***
— Ох, Чуя, ты веришь мне? «Да». — Нет, — она выплевывает с убеждением, еле-еле цедя сквозь зубы, не обращая внимания на сухое горло. — Ааа, ты не можешь лгать мне, Чуя~ — Заткнись, или я пну тебя с этой крыши. Ночь была теплой, луна изредка проглядывала сквозь густые облака, которые заволокли все небо окончательно, словно пряча небесное светило от медлительной кровавой расправы. Можно было бы давно использовать Способность, чтобы пригвоздить всех к бетону, да вот только такое действие располагает на малый радиус, не касаясь цели, и забирает не мало сил, после чего можно смело распластаться безвольной тряпочкой. Это в планы Накахары совершенно не входило. Она не просто так выряжалась, чтобы только подействовать на нервы компаньонам довольно скалящегося босса своим видом, у нее в планах праздничный вечер за бутылкой одного из дорогих вин, специально закупленных для нее в баре. Не каждый день исполняется семнадцать. Почему-то именно эта цифра заставляет усмехаться, акцентируя ее внимание. Она мысленно говорит «спасибо», что сегодня нет дождя, и радуется, что бой идет на твердой поверхности — не хотелось бы даже на такие мелочи задействовать Гравитацию, как поддержание собственного тела в воздухе, чтобы шпильки не проваливались в землю. На самом деле причина, истинная, скрыта в другом. Коррупция. Гребаная Порча не дает нормально спать. Дазай стоял, прислонившись к стене, не двигаясь, словно застывший хищник, он спрятался в тени, избегая лунного света. Лишь его глаза следили за юркой фигуркой, заставляя ту звереть еще больше. Чуя вошла капелькой ртути в бесформенную массу врагов, и только рыжий огонь ее волос виден, быстро перемещаемый в этой массе, словно маяк для Осаму. Сегодня Чуя превзошла саму себя. Она первый раз решила надеть длинное черное платье с разрезом, презентованное Коё, не забыв про туфли с высоким подъемом, и даже на задание не сменила одежду. В платье и на каблуках, на удивление будущих трупов, она прекрасно сражается даже в таком виде. Зря они засматривались на ее ноги — хотя Дазай не мог не признать, что они у нее красивые. Пусть и не особо длинные, как он любит. Он неотрывно смотрел на рыжий огонек, что удалялся, постепенно размываясь и теряя цвет. Вот она запрыгнула на край парапета, замерла, а в следующую секунду прыгнула, сделала невероятный кульбит, отчего платье распахнулось, оголяя ноги, подобно летучей мыши приземляясь на две головы, тут же сворачивая в перевороте шеи. Карие глаза задумчиво провожали скачущую искру, цепко подмечая любую деталь. И на фоне всех отвлекающих его партнершей моментов, выставленных на поверхности, он четко проследил то, что рыжая чертовка хотела от него скрыть — алые отсветы не резали чувствительные глаза. Она не использовала Гравитацию. Совсем. На его лице появилась усмешка, больше похожая на хищный оскал. Когда Чуя закончила с ходячими мертвецами — противниками их язык не поворачивался назвать, — и решила мельком глянуть, как справляется партнер, у нее внутри все застыло, словно внутренности прошил насквозь ледяной таран. С улыбкой, которая больше напоминала злобную усмешку, Осаму смотрел победителем сверху вниз хладнокровно на дёргающуюся в агонии жертву и наблюдал, как увеличивается вокруг кинжала — ее кинжала! — воткнутого в решившего попытать счастья смертника, темное кровавое пятно, маслянистой лужей щедро полившееся на черные доски. А потом он посмотрел на нее. Выражение темных гипнотических глаз, становящихся чернее ночи, заставляло цепенеть, как и его улыбка, словно у голодного волка, наблюдающего за откормленной овечкой. Облака разошлись, кидая на него свет, и Накахара смогла сбросить себя наваждение, чувствуя, как все внутри переворачивается от вида этой призрачной фигуры, смотрящей на нее взглядом, полным эмоций темного водоворота. Дазай Осаму похож на луну. Такой же невозможно холодный, невероятно далекий, несоизмеримо пустой и непростительно неполноценный. Притворяющийся человеком. — Куда уставился, мудак?! Этот непроницаемый взгляд нервировал до мурашек на коже. — Скажи спасибо, что не лапаю, — задумчиво протянул он, наклоняя голову к плечу. И словно с этим движением разбилось все темное амплуа, с неслышным щелчком смены масок, вросшихся в этого инвалидного суицидника. — У тебя такие стройные ножки, — вдруг решил сделать ей комплимент повеселевший Дазай. — Я разрываюсь между желанием смутиться и врезать тебе по наглой роже, — произнесла первое пришедшее в голову Чуя, неотрывно следя за легкими, танцующими шагами по направлению к ней. Внутри все было натянуто, как пружина, звенящая и дрожащая от силы. — А ещё у тебя губы пухлые и сексуальные, — пропел он, размахивая руками. — Желание врезать тебе начинает побеждать, — выдохнула девушка, быстро обходя его, чтобы наконец-то покинуть эту чертову крышу, надоевшей хуже песен о суициде и введшей в напряженное состояние. — Пойдёшь сегодня со мной в кино? — продолжил веселиться Осаму, не отставая ни на шаг, отчего она едва вздрогнула. — Если бы ты не был моим партнером, я бы подумала, что ты зовёшь меня на свидание. Было слишком опасно оставлять спину такому Дазаю, но желание убраться отсюда превысило возможные последствия. — Зову. И отказ не принимается. Сегодня эти ножки и губки точно станут моими, — теперь к веселым ноткам добавили издевательские. Специально, сука, акцентирует внимание на отсутствие любого даже самого милипиздрического намека на ее личную жизнь. Чуя досчитала про себя до десяти и протянула руку к ручке двери, чтобы нырнуть в темноту здания, как замерла. — …и я наконец-то смогу совершить двойное самоубийство, ведь Чуя-чи сегодня красивая! — Сегодня?.. — глухо переспросила девушка, чувствуя, как изнутри поднимается ярость, задавливаемая целый день. Да он напросился. — Сдохни, падла! — Оу, Чуя смущается? — театрально удивляется он, когда рука в перчатке схватила его за галстук, с силой притягивая к себе. — Ты что несешь? — шипит она ему в лицо, непроизвольно отмечая темноту, в которой не видит своего отражения как раньше. — Что вижу, о том пою, — Дазай выворачивается и прокручивается вокруг оси таким образом, чтобы их плечи соприкоснулись. Накахара дергает оголенным плечом от нарочного контакта, дабы не показать, как это заставляет ее нервничать. — Чуя, идем, отпразднуем твой День рождения. Все звуки словно исчезли, образовываю тишину, сузившуюся до двух темных провалов. Голубые глаза с подозрением окинули ненавистное лицо, изображающее неимоверный восторг, после чего она осторожно кивнула, сдерживая дрожь. От такого суицидника, с полыхающим темным огнем в расширенных до невозможности зрачках, как у наглотавшегося колес, не знаешь чего ожидать. Каждый в мафии может и скрывает тьму в своей душе, но она все равно смотрит из их глаз. Тьма Дазая смотрит на Чую беспрерывно. Такому Исполнителю не отказывают.***
Не сказать, что в баре изначально было громко, но с того момента как там появился Двойной черный, да еще и все действительно увидели подтверждение тому, что смазливый рыжий, оказывается совсем ничего такой бабой… — Поднимайся, мы уходим, — ласково, невозможно ласково раздалось в почти оглушаемой тишине. Все внимание все время было приковано к красивой ножке, то и дело оголяющейся разрезом платья, когда их обладательница, сидящая за барной стойкой, то и дело качала носком туфли. Насыщенный синий давно истаял льдинкой из красивых глаз, подернувшихся алкогольной поволокой. Утонченный вкус так и понукал задуматься о прекрасном, что, в прочем, осталось безуспешным — маячившая в пределах видимости ненавистная рожа убивала на корню одним своим выражением возвышенное состояние. — Ку… да? — кисть в перчатке элегантно отмахнулась от забинтованной руки. — Домой. Все сидели притихшими мышами под вениками, потому что рыжая — «Да-да, вот та рыжая, который вечно взрывной рыжий! Красивая, чертовка!» — была тиха и задумчива, не обращая ни на кого своего королевского внимания. И это было до одури непривычно, привыкшим к вечным разборкам и громкому голосу постояльцам. — Куда? — второй раз выговорить одно и то же вышло более сносно. Бутылка изысканного Screaming Eagle Cab 1992 года прекрасно пошла, словно божественная жидкость была создана для Чуи, по мнению самой именинницы, беспрерывно, но по правилам, глушившей четыре литра вина. Бармен невозмутимо забрал опустошенный бокал вслед за пустой бутылкой под непроницаемо-требовательный взгляд молодого Исполнителя и пьяно-печальный Чуи. — Домой, моя дорогая, — счастливо пропел Дазай, за талию спустив тихую фурию с высокого стула и цепко схватив за локоть, чтобы тут же утащить ее в сторону выхода. — До… мой? — Да, дорогая, домой, — терпеливо повторили ей, как несмышленому ребенку, силком вытаскивая на свежий воздух. — Ко мне домой. Надо отдать должное, не смотря на свое состояние, походка Накахары была твердая, насколько это возможно для набравшейся девушки на высоченных шпильках при препятствии ступенек и подлого неровного асфальта. Осаму злорадно подумал, что в ближайшее время черная малютка в сторону этого орудия пыток смотреть даже не будет. Внутри растекалось темное удовлетворение. — Приглашаешь меня в гости? — тихо раздалось в районе его груди, отчего ему пришлось нагнуться, чтобы прислушаться. — Нет, я на это не поведусь. Осаму с гастрономическим интересом смотрел, как рыжая уперлась туфлями в асфальт, повисая на его руке, мотая головой, как кукла-неваляшка. Волосы разметались кудрями по плечам, открывая вид на откинутую шею. Спокойный, невидящий взгляд кукольно-голубых глаз упирался в темное небо, то и дело, прищуриваясь от света фонаря. — Мне придётся отказаться от твоего предложения, — невнятно пробормотала она, приковав взгляд к алым губам, и неожиданно попытавшись вырваться. Однако партнер не дал ей этого сделать, притягивая ее к себе и с наслаждением наблюдая, как распахиваются потемневшие глаза. К его великому огорчению, никак нельзя было залезть в маленькую черепушку и поковыряться там, в мозгах, предварительно сняв рыжий скальп — в данный момент Осаму было очень интересно, что творится в ее голове, что она видит, отчего ее зрачки пульсировали. Но об этом можно подумать потом, ведь сейчас одна из сильнейших убийц Портовой мафии была в его руках не сильнее котенка, что лишь раззадоривало и подстегивало внутри тьму напомнить рыжей стерве ее место. — А это не предложение, — вкрадчиво прошептал он, нависнув над ней и сжав со всей силы предплечье, прожигая взглядом насквозь. Хотелось вытащить ее кинжал с крепления к ноге в разрезе и разукрасить эти голые ключицы кровавыми узорами, дабы хоть как-то растормошить полностью ушедшую в свои пьяно-бредовые мысли именинницу. — Это приказ! Словив как раз мимо проезжающее такси, он с силой швырнул Накахару на заднее сидение, тут же захлопнув за ней дверь и не обратив никакого внимания на то, что она впечаталась с глухим стуком куда-то головой. Сев вперед, он безразличным взглядом скользнул по невозмутимо-настороженному водителю и назвал адрес мафиозного общежития. Дазая этот серый мужчина не интересовал. Все работающие таксисты в радиусе трех кварталов от бара «Люпин» прекрасно знали, что клиентов в черном не трогать, лишних вопросов не задавать и прикидываться мебелью, дабы получить причитающиеся за молчание хорошие чаевые, а не пулю в лоб.***
Винный дурман никак не хотел отпускать из своих объятий — чертовски хорошее вино! — лишь немного рассеялся, когда ее снова силой вытащили из машины и потащили чуть ли не за шкирку. Вот тогда-то и решила проснуться злость на себя, на придурка Дазая, на свое состояние и опять-таки на суицидального кретина, отчего разозлившаяся в конец девушка с силой заехала ему в печень — даже в таком состоянии ее удар не теряет силы, — и самостоятельно прошла последний ступеньки на третий этаж в почти пустое крыло. И чтобы там не «приказывал» этот ублюдок, она целенаправленно пошла к своей квартире. — Мне вот тут интересно, — задумчиво тянет Дазай, молча наблюдая, как партнерша чертыхается, пытаясь попасть в замок. И вот это его «молча» вгоняло, чуть ли не в боевую готовность — Накахара медленно, но верно трезвела под этим нечитаемым взглядом, изучающе прогуливающимся по всей ее фигуре. К ее великому, но ожидаемому сожалению, попытка захлопнуть дверь перед носом незваного гостя с треском провалилась. Тишина, наполнившая паузу, набирала стремительные обороты лавины, катившейся с верхушки горы. Она была почти осязаема и нарушаема лишь стуком каблуков по плиткам. Собственного дыхания слышно не было — она попросту его задержала в тревожном ожидании, сама того не заметив. — Почему ты меня не убьешь? — прозвучал вопрос в гробовом безмолвии, словно лопнувшая струна напряжения для бедных нервов Чуи. — Что, блять, снова? — рявкнула девушка, разворачиваясь к нему, но тут же хватаясь за его рубашку, чтобы не упасть. Она расфокусированным взглядом посмотрела на его лицо и сглотнула — в темноте его лицо выглядело слишком пугающим. Пугающе прекрасным, отчего у нее закололо подушечки пальцев, от желания провести по этим хищным линиям лица и ближе почувствовать его дыхание на коже. Останавливали от необъяснимого порыва два черных провала в саму пучину Ада, смотрящего на нее с этого дьявольского лица. — Прозвучало так, будто ты меня боишься, — раздается в новом затишье его насмешливый голос, и злость вспыхивает с новой силой. О, ебаный стыд, о чем она думала только что?! — Я ничего не боюсь, — шипит она в ответ, не отрывая от него взгляда. Сердце колотится о клетку из ребер, а грудь тяжело вздымается от глубоких вдохов — она повторяет про себя как мантру, что босс будет разочарован, если она убьет его вероятного наследника, хотя это так заманчиво скинуть его труп на другом конце Йокогамы или распылить на атомы своей силой. — Такие громкие слова для такой маленькой тебя, — говорит он игриво, но с места не двигается, даже не предпринимает попытки вырваться из удушающего захвата. Чуе хочется ударить его так сильно, чтобы вместо его головы там осталась только пустота — даже выпивший, Дазай имел острый как бритва язык, который своими издевками ранит не хуже холодного оружия. — Я тебя не боюсь, — четко, размерено, правдиво. Знать столько лет этого ублюдка, чтобы бояться? Очень смешно. Упасть на диван — самое большое желание не для того, чтобы скинуть надоевшие туфли, а чтобы не дать самой себе уйти в дебри размышлений, так и просящихся их сформировать в голове. Сил нет на то, чтобы снять дорогое платье, но вот, чтобы впериться взглядом в кривящего губы в жесткой ухмылке Дазая, — есть. Изнутри снова поднимается гнев. — Вот смотрю я на тебя, Чуя, и думаю… На его лице появился оскал от выражения ее лица, и из его горла вырвался смешок, ассоциирующийся у рыжей со смехом гиены, из темноты наблюдающей за жертвой, которая никуда не денется. Мышцы резко напрягаются от этого отчужденного тона с нотками участливого сожаления, а внутри бурлит ощущение пришедшей в движение горячей крови: — Жаль, что такой куртизанки как ты все же нет в борделе Коё, — тонкие губы шепчут жестокие слова, отчего кровь стучит в висках, а перед глазами застилается красная пелена до сжавшихся со крипом ткани кулаков. — Было бы очень занимательно посмотреть, чему успела она тебя обучить, и так жаль, что тебя забрали в мафию… Хруст разрезает тишину — кулак проламливает с силой нос, даже не используя силы Гравитации, следом летит удар в живот. Дазай кашляет влажно — кровь и слюна остаются в уголках губ. Зубы не выбиты ведь это и не было целью — заткнуть навеки, вырвать паршивый язык и заставить его проглотить. Чуя делает подножку, сваливая его с ног на пол, жестко фиксируя его бедра своими ногами так, что у него не получается сдвинуться, когда он пытается дернуться вверх, чтобы отвлечь напарницу и сбросить ее. Накахара снова бьет — не с такой же силой как до этого, но все еще достаточно, чтобы отбросить лицо партнера, открывая длинную линию шеи и пульсирующей вены, особо отчетливо выделяющейся над пропитавшимися кровью бинтами. Этой заминки Осаму хватает, чтобы нажать на точку на ее бедре и рывком подмять Чую под себя, пока ногу сводит судорогой. Однако он тут же подлетает в воздух от удара другой ноги с Гравитацией. Осаму довольно скалится в полете — наконец-то она применила свою силу, да! Штукатурка сыпется с потолка — сила, с которой Исполнитель был запущен, не была настолько велика, чтобы будущий труп протаранил собой бетон. Когда он приземляется на ставший белым пол, Чуя уже снова стоит на ногах, пылая яростью и готовая вцепиться ему в глотку и вырвать сердце. Он слизывает кровь с разбитой губы, задумчиво прикидывая, что смерть от рук разъяренной Валькирии, которой сейчас выглядела рыжая, не то, о чем он мечтает. В следующую секунду он уворачивается от тяжелого торшера — того самого, который был в него уже запущен однажды, — отпрыгивая в сторону, заметив алые всполохи вокруг вещи, и тут же попадая под удар с разворота. Вещь, все так же находящаяся под влиянием Способности, с грохотом впечатывается в стену, разлетаясь осколками во все стороны и оставляя после себя вмятину. Осаму с восторгом думает о том, что там могли бы быть разможенны тонким кровавым слоем его мозги. Глаза Накахары темнее ночного неба, в них плещется та самая черная ненависть, которую так трепетно взращивал с той памятной ночи Дазай — дерзкая ухмылка на пухлых губах смотрится чудовищным оскалом вампира, пообедавшего кровью девственницы. Вся поза и выверенные движения говорят ему о многом. Он довел свою обожаемую партнершу до белого каления, активировав опасную ступень Порчи, мучавшую свою хозяйку последнее время и завладевшую ее сознанием в самый удобный для нее момент. В рукопашном бою светящаяся красно-черными всполохами Чуя превосходит его на порядок, если не на целую голову даже в невменяемом состоянии, что совершенно не устраивает в данный момент Осаму, в наглую насмешливо усмехающегося в утонувшие во тьме глаза, в которых он видит свои смерти. Провокация была тонким расчетом, оказавшимся как всегда верным. Кусок стены выдернуло и кинуло в его сторону, а до этого мирно стоящий диван полыхнул алым и в следующую секунду чуть не зажал его у стенки. Ему пришлось использовать его как опору, чтобы прыгнуть к потолку, параллельно аннулируя на нем Гравитацию и заставляя Чую уворачиваться от падающего на нее предмета и снова задействовать свои силы, чтобы отмахнуться от него. Он замечает, что на коже змеями появляются отвратительные узоры. Как перед началом тотального уничтожения. Только момента достаточно — семь десятых секунды до того как начнется уничтожение внутренних органов и активация Черных дыр по его душу, но он за два удара сердца спокойно валит на спину лишенную разума оболочку. Порча, какой бы смертоносной не была, не может в полном объеме управлять резервами тела Накахары — она бы так просто не дала себя поймать, успев бы нанести пару ударов и сломать пару-тройку ребер. Фарфоровое тело падает лопатками под неимоверный грохот дивана, наверняка испытывая неимоверную боль, когда в кости впиваются осколки метала и бетона. Глаза, полные тьмы, светлеют, почти обнажая белок под яростное рычание, вырвавшееся из горла, за которое Дазай прижимает к полу. Он жестко хватает Чую за подбородок, заставляя выглядывающую из ее глаз Порчу резко застыть от полыхнувших бликов его Способности в своем взгляде, испугано отпрянув вовнутрь. В следующую секунду ярко сверкает голубым Исповедь неполноценного человека, лентами струясь с кистей на папиросную кожу, обволакивая извивающееся под ним тело, подавляя черные расписные кляксы, загоняя обратно и сажая на замок со слепящей вспышкой. — Интересно, — лихорадочно шепчет голос, — если я умру, сколько понадобится военной силы, чтобы уничтожить такую беспощадную машину для убийств как ты? Дазай неожиданно сумасшедшее смеется, всхлипывая, сдавливая кисти приходящей в себя Чуи, борясь с соблазном сказать что-то такое, чтобы Порча вернулась снова, а комната окрасилась в кровавые тона и стала началом конца. Он взглядом впивается в бледное лицо и только снова скалится, заводя ее руки за голову и удерживая лишь одной ладонью. Он рассчитал все точь-в-точь по секундам. Сейчас его партнерша балансировала на той грани слабости и бодрости, которая наваливается, если вовремя аннулировать до распада перчаток и начала формирования черных сгустков в хрупких кистях. Что и молодому Исполнителю с блеском удалось. Разбитая губа болит, про нос он не вспоминает — не велика боль, а порез на лбу кровоточит, стекающими каплями пытаясь перекрыть обзор и обратить на себя внимание вновь темнеющих голубых глаз. — Давай, Чуя~ Она не понимает, почему ебаный Дазай хочет быть так сильно избит и задушен. Он ведь знает — не может не знать! — что стоит ей немного отдохнуть и она снова сможет использовать Способность. Дыхание Чуи застревает в легких, поскольку он, хуев манипулятор, приблизил к ней впритык свое лицо, чтобы она чувствовала его дыхание и видела адские искры в темно-карих, почти черных радужках. — Ну же, Чуя-чи, это не так уж и сложно, — он подгоняет ее, глаза лихорадочно блестят, и Накахара видит, что не выпитый алкоголь причина. Эта сука опьянена властью над ней. — То, что было до этого, только на разминку и тянет~ — Захлопни пасть, сука! — шипит рыжая, только сейчас замечая блестящий осколок угрожающе покосившейся идиотской люстры, каким-то чудесным образом оставшийся висеть на том, что когда-то было потолком. Она скалится, пытаясь показать, что заметила то, чему он прикрывал обзор, но на самом деле пытается скрыть раздрай в душе от самой себя. Ведь повлияй она Гравитацией, этот осколок убьет не только чертового ублюдка, но и прихлопнет ее заодно. — Подумай, ты можешь отплатить Исполнителю, использовавшего тебя для собственных целей, — предлагает Осаму, шепча чуть ли ей не в губы и показывая, что ему доставляет удовольствие, когда его жизнь буквально в руках Чуи. — Ведь ты не годна даже для флирта, убивать — твое призвание. Он с удовольствием, чуть ли не мурлычет, снова купается в видении собственной смерти в синих от боли глазах — кто как не Осаму Дазай знает больные точки черной малютки. — Проклятый уебок, — рычит Накахара, пытаясь вырваться своими силами. — Мне абсолютно плевать, что ты там говоришь, потому что ты всего лишь чертов лжец. — Да что ты? — картинно удивляется он, наклоняясь к аккуратному ушку, чтобы продолжить доверительным шепотом: — Многие женщины хотят хотя бы одну ночь с Исполнителем Портовой мафии, и многие из них выше тебя. — Убейся нахрен! — снова дернулась Чуя. — Я не о твоих похождениях! — И они позволяют мне делать с ними все, что я хочу~ — Уебись! Мозги и нервы скручивались и грозились вытечь через уши, Накахару потряхивало от того, что она слышала, внутри все горело, причиняя боль, но взгляд она не отводила. — И они так хотят, чтобы я кончал внутри них, дабы заиметь себе кучу маленьких Дазай Осаму, — шепот перешел на опасно-ехидный. — Уебись! На то, чтобы цедить слова, приходилось взять в кулак всю свою волю, которая гнулась с каждой фразой, пропитанная отравляющим ядом, что капал с языка недо-партнера и растворялся в воздухе, с каждым новым лихорадочным вздохом вдыхаясь вовнутрь по неожиданно пересохшему горлу и разъедая легкие до жжения в глазах. — И я совершенно не вспоминаю о тебе, пока трахаю их~ — Закрой пасть, чертов ты уебок! Она все-таки не выдержала и зажмурилась, делая глубокие вдохи — первая отвела взгляд. Это неправда. Она знает, что уебок все это говорит, чтобы разозлить ее и добиться одного нужного ему эффекта. Она знает, что уебок флиртует с каждой встречной дамой, выискивая ту единственную. Кроме нее. Она знает, что уебок пользуется большой популярностью у ойран из квартала Коё, куда ходит каждый ебучий день. И не вызывает восторг только у нее. Она знает, что этот уебок — проклятый бабник, который насаживает на себя шлюх по одной единственной причине — он может и ведет свою личную жизнь, как он хочет. В отличие от нее. А еще… — И никакая ты ни ойран, даже в теории будущего. Чуя распахивает глаза, тут же встречаясь с черными провалами в Бездну с плещущимся в них уже знакомым ей темным огнем возбуждения, которое проявляется всегда под влиянием Порчи. Она знает, что уебок-который-Осаму никогда не запоминает ничье имя, потому что он его не произносит. Она знает, потому что в отличие от безликих для него куртизанок, ее имя — то, что он запомнил на всю жизнь. — Шлюха ты самая настоящая, — ядовито ласково звучит голос. — С такими-то блядскими кудрями. Дыхание перехватывает до вспыхнувшего адского огня за ребрами. Ее имя — это ключ к тому, чему поклоняется Дазай Осаму. — Перестань насиловать мой мозг! — хрипло выдыхает она от открывшегося ебучего понимания очередного абзаца ее жизни. — Действительно, — так же хрипло раздается в ответ. — Пора переходить к тебе... — Пошел нахуй, чертов!.. Дазай не собирается дослушивать, ведь он знает, проводя руками по ее обнаженным плечам, что Чуя никогда не выполняла долг, лишь завлекая, узнавая информацию, а потом просто убирала клюнувшего. И все равно это злило, заставляя обнажить оскал и всю клокочущую внутри тьму. Но Чуя уже рывком подается на встречу, сокращая существующие миллиметры, и до крови кусает тонкие губы, тут же отвечающие ей и берущие в полную власть. В его взгляде так и скользило угрожающе: я поимею тебя дважды. Сначала морально, а пока ты будешь приходить в себя, я войду в тебя физически. И Накахара снова притягивает к себе своего босса за темные вихры, целует его так, как может, передавая всю свою лелеемую ненависть. До последней капли. Она давно видит его фальшивые улыбки, подмечает движения, брошенные взгляды, ненужные на первый взгляд жесты. Она видит его всего, как на ладони, читает его почти как открытую книгу. Она знает его как никто другой. Шлюха? Подавись, Дазай. Кукла, пешка, любимая игрушка — да. Но не куртизанка, и этот чертов ублюдок знает, но специально говорит, чтобы позлить ее и вывести из себя. Угрожающе скрипящий остаток люстры над головой, разруха вокруг, пробравшийся сквозь пробоины холод и боль спины — все отступило на второй план. Реальность сузилась до жадных до жестокости губ и рук, скользящих по телу. Зубы кусали вновь и вновь, заставляя треснутые ранки кровоточить еще больше, язык скользил по ним, смешивая кровь со слюной — Чуя готова была громогласно хохотать над мыслью, что ее недо-партнер все-таки вампир, желающий стереть осточертевшую помаду. Но жар его ладоней, скользящих по телу и забирающихся под убитое платье холодными пальцами, как и жадность, с которой он терзал кожу и кусал сгиб шеи, исследуя все, опровергал. Он самое худшее человеческое существо, какое может существовать на планете, но он все-таки человек, а не упавший в пучину тьмы монстр. Холодная сталь скользила по внутренней стороне бедра — ловкие пальцы Осаму извлекли то, что резало на части ненужную сейчас тряпку, ладони наконец-то беспрепятственно исследуют кожу. Рыжая усилием воли распыляет бесящий ее ремень и все пуговицы с рубашки, вызывая у него смешок. Руки живут отдельной жизнью, скользят вдоль тела, давая запомнить ощущения, изучить. Здравомыслие послано в пешее эротическое далеко и надолго, выпито вместе со стоном жадным Дазаем через глубокий и вдребезги разбивающим разум поцелуй. После она обязательно пожалеет, но сейчас, в данную минуту, она так хочет избавиться от этого темного пожара, хоть на секунду раствориться в своей ненависти до полного забвения. Чуя захлебывалась темнотой, клубящейся в ней и откликающейся на чертового партнера, с силой стиснувшего пальцами ее бедра и вжавшегося в нее до жара и стона. Она плыла, вращалась в черноте, проваливалась на дно, подхваченная черным водоворотом, засасывающим в ту самую мертвую бездну глаз Дазая. Ощущение пожара внутри не дает нормально мыслить. Перед глазами лишь черные омуты, а под ладонями мягкие черные пряди, которые сжимаются до боли. Язык скользит по шее и спускается к ключицам. Осаму не дает задуматься о чем-то постороннем, опомниться, сменяя болючие поцелуи дразнящими ласками, и момент проникновения, в теории неприятный, почти не чувствуется. Холодные пальцы обхватывают затвердевшие соски и выкручивают их с отрывистыми толчками, срывая стон мазохистского блаженства с искусанных алых губ. А еще Накахара ученица Коё и теорию знает на отлично, поэтому она выгибается под ним, осколки еще больше входят в кожу, принося боль, и сжимает в себе твердую плоть, вызывая глухое, почти звериное рычание партнера. Он резко кусает на сгибе шеи, до крови, что как дорогое вино, дурманит, пробуждая те безумные искры, которые Чуя видит каждый раз на пытках. Это сильнее любой наркоты. Она словно обнаженный нерв, который тронь не так — не выдержит, и Осаму с удовольствием трогает и не раз, вколачиваясь до упора, впиваясь в тело со всей силой. Рукой сжимая горло, перекрывая кислород и целуя до разноцветных кругов перед глазами и накрывшего с последним толчком наслаждения, когда мир потемнел от нехватки воздуха, распался как мозаика, а внутрь изливалось тепло. — Сука… — выдохнула рыжая, когда до мозга дошло, что один уебок даже не думал предохраниться или выйти из нее. — Таблетки… Дазай сипло дышал всматривался в неистово-синее пламя глаз и держался на одной воле, чтобы не последовать следом в бездну. Полное удовлетворение растекалось по телу, проникая под кожу в саму кровь и заставляя терять голову — именно так чувствуют себя взрослые мальчики, долго запрещающие себе опробовать новенькое, дабы оттянуть наслаждение, а потом, наконец, дорвавшись. — А ты думала, голова продолжает болеть из-за Порчи? — тихо хмыкнул на свою сообразительную предприимчивость парень. Он ленивым взглядом оглядывает лежащую под ним девушку, обозревает разрушения вокруг и хмыкает. Молча укладывается рядом на более менее чистое место и накидывает на нее ее же грязный плащ. Тоже молча. Она молчала в ответ. Слова были не нужны. Это как пружина, которую скручивали, проверяя ее предел, а потом она выстрелила, не сместившись с центра, в оба конца. В голове было пусто и звонко, ни одной мысли, до этого терзающей израненную душу. Все внутри успокоилось, улеглось, словно змея кольцами, оформилось в четкую картину и разложилось по полочкам в последовательности. Накахара благодарит небеса, что Дазай не видит ее лица, поэтому позволяет слезам все-таки вытечь из глаз, капая на бетонную крошку. Она знает, что будет в итоге. Ее душу вынут, препарируют, поиграют, а потом выбросят за ненадобностью. И сейчас чертов кретин, которого давным-давно надо было убить, которому ни за что на свете нельзя доверять, ни за что нельзя было подпускать так близко… Он сделал свой ход, чтобы врасти еще больше ей под кожу шипами своей тьмы и оплести ее всю своей фальшивостью, эгоистичностью и лицемерностью. Забил последний гвоздь в ее гроб ненависти, глухой звук которого отдавался гулким болезненным эхом где-то в глубине сердца. Глупое, глупое сердце. Сердце, не верь, не привыкай. Иначе потом будет слишком больно, очень-очень больно. Чуя не уверена, что сможет вытерпеть. Сама виновата. Она лежит, не двигаясь, смотря уже сухими, нечитаемыми глазами на остатки стен и потолка, лениво прикидывая цифру, которую спишут с ее счета, и обдумывая первые шаги покупки своей квартиры, которую уже давно собиралась купить на сохраненные деньги. Штукатурка сыпется, приковывая к себе внимание своим шорохом, который просачивается в мозг и убаюкивает, скрывая ирреальную реальность, ставшую призраком самой себя. Все равно в крыло Двойного Черного никто не сунется даже после такого грохота и тряски здания — самоубийцы долго не живут, — можно вздремнуть. Когда Чуя просыпается среди ночи спустя пару часов от холода и тупой боли в теле — рядом пусто. Как и внутри в районе сердца. Шипя матерные обороты сквозь зубы от боли во всем теле, она еле-еле поднялась с пола. И, шагнув в сторону разрушенного шкафа, чтобы отыскать среди завала какую-то приличную одежду, замерла. В проеме стены прямо в углу, под открытым небом сидел и курил его кретиншество, задумчиво играясь с ее зажигалкой. — Чудесная ночь, не так ли, черная малютка? — мечтательно пропел этот… долбодятел. Сначала Накахара не поняла смысла издевательства, пока не зацепилась за свой вид в разбитом зеркале. Бровь нервно дернулась, руки сжались в кулаки — внутри заклокотала просыпающаяся ярость. — Милая, тебе было хорошо? Дазай имел наглость повернуть к ней свою наглую физиономию с засохшими бардовыми подтеками, сияя, словно цирковая звезда под куполом, и явно стараясь ее переплюнуть. Ничем другим этот спектакль она объяснить не могла. — Блять. По голове словно стукнул тот висящий осколок люстры — Чую накрыло осознание предстоящей задницы. Перед глазами потемнело. Через секунду она уже нависала над скалящимся партнером, не обращая внимание на легкие судороги. Любимое танто одной ойран делает вещи поболезненнее. — Верни. Мне. Девственность. Ебаный пиздец! Коё-семпай ее порешает просто! — С-сука, Дазай! — Да-да, Чуя, никаких ниатомори в твоем исполнении~ — Я тебя ненавижу, — с чувством выдыхает Накахара, откидывая идею с операцией по восстановлению одной утраченной в организме детали. Забинтованная рука скользит по шее вверх и с силой стискивает волосы на затылке, заставляя прислониться лицом к чужому лбу. Двойной черный состоит из двух кардинальных противоположностей. Это возможно понять с одного взгляда, достаточно увидеть только пустые карие глаза самого молодого Исполнителя в истории мафии и то, какая опасность таится в его невинных движениях и прикосновениях, какой тьмой пропитан он сам. И в противовес ему голубые глаза его огненно-взрывной партнерши, под влиянием первого превращающиеся в импортные сапфиры, своей бездушной стеклотарой не могущие подавить мистический огонь жизни. Осаму неотрывно смотрит ей в лицо, впитывая в себя эту ненависть каждой клеточкой искалеченного тела, запоминая ее и отпечатывая в собственной памяти, пропитывая ею свое сердце. — Ты единственный человек в этом мире, которого я ненавижу, — сокровенным шепотом делится он с ней, накручивая рыжую прядку на палец. — Можешь не сомневаться в этом… Нещадные слова тонут в бездушном поцелуе: — ...партнер.***
— Я ненавижу его. Ода видит то, что выбила и сдвинула одним своим нестандартным существованием, то, что вскрыла и взбаламутила одной невидимой складкой черного, так нашумевшего вчера на всю Портовую мафию, платья, закованная в колючий лед, как в защитный панцирь, Накахара Чуя. После сегодняшней ночи его друг словно ожил на какую-то часть себя, и в то же время тонет в угоде и потакании своим желаниям. И к чему приведет это непонимание себя и безалаберность в отношении к окружающим Исполнителя — одному Ками ведомо. Он только надеется, что не к высаживанию хиганбанов* возле пристанища одного из этого дуэта. Сакуноске смотрит как обычно, без толики сочувствия или понимания, за что Накахара ему искренне благодарна. — Ненавижу. Голубые глаза раздражающе умные, но молчаливые — она знает, что он уже проанализировал вчерашние слухи об их уходе из бара «домой», а так же ночной разгром их крыла, о котором не шепчется разве что ленивый. Благо хоть все подумали, что они просто подрались, а не что-то большее. Пока репутация еще не оплевана. На правдивые догадки, раздуваемые из слухов, как и на заинтересованные взгляды, ей плевать с Токийской башни. Чуя залпом выпивает свой бокал виски. — Больше всего на свете. Но это ненадолго — больше всего в своей жизни Осаму любит издеваться над своей партнершей, купаясь в ее нелюбви. Так что она не сомневается — очередной подставной финт уже по новой теме не за горами. …В воздухе остается висеть не озвученное: «потому что приручил как пса».***
В тот же день Осаму дарит ей букет цветов, и Чуя кривит губы в оскале, давая прижать себя к стенке какого-то дома, в отместку прокусывая его губу до крови. Поцелуй в тени ночи грубый, жесткий, с металлическим привкусом и ощущением стальной хватки на бедрах. Так символично. Тринадцать рыжих лилий. Рыжих, как ее волосы. Дазай такая сука. Он целует ее властно, прижимая к себе, сжимая в кулак волосы на затылке, выпивает, словно клеймит, и Чуя чувствует, что задыхается. Осознание приходит как обычно с запахом медицинских бинтов. Она будет задыхаться, задыхаться, задыхаться, пока когда-нибудь не умрет. Чувствовать, как вот-вот слипнутся легкие, как мозг перестанет функционировать, как боль начнет прошивать все тело, и продолжать задыхаться. Так мир устроен — люди дышат теми, кто перекрывает им кислород.