Полсотни дней до счастья

День пятьдесят пятый За окном прогрохотало так, что Сильвер проснулась. Подскочила на кровати, как ужаленная, закуталась в одеяло. Хлопала форточка – неужели не закрыла, подумала кобылка и тут же укорила саму себя за это. Раньше она никогда подобного не допускала. Вот заболеешь, занудело давно спавшее здравомыслие, и будешь потом кашлять, течь соплями и охать. Укор не пошел на пользу. Ну и пусть, подумала Сильвер Спун. Всё равно уже теперь, а, может, лучше и в самом деле заболеть и умереть? Интересно, а если у неё вдруг заболит зуб – будет ли счастьем избавиться от оного? Ей в который раз представилось, что самая главная её проблема исчезает, испаряется в облаке синего дыма, а зубная боль уходит. Зубы, как назло, болеть не торопились и, кажется, вовсе не поощряли упаднические настроения своей хозяйки. Ишь чего, серая, удумала! А вдруг ей ещё какая оказия в голову придёт, а ты страдай? Дудки! Кобылке доставляло некоторое удовольствие представлять, как зубы переговариваются меж собой. Интересно, вот так выглядит безумие? Почему-то захотелось встать, пройти к книжным полкам и посмотреть справочник психиатрии. Сумасшествие или ещё нет? За окном тарабанил дождь, будто прося разрешения войти, на подоконнике и на полу уже была небольшая лужа. Ну и пусть, вновь подумала Сильвер, после же почуяла укол совести. Той, как и зубам, было всё равно, какие-то там проблемы у кобылки, но терять собственное достоинство-то не стоит. Где ж ты была, треклятая, когда я напивалась в хлам в последней пивнушке? Совесть тактично молчала, оставляя Сильвер один на один с этим вопросом. Спуни старалась не выходить на улицу. Стоило ей увидеть пони – любую, как вновь она видела все его недостатки и достоинства. Раздражение окружало всех на пару с ненавистью. Те, кто раньше казался ей оплотом дружелюбия и приветливости оным могли похвастать меньше всего. Ненависть, как-то выдохнул Тру Виш, словно бы невзначай – единственное, что позволяет вам жить. Единственное, что позволяет вам хоть иногда ухватить за кончик хвоста то истинное счастье. Ты удивлена? Она была удивлена. Её ещё долгое время тянуло к алкоголю и мутило от него же, стоило только увидеть. На тумбочке лежала открытка от Тхандера – он обещал ей ласки, вечную любовь и прощение всех обид, будущих и настоящих. Рядом с ней валялась блестящая упаковка таблеток. Сильвер мутило при одной только мысли, что она посмотрит своим новым взглядом на Стомпа – и ужаснётся. Увидит она в нём хоть капельку любви, или все его слова и желания – лишь густая, липкая и мерзкая похоть? Её в тот же миг передернуло, она поежилась. Громыхнул гром, в очередной раз сверкнув молнией и выхватив в дверном проёме, прямо на пороге знакомый до ненавистного силуэт. Сильвер испуганно вскочила, натянула одеяло, словно боясь обнажиться перед мальчишкой, и спустя лишь несколько мгновений злобно прошипела вопрос о причине столь позднего визита. - Мне страшно, - как-то странно насупившись, сказал джинн. Внутри кобылки боролись противоречивые чувства. Протянуть к нему копыта, пригласить в объятия, как маленького ребенка, утопить в нерастраченных за последнее время нежности и любви. Любви ли, или ненависти? Сарказм, оказывается, тоже проснулся. Он уже собирался подкинуть десяток другой пошлых шуточек, как в бой вступила ненависть. Почему ей должны быть его жалко? Этого паскудного мальчишку? Как он тогда сказал, когда она, дрожа перед ним всем телом, еле стоя на копытах, просила у него излечить бесплодность? Причем тут я, иди к своему жеребцу? Ей хотелось натянуть гаденькую улыбочку. Точно такую же, какая была на её лице, когда она разбила обманщицу зеркало. Три дня назад она посмотрела на саму себя и не без удивления заметила, что изменилась в худшую сторону. Неухоженные кожа и грива, мешки под глазами, проявляющиеся морщины, неестественная худоба и бледность. И улыбка – безумная, нагловатая, уничижающая. С такой, наверно, смотрят на ничтожеств. Не получилось – ничего не получилось, потому что Тру без разрешения подошёл к самой кровати, всё ещё не решаясь нырнуть и спрятаться под одеялом вместе с хозяйкой дома. Прилично ли будет, мелькнула мысль в голове кобылки. Играет, подзадоривала её злость. Играет на твоих чувствах, как гитаре. Изображает из себя маленького напуганного ребенка. Что стоит за этим напускным страхом, за дрожью в коленках и выражении лица? Когда пару дней назад она неистово колотила копытом по зеркалу, он прибежал первым. Точнее сказать, он прибежал сразу же, напялив удивленно-любопытное выражение на свою мордочку. Сильвер не могла вспомнить, когда остановилась – кажется, Тру заставил её отойти от зеркала. Не оттащил от него, но кобылка явственно чувствовала внутри себя чужую волю. Села на пол, чуть поодаль осколков, глядя на лужицу крови, что образовывалась под ней. Бинты, вата, что там ещё нужно от порезов, появились словно по мановению волшебной палочки. Тру Виш помимо того, что являлся джинном, оказался неплохим медиком. Буквально через минуту ровно наложенный бинт украшал её копыта. Он не стал её спрашивать о том, что она увидела в зеркале, раз так рьяно набросилась на него, а просто ушёл за метелкой. Половая тряпка неприятно чвакала, стирая на пару со следами крови остатки недавнего приступа ярости. Что ты там увидела, Спуни, спросила она саму себя. Серость. Шерсть, белая грива, толстая оправа для очков, глаза – серость. Абсолютное ничего – ни ненависти с раздражением, ни злости, ни радости с завистью, ни хоть какого-то намёка на чувства. Серость. Равнодушие. Мир преобразился, обратился в плавное течение, за днём следовала ночь, несколько раз приходил Тхандер Стомп, что-то бурчал под дверью – про любовь, про их отношения, про то, что больше не может без неё – но она не открывала. Интересно, как там сейчас «благодетельница»? Принцесса Селестия, пусть ей те тридцать битов на лекарство пойдут, пусть… Тру Виш расположился рядом. Прильнул холодом своего тела, заставил кобылку поёжиться. Он немного поерзал, принимая удобное расположение тела, тут же закрыл глаза, не забыв улыбнуться. Так, словно всё это время дрожал под дождём на улице, а теперь, наконец, вернулся в родные пенаты. Сильвер непроизвольно шмыгнула носом, порыв ветра – дерзкий, как Рейнбоу Дэш после пьянки в очередной раз хлопнул форточкой. Всё равно ведь уже не усну, подумала Сильвер Спун. Вставать не хотелось. - Тру, почему я теперь так вижу… всех остальных? – Сильвер подозревала, что джинн приложил к этому копыто. Джинн, что сейчас дрожал от страха, боясь очередного удара молнии и ленивого раската грома. Интересно, а на его родине бывает гроза? Тру Виш не переспрашивал, а молчал, лежа с открытыми глазами, будто раздумывая – отвечать, или всё же не стоит. Кажется, в этот раз он решил снизойти до ответа. - Ты видишь пони с изнанки. А что? - Мне… жутко. Они все – разноцветные, словно радуга, красивые, яркие, цветастые. Но я с дотошностью знаю, что означает каждый цвет. Нежноголубой – гордость, черный, словно чернильная клякса, цинизм. Зеленая зависть, оранжевая лень. И розовое счастье – миниатюрное, и не у всех. Я гляжу, как они ходят с колясками, как играют с детьми, как обнимают друг дружку и при этом кипят от радости, страсти, какого-то внутреннего удовлетворения, но не от счастья. Оно где-то там, крохотное, как сердечко, бьётся, пробивается наружу сквозь толщу остальных чувств и тонет в новом их потоке, так и не увидев света. А некоторые лишены и этой малости. Почему? - Ты видишь их точно так же, как вижу вас я. На некоторое время повисла тишина. Сильвер требовалось немного времени для того, чтобы переварить услышанное. Многое из пережитого вдруг вставало на свои места. Становилось понятно, почему желания, что кобылка необдуманно загадывала, не могли принести ей счастья. Тру Виш не знал, что такое счастье – ибо как можно дать определение той крохе, что есть почти у каждого? Никто не знает, чем поддерживается её свет, на чем она горит и от чего может погаснуть. Ведь может? - Я не вижу счастье. Я всего лишь могу увидеть, станет ли твое счастье больше, если желание будет исполнено, или нет. - Так ты провидец? Он не ответил. Кажется, ему не понравилось само определение этого слова. Он уже не дрожал, согрелся под одеялом, улёгся поудобней, сжавшись в позе эмбриона. Его грива угодила в лицо Сильвер Спун, но она делала вид, что не обращает на это внимание. От жеребенка пахло свежим молоком и страхом. Большой страшный мир, в который он угодил, был заполнен чем угодно, кроме счастья. Вокруг существа, которые могут быть счастливы, но вместо этого всего лишь делают вид. Им класть с третьей колокольни на само счастье. - Изнанка показывает правду. Снаружи вы носите маски, улыбки, гримасы – как одежду. Вы говорите себе – я должна выглядеть хорошо. Или – должна выглядеть презентабельно. Должна быть счастлива – ведь у меня двое детей, муж, хорошая работа. Просто кто-то где-то сказал, что именно это нужно для счастья. А что делать, когда всё необходимое уже есть, а искомого – нет? И вы изображаете, потому что так надо. Обманываете и обманываетесь сами. Сильвер не решалась нарушить тишину во время его тирады. Казалось, Тру говорит не конкретно с ней, а обращается ко всему этому миру разом, пытаясь пояснить, что с ним не так. Заботливый, но прямолинейный врач у кровати больного. Понравится ли последнему диагноз? Спун понимала, что диагноз не нравится. Кому охота признавать, что вся жизнь была наполнена обманом, что ты обманывался – сам и с желанием. Но я ведь счастлива, вспомнила кобылка, как говорила это джинну, глядя в его взрослые глаза. Ведь счастлива, с надеждой спрашивала она саму себя в этот момент, пытаясь отыскать где-то внутри себя – счастье? Оправдание. Я счастлива, потому, что… А нужны ли счастью причины? Кобылка почуяла, как по телу разливается теплая, нежная догадка. Касается кончиков копыт, заставляет зажмуриться довольной кошкой. Молодец, мол-лодец, поскрипывала кровать под ней. Осознание, как просветление, что снисходит на монахов в горных монастырях Якистана, коснулось её головы. Я поняла, я поняла, хотелось кричать Сильвер от радости, которая так и не понимала, что же ей удалось понять. Слышит звон, да не знает, где он. - Тру, - позвала она шепотом, дабы сообщить ему о радостной новости, но жеребенок не отозвался. Стоило ли то знание, которого она достигла того, что с ней произошло? Стоило ли оно пережитых унижений и позорного падения – от мудрой, красивой и умной кобылки к глотающей антидепрессанты кобыле? Сильвер не знала, что ответить на этот вопрос. Да и что ты поняла-то, вмешался сарказм? Какое-такое небывалое знание стукнулось о твою головку? Ах, аж целая догадка! Эка невидаль, да тебе таких под сотню каждый день приходило, а ты, почему-то, решила выделить именно это. Твоё право. Моё право, понимала Сильвер. Копыта опустились на пол помимо собственной воли. Тру Виш уже сопел в две дырки и не заметил, как кобылка отлучилась. В конце концов, а если бы ей захотелось в туалет? Не стала бы она лежать и ждать. «Подарочек» Селестии, принцессий подкидыш, Дворцовое «счастье», Сильвер иногда находила некое извращенное удовольствие в том, чтобы выдумывать ему обидные и несмешные прозвища. Будто только заслышав их, джинн в тот же миг исчезнет. Мечтать об этом было приятно. Чайник бесшумно вскипел, Сильвер осмотрела порезы на своих копытах. С того самого дня она занавесила все зеркала в своём доме, дабы не видеть собственную ущербность. Время от времени она вставала из-за стола, чтобы посмотреть в окно. Там, на улице, где дождь оттарабанил свою последнюю мелодию, пахло не только приближением зимы и первым, будущим снегом – ароматы любви, страха, радости и ненависти так и витали в воздухе. Словно нити, за которые можно было бы ухватиться. А счастье – счастье там есть? Лишь слабые отголоски – в каждом из чувств. Ты ведь помнишь её? Ту, радужногривую, белую, коронованную? Большую, величественную, сильную? Каждый раз Сильвер осторожно подбирала слова, пытаясь не ляпнуть лишнего или обидного в сторону принцессы. Даже мысль о том, что она может произнести свои оскорбления и претензии на её счет вызывала у неё зуд рядом с хвостом. Тру Виш говорил, что помнит. Спун казалось, что на самом деле Вишу абсолютно всё равно, кто тёр его лампу до этого и с кем ему приходилось иметь дело. Он не торопился рассказывать о величии царских хором, в коих ему приходилось бывать. Наверняка, от него взвыл не один десяток падишахов или султанов, ухмыльнулась Сильвер. И была крайне удивлена, когда узнала немало случаев «увядания заживо» многих правителей. Историки списывали это на разномастные болезни, переутомления, нервы, психологическое воздействие и магию, магию, магию недругов того или иного власть несущего. По мнению Виша, Селестия ничем не отличалась от других. Я не помню ваших имен, потому что вас – много, а я всего один. Мне незачем запоминать. Вы будете приходить и уходить, уплывать в небытие, как сотни тех, кто были до вас. И всё так же вы сгинете в поисках счастья – истинного. Потому что ничтожны, потому что не можете оторваться от насиженных мест и стародавних устоев, потому что понятия и рамки многих определений вы впитываете вместе с молоком матери. Сильвер казалось, что в эти моменты он злится, а Виш говорил настолько спокойным голосом, что холодела кровь в жилах. В иные моменты он не желал проявлять хоть какие-то эмоции. А не живая ли кукла он, однажды спросила она саму себя. Радужногривая – правительница, пояснял он ей, как маленькому ребенку. Она не может быть счастлива, потому что для неё такого определения попросту не существует. А я, даже если она сможет загадать мне то самое заветное счастливое желание, не смогу его выполнить в полной мере. Почему, тут же спрашивала Сильвер Спун. Она ожидала, что ответом её вновь будет молчание, но Тру всё же решил не делать из этого секрет. Она – правительница. Сфера её счастья лежит далеко за пределами моих возможностей и вашего понимания. Как я могу сделать мир во всём мире? Как я могу сделать всех счастливыми и сразу? - А ты можешь, почему-то переспросила кобылка. Он кивнул головой в ответ. Могу, конечно. Страна счастливых донельзя кукол, лишенных каких либо иных эмоций. Сильвер часто заморгала глазами – неужели Селестии могла пожелать нечто столь ужасное? Неужели вот так – ВОТ ТАК! – она могла стать счастливой? - Не совсем. Сложно объяснить. Она правительница – необычная, многолетняя, старая. Старая, Сильвер пожевала слово на языке, ухмыльнулась. Интересно, осмелился бы хоть кто-нибудь сказать так солнцеподобной прямо в лицо? Вы, мол, Ваше высочество, есть старуха и не более. - Она тоже с каждым днём всё больше и больше осознавала, что не может загадать такое желание, что оно невозможно – но сама возможность подержать своё счастье в копытах интриговало её – как научная работа. Это её и сгубило. - В смысле? – Спун хлопала ресницами. - В прямом. Меня нельзя изучить. Тот, кому принадлежит моя лампа с каждым днём множит своё несчастье – сам. Словно для того, чтобы понять, где таится счастье, надо ухнуть на самое дно бытия и социального статуса. Принцесса Селестия, вспомнила кобылка слова Тхандер Стомпа, уехала. Взяла отпуск. Отдыхает. Почему меня отдали именно тебе? Сильвер тогда еще посмотрела в окно – сколько там, верно, ходит пони, уверенных в том, что они счастливы на самом деле. В жизнь скольких этот маленький ураган мог ворваться непрошенным гостем и разрушить любовно выстроенное годами? Но почему-то среди десятков, сотен потенциальных клиентов, Селестия отдала именно ей. Это несправедливо, в конце концов. В конце концов, разве она сделала что-то плохое, чтобы получить подобное наказание? Провинилась перед Селестией, сморкнулась ей в сено? Тру Виш загадочно улыбнулся в ответ и сказал, что счастье приходит только к тем, кто нуждается в нём больше всего. И после этого молчал, предоставляя понимать, как хочет. Сильвер подумывала над тем, что он мог заставить Селестию это сделать собственнокпытно, как заставил её, Спун, отойти от зеркала. Но ей с трудом представлялось, чтобы какой-то джинн сумел взять под контроль великомудрую правительницу. С другой стороны, он говорил, что мог обратить всю Эквестрию в пустошь счастья, где пони, как роботы, пребывая в Нирване, бесцельно ходят из угла в угол. Воображение рисовало ей картины подобного возможного настоящего – и она ужасалась. Отчаяние, преследующее кобылку с тех самых пор, как Тру появился в её жизни, дало трещину в тот самый момент, когда Тру Виш утвердительно кивнул головой на вопрос – а был ли хоть кто-нибудь осчастливленный? Был, и даже не один. Но ты не поймешь. Не пойму, понимала Сильвер, прекращая расспросы. Чайник уже давным-давно вскипел, успел остыть – она поставила его вновь. Часы мерно отбивали минуту за минутой, словно разменивая время – на тягостные раздумья. Озарение снизошло догадкой – понять бы ещё, в чем она заключается. Счастье – не аморфное нечто, не заученные до дыр определения на пару с понятиями. Его невозможно загнать в череду букв и десяток метких слов. Тут нужна целая кипа бумаги, чтобы описать всё и сразу. И гениальный писатель, коих ещё не было во всей Эквестрии. Можно ли написать счастье, пронеслось в голове у Спун. Наверно, если собрать всех мастеров письма, то, может, выйдет его отголосок. Концентрат в буквенном виде. Удивительно ли, что Тру не мог исполнить её желаний? Ведь её счастье не укладывалось в привычные рамки затхлого быта. Это как будто я танцор, вспомнила Сильвер. Могу станцевать что захочешь – хоть сальсу, хоть вальс. А ты просишь меня сплясать счастье – как я должен смотреть на тебя после этого? Я люблю тебя, твердил Тхандер Стомп, когда бесстыже лез под хвост. Люблю, говорил, нежно касаясь губами её шеи по утрам. Люблю, люблю, люблю – что таилось в каждом слове? Страсть, желание, ласки и нежность. Я люблю тебя за… - почему всегда нужны костыли, почему всегда нужны оправдания, за что любишь? Спроси у ребенка, за что он любит свою маму и тот задумается. Скажет, что за то, что она приносит ему конфеты. За то, что играет и укладывает в кровать. За то, что покупает игрушки. Потому что жеребенок ещё не знает, как выразить свою любовь – не словами, не знает, как пояснить приставучему взрослому. Не эти ли же костыли используются, когда так хочется счастья? Не в те ли моменты, когда захлестывает отчаяние и серость обыденности, придумываются те самые – я счастлива потому, что? И каждый раз счастью нужна причина. Твердая опора, лишь для того, чтобы в любой момент можно было ответить самой себе на вопрос. Чайник засвистел, и Сильвер поторопилась его выключить. Интересно, проснулся ли теперь Виш? Ей почему-то хотелось поговорить о том, что пришло ей в голову – именно с ним. А, может, лучше с Даймонд Тиарой? Зазывно блестела мертвая трубка красного телефона, лишь изредка отражая свет на бронзовых краях. Возьми меня, согрей теплом, поделись словами. Будто бы говорила она. И потом тебя отправят в психушку. Даймонд Тиара, верно, уже устала от истерик своей подруги, и теперь уже настроена не столь альтруистично. У любого терпения, даже самого ангельского, есть пределы. Тут, почему-то, Сильвер вспомнилась Флаттершай. Она шагнула к выходу из кухни, но тут же остановилась. Идёшь к Вишу? Хочешь ему что-то сказать? А можно ли вообще сказать – о счастье? Можно ли облечь в пелену слов всё, что связано со счастьем? Радость не в детях, радость в желанном материнстве. Удовольствие не в десятках поцелуев, улыбках и ласковое ерунде, что шепчут на ухо – в драгоценных минутах, проведенных вместе, в осознании их важности, во взаимном уважении и доверии. Дружба – не когда тебя стремятся только помочь и угодить – умение отдавать часть себя другим, принимая в себя часть их. Сильвер казалось, что она растворяется в тумане собственных мыслей. Становится бестелесной, вот-вот растечется по комнате аморфной серой дымкой. Покачала головой, словно прогоняя наваждение, улыбнулась. О счастье нельзя сказать, по крайней мере словами, может быть, именно поэтому-то у неё и не получалось выдать то, чего так хочет Тру Виш. Он не испытывал никакого удовольствия от её страданий, и она это видела. Видела, но всегда предпочитала считать, что он злодейски хохочет, сверкая краснотой глаз, наслаждаясь её слезами, её болью, её унижением. Не наслаждается, понимала она, страдает сам. Что будет, Тру, когда ты исполнишь моё желание? Когда счастье ворвется порывом осеннего ветра в мою жизнь? Он пожимал плечами и говорил, что отправится обратно в лампу, оставляя её удивленно хлопать глазами. Сказки гласили, что сказочное существо обязательно получает свободу и уходит в небытие пустынь, присоединяется к своим собратьям в космическом нигде, где наполняется новой волшебной силой – до своего нового пленения. Никакого «нигде» нет, отвечал ей маленький джинн счастья. Как ты себе это представляешь? Сильвер напрягала собственное воображение раз от раза, так и не сумев представить того чудесного для каждого джинна места. Мы никуда не уходим, мы остаемся в лампе. Не «рабами лампы», как говорят у вас. Лампа – наш дом. Ты же не рабыня своего дома? Сильвер захотелось возразить, когда она вспомнила, как ежедневно и тщательно убирается в своей квартире, как бессердечно смахивает бесконечную пыль. Мы уходим в спячку, впадаем в анабиоз, если тебе так удобней. Уходим на отдых, ложимся на боковую. Тру редко бывал словоохотлив, но в тот раз, кажется, решил пояснить глупой пони, чего он от неё ждёт, и почему же так жаждет исполнить её желание. Не эфемерная свобода, с которой непонятно что делать, а всего лишь возможность уйти на выходной. Да, соглашался Тру, именно так. А вы делаете мой понедельник до безобразия долгим. Спуни неуютно ерзала при таком сравнении. Я устал, продолжал он. Устал и хочу спать. Но не могу уснуть вне лампы. Иначе, думаешь, почему я до сих пор не вернулся в её недра? Сильвер вспоминала, как хотела утопить его «дом» в выгребной яме и ей становилось стыдно. Кобылка распахнула окно – ей было душно. Воздуха, просило всё нутро. Свежего, поддакивал чувствительный нос. Застоялась, ударила в голову единственная мысль. Сильвер казалось, что вся она провоняла затхлостью, застоем, в ноздри ударил запах давно не мытого тела. Спуни скривилась. В лицо ударил снег – белый, первый, чистый. Словно серая пасмурность в душе кобылки вдруг сменилась ярким началом нового дня. Медленно и не торопясь поднималось запоздавшее солнце – кажется, принцесса Луна немного проворонила момент и сейчас навёрстывала упущенное. Интересно, как там принцесса Селестия? Сможет ли она поправится? Сильвер очень хотелось этого. А что, если попросить это у Виша? Нет, он опять отрицательно покачает головой и устало закроет глаза. Этого хочет не она, Сильвер, а её внутреннее воспитание. Её давным-давно, с младых копыт приучили к тому, что принцессам нужно желать только хорошего. И ведь если принцесса выздоровеет – чем счастье самой Спуни станет ближе? Кобылка закусила нижнюю губу. Ветер подвывал, вплетая белые снежинки прямо ей в лицо. Неистовствовал, желая урезонить и подчинить дерзко раскрывшую окно нахалку. Зам-морожу, кричал он ей прямо в ухо очередным порывом. Сильвер на миг представился седобородый старик. Интересно, а если испечь из счастья пирог – то каков он будет на вкус? Сладкий, горький, отвратный? Спуни почему-то показалось, что последнее. Любопытно, что бы ответила на это Пинки Пай? Отвратный на вкус пирог. Кобылка покривилась, представив, что он достался ей на десерт. Как там говорили поньзиаты? К счастью прямыми путями не ходят, кажется так. По кривой дорожке. Следует ли из этого, что преступники, воры, и грабители – наисчастливейшие на всей Эквестрии пони? Что немытый разбойник, что прячется в лесах в десятки раз счастливей её – такой чистенькой, непосредственной и независимой? Что-то подсказывало Сильвер Спун, что нет. Что к счастью нельзя подойти и взять его нахрапом. Не чужие – свои страдания для этого нужны. Ведь для того, чтобы понять, что такое дружба на самом деле – для начала нужно увидеть полный её антипод. Разглядеть каждый оттенок дружбы, с усердностью фотографа проявлять полутона и яркие краски. Оно розовое. Как клубничное мороженое. Как нежность шёлка и постельного белья. Как… тысячи таких как. Не потому ли оно розовое и не такое яркое, что хрупкое? Что может рухнуть под напором – да чего угодно. Ненависти, гордости, страха. А, может быть, из них оно и рождается? Не зря же она видела кусочки счастья пони внутри всех остальных чувств. Они не крадут его, они оберегают его, подпитывают, делают крепче, защищают от мира, где оно просто напросто может раствориться – в огромном океане эмоций-то. Не тюрьма, а крепкий щит? Сильвер вспомнила, как хотела собственнокопытно выдрать из Даймонд Тиары её сокровенное, запрятанное в глубинах души крохотное, но счастье, и ей стало стыдно. Она бы и не смогла прорваться сквозь толщу всех остальных эмоций. Если бы у меня было счастье – разве я бы его не защищала? Спун прекрасно знала ответ на этот вопрос. Стало холодно, захотелось закрыть окно. Ветер задорно загоготал, что, наконец-то. Сумел убедить в своей силе дерзкую девчонку, и немного отступил. Она разве что оставила открытой маленькую форточку. Горячий чай обжигал язык и горло. В черно-красной жиже плавали крохотные чаинки, золотом отдавали блики добавленного туда меда. Спокойствие, тишина, утро, каких давно уже не бывало в её жизни. Не пойду сегодня на работу, решила Сильвер и тут же вспомнила, что давно там не была. Угрызения совести подхватили её за копыта, заставляя прямо сейчас бежать. Чудеса, её маленькие, любовно выпестованные и найденные тайны, коими она торгует – что с ними? Магазин могли разграбить, могли вынести всё, всё до последней шкатулки. Страх слизнуло холодное спокойствие. Да кто его, в конце концов, будет грабить? Сегодня – выходной, а завтра она точно пойдет на работу. Сколько можно продолжать своё бесконечное падение вниз, по наклонной? Сколько ещё дров нужно наломать, чтобы понять, что такое счастье? А она знает. Теперь – точно знает, наверняка. Мысль пыталась найти слова, чтобы родиться на свет, прозвучать, отскочить отголоском в чужих ушах. Она знает, просто пока не может сказать об этом. В горле опять пересохло – неужели и в самом деле простыла? Таблетку для профилактики, кружечку чая, лимон… Он стоял на пороге. Мальчишка, корень всех зол, убийца хорошего настроения. Сильвер облизнула высохшие губы, пытаясь понять, какие эмоции испытывает в отношении него – сейчас? Ей на миг показалось, что сквозь полову всего остального наружу пробивается благодарность. Благодарность за то, что он явился из ниоткуда, из давних сказок, обхватил её поясом беды, испытаний, несчастья – дабы она узрела всю низость своего падения. Дабы она познала истину. И теперь, когда мальчишка показал ей, она заживет счастливо и хорошо, и… Мир звуком лопнувшей струны заставил её вернуться к реальности, проморгаться, заметить, что немытая несколько дней чашка оставила на клетчатом покрывале некрасивый след. Что Тру Виш – обыкновенный жеребенок, что сейчас он, как обычно, возьмёт новую пачку сенных крекеров – Сильвер тысячу раз спрашивала саму себя, зачем их купила, когда доставала из сумок. Возьмёт. А потом удалиться читать об очередных приключениях Дэйринг Ду, или «Сказки Дружелюбной Принцессы». Спун стало немного не по себе – в её доме уже не чужак, а привычное приведение. - Тру… можно вопрос? Зашуршал пакет у ней за спиной, жеребенок в самом деле полез за печеньем. Он смотрит на неё. Сверлит спину взглядом, Сильвер прекрасно знала об этом и потому не торопилась оборачиваться. - Что будет с тобой, если я так и не загадаю желания? - Ты правда не знаешь ответа на свой вопрос? Сильвер прекрасно знала. Много раз задумывалась над этим и приходила к выводу, что он её доконает. Она попросту иссякнет. Изойдет вся и целиком, обратится в пустую шелуху. Она вспомнила, что однажды видела пони легкого поведения. Опустившаяся на самое дно социума единорожка вульгарно и жадно блестела глазами, облизывала губы, разглядывая мимо проходящих жеребцов. В ней не было страсти или желания заработать, или желание получить удовлетворение. Просто она пыталась хоть как-то поддерживать устоявшийся в её маленькой жизни порядок, делала автоматически, не особо задумываясь. Выгоревшая несчастная душа, неизвестно что пережившая. Вспомнился ей одноногий ветеран. На какой войне ты потерял ногу, бродяга, смеялись над ним мальчишки, пробегая мимо, стараясь не глядеть ему в лицо или в глаза. Падали соленые капли слез прямо на мостовую, бренчала деревянная палка протез, сквозь старческий хрип то и дело прорывалась еле слышимая ругань. Сильвер тогда набралась смелости сделать то, что не смогли мальчишки. В двух угольках воспаленных глаз был, разве что, дым. Не пожарища, потерянные друзья, бесконечность боя и свист пуль над головой – нет. Просто абсолютное ничего. Выгорел… Я стану такой же, понимала Сильвер. Буду ходить на работу в магазинчик, мило улыбаться покупателям, глупо отвечать на ласки Тхандер Стомпа, кивать головой на очередной будничный бред, что рассказывает по телефону Даймонд Тиара. Не пони, а заводная кукла – знать бы только, когда кончится треклятый завод. Жить в ожидании смерти – не самая лучшая участь. Спун поерзала на стуле. Тру не торопился уходить. Рухнул пакет с крекерами на пол. Рассыпались несколько крошек. Тараканы, наглые и разжиревшие за последнее время, тут же бросились на добычу. На них никто не обратил внимания. Джинн сел напротив неё, внимательно разглядывая её лицо. Тушь потекла, первым делом подумала Сильвер. Да какая тут к Дискорду тушь… - Ты… нашла, - улыбнулся жеребенок, часто моргая глазами. Сильвер было открыла рот. Чтобы возразить, но тут же вспомнила – а разве не об этом она думала всё это время? Кобылка попыталась набраться сил, сдерживая желание прямо сейчас броситься к зеркалу и разглядеть в пучине собственной серости розовое пятно. Зеркало там. В прихожей, всего пара шагов, мальчишка подождет. Ведь подождет же? Поза Тру говорила, что не подождёт. За счастьем не ходят по прямым дорожкам, разве что окольными путями. Бредут, встречая опасности на своём пути. Шагают, как по болоту, рискуя в любой момент ухнуть на самое дно. Игрок, глядя в россыпь карт в своих копытах рискует – но разве он не счастлив в тот самый момент, когда рискует? Когда на волоске висит – многое. Многодневный непосильный труд. Улыбка жены, новая игрушка для ребенка – а всему цена одна карта. И он не боится проиграть. Он платит за одну лишь возможность ощутить себя счастливым. Друг рад видеть друга не потому, что где-то в социуме так принято. Он просто помнит приятные вечера, проведенные вместе, разногласия, споры, ссоры, которые не смогли разорвать – а только укрепили их дружбу. Связь, которая плелась не за один день – за несколько лет, узор которой то и дело ухватывал взаимовыручку и желание жертвовать – собой. Своим временем, силами и средствами. Зачем? За тот крохотный огонёк счастья, что вспыхивает в этот момент всего на минуту. Даймонд Тиара и её муж. Их счастье – не сиюминутная прихоть навсегда остаться вместе, а осознанный выбор, который ежедневно проверяется и подтачивается бытом, характером, детьми и их капризами. А может в них-то и есть некое извращенное, непонятное всем остальным удовольствие? Способна ли Сильвер испытать счастье от проигрыша? Нет. А если увидит давнюю подругу? Ей будет приятно внимание к себе, но не больше. А дети, муж, их крики, готовка-уборка-стирка – от них она станет счастлива? Нет. Просто это не для неё. Для неё что-то другое. Счастье, не на которое им указали, а то, к коему они пришли собственнокопытно. Долго, усердно, преодолевая немало преград на пути. Искали ли они «то самое», что может сделать их воистину счастливыми? Искали. Наверняка мучились вопросами собственного бытия, и предпринимали попытки уйти – от самих себя, от окружающего мира. Найти нечто такое, что поможет не утонуть в потоке гнилой и тухлой серости ежедневных обстоятельств. Уголок души, в который хотелось бы возвращаться раз от раза, напоминая себе, что мир не идеален. Не идеальный – Сильвер катала короткую фразу по языку, словно пробуя на вкус. Вот-вот и она захрустит корочкой речевых оборотов. В не идеальном мире, наверно, только и возможно истинное счастье. В идеальном-то, поди, все счастливы безоговорочно, а, следовательно, никто не счастлив. Ей на миг показалось, что она знает своё желание. Истинное желание. Густая липкая слюна забивала рот. Хотелось прочистить и промочить горло. Сильвер Спун набрала воздуха в грудь, чтобы уже высказать его. Мир пошатнулся у неё перед глазами. Не сейчас, взмолилась она, нельзя терять сознание! Ей на миг представилось, что сейчас она ухнет в пучину черноты и безвременья, чтобы проснуться завтра – и забыть те слова, что собиралась сказать. Она не падала. Мир гремел вокруг. Мир сопротивлялся, боясь, что сейчас она своим желанием разорвёт мироздание. Но ведь были же до неё те, кто это делал. Главное, только начать. Грязь, несчастье, заскорузлые, старые, покрытые плесенью устои в тот же миг ударили ей противным кляпом, заткнули рот. Кто, верещали они несчастной кобылке прямо в ухо, кто посмел? Кто дал тебе право? Счастье – едино для всех! Ребенок, муж, хорошая работа, чашка чая в конце дня, теплая усталость! Все счастливы этим, весь мир счастлив этим! Зачем изобретать велосипед? Он давным-давно изобретен за тебя. Крик сменился на вкрадчивый, доверчивый шепот, елеем втекая ей в уши, пытаясь объять сознание белой, как млечный путь, нитью. Личное счастье – ну зачем оно тебе? Это ведь какая-нибудь мелочь, крохотный островок, тлеющий уголёк – зачем? Вокруг всё и для тебя! Сильвер чувствовала, как открывает и закрывает рот, как двигается язык, как из горло доносится что-то, похожее на слово. Тру Виш стоял рядом, продолжая смотреть на неё то ли с нескрываемым восторгом, то ли с большим интересом. -Потолок лопнул, покрылся паутиной трещин, сорвался, уносимый сильным порывом ветра, обнажая заполненное тучей звезд ночное небо. За спиной Тру Виша появилась Даймонд Тиара. Оттолкнула жеребенка в сторону, отшвырнула, будто игрушку. В глазах горело желание – помочь своей подруге прямо здесь и сейчас. - Ты возьмёшь себе ребеночка из детдома. Маленькое счастье, на которое ты будешь смотреть день ото дня. Бутылочки, подгузники, смеси. Целый мир, который тебя ждёт. Неужели ты хочешь променять его на… на это? Второе слово сорвалось с влажных, заполненных густой липкой слюной губ. Сильвер старалась не слушать. Даймонд Тиара растворилась в дыму точно так же, как и появилось. На её месте стояла маленькая психолог. Угрожающе блестели очки, белел больничный халат. Поза, выражение глаз, кислая мина на мордочке – всё говорило о её серьезном настрое. - Вы слишком помешаны на счастье! Вам немедленно нужно лечение! Разве вы не понимаете? – Сильвер казалось, что из-за спины психолога вот-вот явят громаду своих сил здоровенные санитары. Говорить, только говорить, не обращать внимание, закрыть глаза! Сильвер готова была закрыть глаза, а может уже и давно сделало это. Устоявшийся быт тянул к ней свои черные лапы, мечтая заключить в свои объятия, измарать её мысль черной кляксой. Навсегда заткнуть говорящий рот. Молчать! Никто не смеет говорить этого! Тру Виш неторопливо поднялся с пола, утер капельку крови с носа, кажется, шмыгнул. Он смотрел на неё – с одобрением. Коего она никогда не видела в его глазах, и ей, словно верному псу, захотелось заслужить его улыбку, добрый взгляд, слово. Тру прошамкал губами – в полном беззвучии, в какофонии звуков, вдруг свалившихся на несчастную кобылку. Сильвер ничего не слышала. Многое бы она отдала только за то, чтобы услышать, что же именно она говорит. Перед Сильвер стояла она сама. Вышколенная, в новеньких очках, детские косички вульгарно свисают вниз острыми сосульками, алеет бантик. Серая шерсть, как сама надменность, стальной взгляд. Неужели я такая? Вот такая – напыщенная, надутая – это я? Слова звучали – страшно для этого мира, с угрозой, с просьбой, с мольбой, с призывом. Слетали с кончика языка, в миг становясь образами, что текут перед глазами. Двойник таял на глазах, являя из под безупречной оболочки чужие взгляды на жизнь. Не кобылка, а каталог наставлений, рекламных роликов, слухов, советов. Крохотное, как само счастье, собственное мнение пыталось прорваться сквозь них, но безнадежно опиралась на постулаты, заметно обветшалые со временем. Почва под ногами несчастного мнения того и норовила рухнуть, обвалиться, утянув с собой несчастную на дно самой бездны. Бездны чего? Сильвер не знала и не хотела знать. Но на какой-то миг ей вдруг стало понятно, что же именно означает слово «устои». Мир треснул звоном разбитого бокала в тот самый миг, когда последнее слово было сказано, а в форточку, на пару с ночной прохладой врывается паровозный, протяжный гудок. Спуни боялась предположить, что на самом деле всё, что только сейчас было – наркотический бред, сон, пришедший от тысячи и одного переживания. Нервы, успела подумать она. Всю жизнь на таблетках теперь… Мерно покачивалась из стороны в сторону вода в графине, красиво играли блики на гранях. Гудел холодильник, жадно пожирая электроэнергию, слегка жужжал магический светильник над головой. В широко раскрытую форточку, разевающую пасть, ворвался порыв ветра – с грохотом уносящегося в очередное путешествие поезда. Всего на секунду Сильвер показалось, что это мир не выдержал сказанного. Лопнул, треснул, изошёл страшным предсмертным криком, и съежилась. Повисла тяжелая минута молчания, а Сильвер никак не могла решить для самой себя вопрос – стоит ли повторить? А сможет ли она повторить то, что сказала? И сказала ли она на самом деле то, что сказала? Счастье, которое она сумела облечь в слова? Воздух звенел от прозвучавшей невозможности, собираясь в любой момент вновь разразиться ревом самого Тартара. Сколько их было до меня, задалась вопросом Сильвер. Сотни, быть может, тысячи? А удалось, наверно, только мне. Удалось ли? Спуни с надеждой смотрела на маленького джинна. Не повторю, вдруг поняла она. Если он вдруг хитро наклонит голову и переспросит – не отвечу. Не смогу. Язык не повернётся… Маленький джинн вдруг улыбнулся, заставив её на миг поседеть от ужаса. Улыбнулся и кивнул головой. - Я сделаю. Я счастлива!