Рюмка коньяка дождливым вечером

Оказавшись за дверью, Алекс вдруг понял, что совершенно не представляет, что ему теперь делать. На работе его ждут не раньше воскресенья, а идти домой совершенно не хотелось. Мало того! Внезапно и ошеломляюще потянуло назад, в ту ледяную спальню – под бочок к одному капризному омеге… Это был не самый приятный сюрприз, и альфа решительно выбросил эту мысль из головы. И тут он услышал… Это не был стон или крик. Это был вой дикого зверя, потерявшего своего детёныша. Или получившего смертельную рану. От душераздирающего звука по коже побежали холодные мурашки. Протасов прислушался – откуда это? Хотя что-то внутри него уже знало ответ… Он повернулся к закрытой двери в квартиру Красовского и приложил к ней ладонь. Ледяная поверхность неприятно кольнула руку. И вдруг Алексей остро почувствовал свою Пару – Ник сидел на полу под дверью, скорчившись в позе эмбриона, и заходился кошмарным воем. Альфа присел на корточки возле двери и снова приложил руку к поверхности. Он медленно поглаживал, будто лаская, холодный рифлёный металл и тихо шептал: - Перестань… не надо… умоляю тебя… перестань… И вскоре звуки за дверью затихли. То ли мантра Алекса подействовала, то ли у Никиты кончились силы и голос. Протасов поднялся и решительно подхватил сумку с вещами. И с негромким: «Так будет лучше!» - принялся спускаться по лестнице. О том, что в доме есть лифт, он даже не вспомнил. Его тело, существуя и действуя на автопилоте от невозможной боли в душе, самостоятельно добралось до дома, сбросило пропахшую мёдом и лимоном одежду в стиральную машину и устроилось под горячим душем. А сознание крутило одну-единственную фразу: «Как он мог? Как он так мог?!» Альфа всю жизнь до брака прожил с любящими родителями, его отцы были Истинными и берегли и ставили превыше всего СЕМЬЮ и РОДНЫХ. Потому что оба не имели раньше ни первого, ни второго. Они оба были сиротами, воспитывавшимися в детских домах. Потому и вкладывали всю душу друг в друга и в единственного сына. И Алексей платил им полной взаимностью. Протасов каждую неделю заезжал домой к родителям хотя бы на пару часов, чтобы рассказать несколько смешных случаев из барной жизни, поболтать с отцом о технике, ставшей к пенсии основным хобби Николая Ивановича Протасова, и съесть кусок пирога с мясом – гордости и славы папочки Артёма Сергеевича. Алекс видел, как нежно и преданно любят друг друга два дорогих ему человека. И решительно не понимал, как Красовский мог так отнестись к собственному отцу… Мучительные мысли бегали по кругу, провоцируя головную боль. Горячий душ сделал вялыми и безжизненными все мышцы. А шум воды нагнал сонливость. Альфа понял, что страшно устал – от боли, от печали и от горьких мыслей. Поэтому просто открыл барный шкафчик, который держал заполненным на всякий случай, и налил себе на три пальца коньяку в стакан для виски. Подумал и решительно выпил. Ему нужно было отключить мозги, хотя бы на время, и Алексей надеялся, что старый, проверенный способ и сейчас не подведёт. Он, не утруждая себя одеванием, голым прошлёпал в спальню, сдёрнул покрывало и нырнул в холодную темноту пододеяльного пространства. Стало как-то неуютно… Протасов повозился, подтыкая тёплое одеяло со всех сторон. Однако казалось, что даже сквозь толстый слой овечьей шерсти тянет ледяным сквозняком… И где-то на грани сознания мелькнула мысль: «А у Ника в постели было теплее». Решив, что со временем согреется, альфа решительно отвернулся к стенке и вскоре уснул, сражённый усиленной дозой коньячного снотворного. Снился ему Красовский – одинокий, в одних шортиках замерзающий на скамейке в осеннем парке. Во сне Алексею было невыносимо, до слёз, невозможно видеть Истинного в таком состоянии, но он ничем не мог помочь Никите – почему-то он был привязан к дереву толстенной верёвкой. А во рту у Протасова был здоровый кляп, не позволявший даже мычать. И, как обычно бывает во снах, совершенно непонятно – откуда, но откуда-то альфа точно знал, что его омега – такой измученный, холодный и брошенный – медленно умирает. А ему остаётся только смотреть на этот кошмар в бессилии и злобе на судьбу. Видение настолько затянуло в нереальность, что Алекс забыл, что всё это только сон. Он метался на огромной кровати, стонал, плакал, рвался из кокона опутавшего его одеяла и не мог сбросить наваждение. Перед глазами стояла жуткая картина – посиневшее от холода, тонкое и почти прозрачное тело его Пары медленно покрывалось каплями зачастившего дождя. По намокшим чёрным прядкам уже текли холодные струйки, а тонкие руки пытались обхватить прижатые к груди колени, чтобы сохранить хоть кроху тепла. Наверное, извращённое подсознание могло транслировать Алексею этот ужас ещё очень долго. Но тело, окончательно запутавшееся в одеяле, скатилось с кровати и грохнулось на пол с такой силой, что Протасов проснулся от собственного крика, боли и облегчения, что кошмар закончился. Его трясло, голова раскалывалась, а во рту было сухо, словно там и вправду побывал кляп. С трудом обретя свободу от постельной принадлежности, альфа осторожно поднялся и побрёл в кухню. Кажется, у него где-то было снотворное. Спать под коньяком он больше не рискнёт… Приняв таблетку и запив её огромным количеством воды, Алекс так же медленно вернулся в спальню, устроился в центре кровати под одеялом и осторожно проговорил вслух: - Это был только сон. Никто в такую погоду не пойдёт гулять в парк в одних трусах. И тут же подумал: «Я – полный псих. Разговариваю сам с собой… Кажется, для меня уже приготовили уютную коечку в Кащенко. Всё, хватит. Спать!» Протасов повернулся на любимый правый бок и решительно закрыл глаза. Все сны, мысли и проблемы могут идти дальним лесом, ему нужен отдых. Разумеется, никакой нормальный человек не пошёл бы гулять в парк в одних шортах. Именно поэтому Красовский принял душ, на всякий случай обрызгался спреем от запаха течки, тепло оделся и обулся, взял зонт и перчатки. Короче, подготовился основательно. И отправился в ближайший сквер – дышать свежим воздухом. Нику – после кошмарной истерики и двухчасовых рыданий – просто необходимо было прийти в себя и отвлечься. Прогулка могла бы помочь. И омега ходил по заваленным палой листвой дорожкам, нюхал любимый запах пополам с дождём и думал, думал, думал. Ему просто необходимо было понять, ПОЧЕМУ его альфа так отреагировал на разговор с Красовским-старшим. Ведь до последнего момента он поддерживал именно Никиту, тот не мог ошибиться, слишком хорошо в эти дни научился чувствовать свою Пару. Значит, что-то случилось в самом конце. То, что Лёша не смог принять, что пошло вразрез с его представлениями о жизни и правильности происходящего. И омега чуть ли не покадрово вспоминал ситуацию. Вот он говорит, что ему от отца ничего не нужно, и надеется, что тому от него – тоже. В этот момент его Алёша ещё крепко обнимает его, Ник чувствует его горячие ладони на собственном животе. А потом… Отец что-то мямлит, что совсем не в его характере. Что же он говорит? Какую-то невнятность… Чёрт, вспомнить не удаётся, что-то про будущее, кажется. Нет, точные слова не всплывают. А он ответил что-то решительно отрицательное. Ощущение от собственных слов было именно таким. Отрезающим. И вот тут руки его Истинного словно застыли, замёрзли разом до температуры за окном. А Никита тогда не обратил на это внимания. Как выясняется – очень даже зря… Омега понял, что именно эти «отрезавшие» отца слова и стали сдетонировавшей бомбой. Наверное, его родители всегда любили его Лёшу, а он любил их. А вот Нику повезло только с папочкой. Антон обожал единственного ребёнка, потому что не мог иметь других. Но любви отца мальчику не досталось. Владимир так хотел иметь наследника, которому передаст бизнес и научит всему, что нужно знать альфе. А родился омега – слабый, глупый, бестолковый. И неважно, что Красовский-младший всю жизнь тянулся к недостижимой для него любви отца – и учился лучше всех, и спортом пытался заниматься (пока папочка не запретил после перелома ноги и треснувших рёбер от падения с каната), и даже пытался вести себя как настоящий альфа. Смешно вспомнить… Отца всё это только бесило. Он помнил одно – из-за тяжёлых родов его Антон больше не сможет подарить ему детей. И своё недовольство судьбой Владимир перенёс на сына. При муже он скрывал своё отношение, но наедине с ребёнком мог только презрительно кривить губы и пренебрежительно цедить колкие, безжалостные слова. Это очень долго причиняло боль маленькому Никите. А потом он случайно услышал, как отец объясняет папочке, почему тот никогда не обнимет, не поцелует собственного сына. «У меня нет сына! У меня есть подстилка для альф!» – эти слова расставили всё по местам. И Красовский-младший больше никогда не старался что-то сделать ради любви отца. Только для папы и себя.