ночные выходки», — решает мужчина, но всё равно мнётся под чутким взглядом девушки. А как, собственно, сказать ей обо всём? «Знаешь, вчера вечером ты вдруг призналась мне в любви, а потом сочла абсолютно нормальным взять и вырубиться». Бред сонного ёжика, если на чистоту. Поэтому всё, что остаётся — понадеяться на её долгосрочную память. — Ты правда не помнишь, что вчера мне сказала? — осторожно повторяет Куросаки и в надежде заглядывает девушке в глаза. Ему вовсе не хочется помнить об этом волшебном моменте одному и со временем всё больше и больше усомняться в его реальности. Школьница смешно щурится и виновато склоняет голову. А потом… Она чувствует, как по телу пробегается какая-то странная судорога, как при лихорадке, и от её липких пальцев в животе у девушки всё скручивается в тяжелый узел. Осознание наваливается на неё тяжелой подушкой и душит, душит. — А! — выдаёт Тэру несколько заторможено и продолжает глядеть куда-то в чашку. Машинально, скорее всего. Потом глаза её в ужасе расширяются; пятнами расползается лихорадочный горячий румянец; и, не успевает Куросаки не то что руку протянуть, а даже глазом моргнуть; как Курэбаяси перепуганным комочком дрожит под одеялом. Тасуку уже не знает, плакать ему или смеяться. Ну что за реакция такая? Он ласково накрывает комочек рукой, предположительно поглаживая по напряженной спине, и по комнате расплывается тихий счастливый смех. — Ну же, глупышка, посмотри на меня. Груда из одеял и подушек судорожно дёргается, как загнанный в угол кролик; и Тэру опасливо высовывает мордочку, а в глазах у неё стоят непролитые слёзы. Лицо — красное-красное, и глаза горят каким-то упрямым огнём. Сердце у Куросаки болезненно сжимается, но он всё равно находит в себе силы выдавить из себя улыбку и, наклонившись, прислониться тёплым лбом к её. — Не делай такое лицо, будто чем-то провинилась передо мной, — мягко шепчет он; и его приглушённый голос и внезапная, волнующая её близость только успокаивает и баюкает, как маленькую. Но вот сердце в груди никак не желает утихать и предательски дрожит, готовое в любую секунду к тому, что его оттолкнут. — Но ведь… — Тэру начинает всхлипывать с какими-то тихими завываниями и зажмуривается, лишь бы не видеть сейчас лица Куросаки. Ей до одури страшно, и пальцы от этого покрываются хрустящим инеем. — Тоже мне, развела тут сырость, — сердито вздыхает он и забавно хмурит брови. Видно, что не всерьез. Рукав его кофты немного грубовато проходит по её раскрасневшемуся и зарёванному лицу, и плакать после такого совершенно не хочется. Особенно когда тебя ещё и обнимают так осторожно. — А главное, по какому-такому поводу? — А… Но… Но как же… — мнется окончательно смущенная и притихшая Тэру, пытаясь вяло сопротивляться. Уже и не хочется даже, но разум протестует и вопит, как оглашённый. Наверное, он считает, что если не побунтовать напоследок — то это уже непорядок. — Ну? Разве ты не понимаешь ничего? Успокоилась, горе ты моё? Тэру глубоко вздыхает и принимается по-дурацки хихикать. «Ну ладно-ладно, Тасуку, не сегодня так завтра я выбью из тебя твоё признание». А пока можно и подождать, ведь здесь и вправду всё понятно без слов.