Soukoku: The narrative

Тишина плещется вокруг, словно бездонная морская пучина, дышит тьмой, прорезаемая лишь светом мигающей старой лампочки. Слышно лишь громкое биение сердца и прерывистое дыхание. В ушах стоит эхо прошедшего крика. Было прохладно — от каждого выдоха едва заметно появлялось белое облачко, не затмевающее всей картины. Ничего кроме четырех стен, давящих на сознание обшарпанностью и засохшими багровыми пятнами. Лишь единственный шаткий стул стоял в центре комнаты — хотя, какой к черту комнаты? — цепи у потолка есть в соседнем помещении. Они сейчас без надобности. Острые зубчики скальпеля проходят по руке с недавно содранной кожей, снова разрывая эпидермис, продирая до мяса. Хриплый стон говорит о том, что жертва еще жива, но палач только усмехается — в пустоте омутов мелькает вышедший со дна интерес и тонет. — Крепкий орешек, — насмешливо тянет голос. — Не удивительно, что люди Коё-сан не справились. Медленно капает кровь, стекая по руке. Капли с глухим стуком падают на пол, провожаемые взглядом карих глаз. — Ничего, скоро я отправлю тебя встретиться со смертью. Дазай Осаму знает свое дело. Накахаре не надо смотреть в его лицо, она и так знает, что там застыла гротескная маска, которую каждый раз хочется снять наждачкой, раздирая до крови. Именно поэтому она скользит взглядом по профилю напарника, не зацепляясь за идиотские бинты и скрывшие лицо волосы, обтекает черный плащ, выглядящий как воронье крыло ночи, снова возвращаясь к угрожающе блестящему скальпелю. — Меня прямо зависть берет. Ах, как жаль, что моя партнерша не соглашается составить мне компанию на аудиенции с Костлявой леди~ Чуя лишь дернула бровью, стискивая зубы. Эта сука словно издевалась, говоря о ней в ее же присутствии. Злопамятная скотина, сколько месяцев прошло, а он до сих пор обиду таит за нётаймори. При этом она действительно не понимает, на что он обижается. Зла не хватает. Голубые глаза наблюдают за изящными движениями пыточного инструмента в забинтованной кисти, и она чувствует, что дыхание замирает само собой, когда чертов партнер с нажимом выдавливает круг на груди, а после поддается соблазну и слизывает кровавую дорожку с металла, перетирая на языке сладостный привкус и тут же скашивая на нее пустой взгляд, в котором безумные искорки затапливают радужку. Помнишь, Чуя? Ей не надо гадать, она и так знает, о чем он сейчас думает. О вот тех новых царапинах на ее теле, что сочатся рубиновой жидкостью после каждого применения Смутной печали. О крови, так дурманящей голову молодого Исполнителя, что он никогда не отказывает себе в удовольствии испробовать на вкус, слизывая языком с ее тела. Накахара отталкивается от стенки, бесшумно покидая пыточную, и уходит на верхние этажи. Она рукой в перчатке трет шею, передергивая плечами — немного замерзла, кожа уже покрылась мурашками, так что нужно было согреться, если она не хочет заболеть. И это совершенно точно было не от вида Дазая с окровавленными губами и полными возбужденного блеска глазами. Металлическая дверь с жутким скрипом отрезает от нее раздающееся за спиной пение о суициде и пустой взгляд почерневших глаз, неотрывно смотрящим за толчками крови, выплеснувшейся с вырезанным сердцем. Сбегать от собственного партнера становилось все тяжелее.

***

— Не будет ли юная леди против? — тихий тон, дабы не привлекать еще больше внимания, хотя больше некуда; в голубых глазах вежливый вопрос и размерная плещущаяся жизнь. Будь она трезвая — бровь точно взметнулась бы вверх. Мало кто видит в ней ту, кем она является. Глаза — зеркало души. Накахара всегда это знала без замысловатых и философских бесед о жизни, в дискуссии которых она вступает самой с собой за бутылочкой отличного вина. Вот прям как сейчас, к примеру. Первый раз она натолкнулась на пустой взгляд одиноко смотрящего, но широко распахнутого карего глаза. И только потом был ложный читаемый Мори, дающий увидеть то, что нужно ему, а так же потеряно-путанный — Юмено. Сейчас она влетела в распахнутые объятия реальности во второй раз. Глаза Оды Сакуноске смотрят на мир открыто. И на нее в частности, с хорошо не скрываемым-скрытым интересом. Ода Сакуноске как океан во время штиля, — неожиданно понимает Накахара. Внутри обжигает все странным чувством, пробираясь по пищеводу и останавливаясь комком в горле. Чуе совершенно точно уверена, что не хочет знать, каким будет этот океан во время шторма. — Леди не против, — она подпирает рукой щеку, неотрывно смотря, как присаживается за ее столик неожиданный компаньон, хищная улыбка все-таки вылезает на лицо помимо воли. — Не боишься? — Не сужу людей по слухам, — он рукой треплет красные волосы. Абсолютно ничего не значащий жест. Ее совершенно не интересует, что есть еще свободные места за другими, пусть и занятыми, откуда стали посматривать недоуменно, но все так же настороженно. Правильно, мусор, хотите жить — помалкивайте в тряпочку. — Я наслышан с другого ракурса о рыжем в шляпе с отколотыми стеклами сапфиров вместо глаз, о котором не знает только глухой. Губы сами кривятся в усмешке, она салютует бокалом в ответ — Одасаку очень тактично обошел невысказанное «цепной пес молодого Исполнителя». Хотя повисшего и недосказанного в воздухе она не ощущала в своем состоянии — судя по всему, он даже не задумывался мыслью ее оскорбить. Он молча пьет заказанное виски, лишь изредка поглядывая на нее сквозь грани бокала, не спрашивая больше ни о чем. Кажется, она начинает понимать, почему Осаму старается проводить с этим человеком как можно больше времени. Почему-то рот не открывается спросить имя, и плевать, что она и так его знает — уши ей давно прожужжали. Хочется уточнить, что-то спросить, чтобы понять. В конце концов, хочется узнать как он подобрался настолько близко к душе ее партнера. Ни один звук не прорезает повисшую тишину между ними. Накахара прикрывает глаза, покачивает бокал пальцами и катает на языке лихорадочные мысли, словно жидкость. Ну и спрашивается, где же пресловутое раздражение, так яро испытываемое при упоминании одного только имени простого рядового? Она залпом выпивает бокал и со стуком ставит на стол, не выпуская его из рук. Достал ли ее Дазай своими разговорами об Одасаку? О, достал, конкретно так достал. Голубые глаза нечитаемо осматривают мужчину, снова встречаясь с другим оттенком синевы. Сидящий напротив нее знает, понимает и примет, если она сейчас начнет выдавать фортеля в духе пьяных людей с извечными «почему?», а в итоге все скатится к истерике. Чуя открыто усмехается, заталкивая глухую горечь поглубже и принимая протянутую сигарету. Вечер, плавно переходящий в ночь, обещает быть занятным на новое знакомство в живую, а не со слов. Должна же она понять, к кому у нее периодами, как огненный шар, вспыхивает ревность?

***

Голубые глаза безразлично скользят по очередным обшарпанным стенам. Снова. Белый цвет давит на психику, заставляя то ли проклинать его про себя, то ли радоваться, что здесь не присутствуют красноречивые привычные пятна. На фоне этого многофункциональная механическая дверь, как и наверняка спрятанные камеры, вызывает недоумение. Рыжая задумчиво наклоняет голову, давая эмоции скользнуть на лицо. Обеднеет Портовая мафия, если сделает ремонт на нижних этажах, что ли? Особенно для своих постоянных узников, которых иногда пусть и выводят на поверхность. — Весенней ночью я размышлял… Определенно. Мир катится по наклонной. Самое обидное — она реально не заметила, когда все это безумие началось. И то, когда она попала под его влияние. Ведь сидит же она здесь, не смотря на запреты и будущее наказание, возле самого опасного эспера Портовой мафии, опаснее ее самой, на минуточку, хотя, казалось бы, куда ж еще больше? — …об истине, сокрытой в сердце убийцы. Тонкие пальцы, обтянутые черной кожей, зарываются в такие же черные волосы, перебирают белые пряди, невольно заставляя тянуться за лаской, которую их обладатель никогда не получал. Даже от своего вечного конвоира. — Несчастный случай или двойное самоубийство? Чуя прикрыла глаза и выдохнула сквозь стиснутые зубы. Только этого ей для полного счастья не хватало! Она специально спряталась на нижних уровнях в свой законный выходной, подальше от наполненных энтузиазмом вопросах о знакомстве с Одасаку, но, и не присутствуя рядом лично, ее партнер умудряется напоминать ей о своем существовании даже таким способом. — Я убью его, — просипела рыжая, еле сдерживая желание рвануть выбивать дерьмо из одного недо-суицидного кретина прямо сейчас. Уму не постижимо, это же надо было даже запертого в четырех стенах ребенка подсадить на эту поебень. Страшно захотелось убивать, Гравитацией разнося к чертям все на своем пути. — Чуя-не, тебе не нравится? Глаза Кью смотрели невинно для ребенка, обладающего проклятой способностью. И черт же поймешь, издевается он или нет. Он ведь в любой момент может попытаться взять над ней контроль — маленькая ручка дергает за рукав рубашки, мизинцем задевая оголившийся участок между одеждой и перчаткой. — Чуя-не-сан, я по-настоящему хочу заботиться о тебе. Пока она не видит иллюзий, может на сегодня и обойдется. Должна же ей перепасть в кое-то веке удача ее партнера? Вот та, где первый и по сотый раз везет, а на сто первый только хана. — Я должен рассказать тебе правду. Пожалуйста, не сердись… Нет, все-таки мир над ней издевается. Главное сдержаться от порыва до боли сжать эти темные вихры от услышанной просьбы: — Не становись призраком молодой женщины, соблазненной и убитой ее любимым.* Уголок рта дергается, дорожка крови стекает из прокусанной ранки по подбородку. Хочется уткнуться в потолок, но взгляд, полный намешанных чувств, скрывается под шляпой, подальше от видеонаблюдения. Если это уже даже ни черта не понимающий в людях и жизни ребенок заметил — остается взять себя в руки и не дать превратиться в подобие того, о чем глаголет истина устами младенца. И когда реальность успела придавить монолитной плитой собственного надгробия?

***

Обратить все в прах. Разрушить, уничтожить, растерзать. Утопить в крови, припорошить собственным прахом. Ах, да, какой к черту прах? Летающая арматура и разрывающиеся внутренности составляют прекрасное дополнение к мешанине из тел военных, возомнивших о себе слишком много, и раскрошенных танков, пытающихся задавить одну из Двойной черный. — Думаешь, знаешь меня? Холодные пальцы не остановились на одном прикосновении для обнуления способности. Они продолжают путь по коже, зацепляя разорванную ткань рукавов, подушечками пальцев размазывая текущую из носа кровь в неясные узоры до ключиц. — Я совсем тебя не знаю, — пусто отвечает Чуя, тихо, отчего горечь тонко звенит, не слышно растворяясь под провалами темных глаз. «Я — не Ода», — ей хочется проорать до срыва голоса, лишь бы пробиться сквозь этот вакуум непонимания. Однако ей не пробить стену отчуждения. «Я — твой партнер. Я — нечто большее», — тускло мигает в мыслях, как тухнущая на последнем издыхании лампочка, и гаснет. Накахара представляет собой сломанную куклу, ту фарфоровую, всегда стоящую на подставке, чтобы не разбиться, а сейчас вынятую, отцепленную и оставленную в пространстве саму по себе. Без опоры. — ...понимаешь? — до сознания доносится вкрадчивый шепот. Карие глаза потемнели до черноты, обнажая пустое безумие. — У меня есть чувства к тебе. В легких разбитые осколки фарфора, они царапают изнутри, не давая вздохнуть — проще не пытаться, замирая статуей, от осознания плещущейся во всем существе боли, заполняющей как чашу все тело от нервов до краев. — Презрение — одно из них, малыш. Реальность взрывается заточенными осколками, объятия этого человека кажутся самой настоящей иллюзией удавки, на самом деле прячущей ошейник с поводком, конец которого уходит под бинты в саму кожу. Дазай Осаму хищно улыбается, отчего пустота из глаз отступает под напором удовлетворения. Реальность его малышки Чуи наконец-то окончательно достигла пропасти.