Салфетка.

Было странно бежать самому. Обычно Тецу мог встретить на пороге своего дома плачущую Момои, поругавшуюся с Аомине, но теперь сам бежал. Не к Момои, правда. Как он мог прийти со своей влюбленностью к человеку, который влюблён в него самого? Его же идея, кажется, была ещё хуже. Но ОН был единственным, кто понимал Тецу с самого начала. Может, ненавидел его самого или их связь, может, хотел от всего избавиться, но никогда бы не посмеялся над юношей. - Тецу? Аомине тёплый и немного мокрый после душа. Куроко тоже мокрый. От собственных слез и холодного дождя на улице. Дайки шокировано смотрит на голубую макушку внизу, прижимающуюся к его груди, и дрожащие плечи под прилипшей футболкой. Холодящие капли с сырых светлых прядей текут по темной коже. Аомине, признаться, не может двинуться. Он знает, что нельзя. Чувствует, что Тецу, только успокоившийся под холодным ливнем, сейчас готов расплакаться снова. И Дайки хочет спросить, какого черта он тут делает, но чужие ладони на его пояснице, кажется, делают их ближе не только физически. Синеволосый вздыхает, разворачиваясь вместе с топающим Тецу, и вталкивает его в квартиру. Прогонять уже поздно. - Что? - привычно спокойным тоном. Едва ли он совершенно безразличен: Аомине просто всегда спокоен. И хоть они с Тецу не друзья, но почему-то тот пришёл именно к нему. А значит, Аомине придётся узнать, что произошло. Куроко совсем расклеился. Он бормочет какой-то бред, шумно всхлипывая и рыдая, и сползает по стене, пряча лицо в ладонях, однако Дайки не может разобрать ничего и решает действовать достаточно грубо. Без желания обидеть, но с желанием помочь. По-другому Дайки не умеет. Хотя к нему вообще прежде с подобным не обращались. Аомине хватает юношу за волосы и тащит его в ванную. Он хочет облить Тецу холодной водой из душа, но, кажется, своими манипуляциями делает только хуже: грубая ладонь в волосах вообще не вызывает приятных воспоминаний. Тецу кричит, бьется в истерике, вырываясь, и испуганно забивается в угол за корзиной с грязным бельём, бормоча одно единственное и частое: "он меня изнасиловал". Тецу поднимает глаза, совершенно напуганным взглядом упираясь в голую грудь Аомине, и сжимает зубы, дыша шумно и жмурясь, когда тот чуть-чуть двигается навстречу. Жмурится и сжимается, сильнее забиваясь в угол. Губы Тецу дрожат, а Дайки останавливается, не решаясь приблизиться. Он слышал. Но понял плохо. Куроко и сам ещё не верил. Кажется, его реальность не просто не совпадала с тем, как его заставили видеть мир, а между ними был разлом величиной в пару вселенных. Ах да. И плюс разлом внутреннего стержня Куроко. Тецу всегда знал, что ничем хорошим его влечение не закончится. Но никогда не думал, что "ничем хорошим" значило, что им воспользуются и выкинут. В его же день рождения. - У меня есть торт, Момои хотела сделать тебе сюрприз и приперла всякие штуки ко мне. Хочешь? Тецу сначала мотает головой из стороны в сторону отрицательно, потом кивает неуверенно, а потом так же неуверенно вытягивает чуть вперёд руки. Он слабо тянется, боясь даже взглянуть на Аомине, но тот, сначала осторожничая, чтобы не напугать, следом чуть торопливо прижимая к себе и бормоча тихое "тшш". Тело Тецу обмякшее и слабое, немного зажатое. Дайки мягко тянет его на себя, легко поднимая, и вздыхает: угораздило же его вляпаться. И почему Тецу пришёл именно к нему? - Тецу, - задумчиво бормочет он, поднимаясь с корточек, прежде чем толкнуть дверь коленом, занося ребёнка на кухню. Он усаживает его на высокий стул перед барной стойкой, заменявшей нормальный стул, и молча уходит за одеялом. Придётся как-то его раздеть. Аомине возвращается неспешно, но и не медленно. - Нужно снять мокрую одежду. Куроко не обращает внимания. Ему явно не до мокрой одежды и не до того, что он может заболеть. И лучше бы Аомине не пробовал расстегнуть пуговицу на штанах, потому что это снова вызывает плохие ассоциации. И Дайки второй попытки не делает. - Тецу, - его низкий пробирающий голос даже как-то успокаивает понемногу. Жаль, Аомине не особо разговорчивый. - Кто? Куроко молчит. Смотрит вперёд, не говоря ни слова, и, кажется, либо вообще не слышал, либо сейчас совсем не здесь. Он приоткрывает дрожащие губы, долго готовясь сказать, но успевает только выдать какое-то "А" или "Ах" на выдохе, прежде чем снова зарыдать, взахлёб рассказывая о всём произошедшем. Куроко не мог точно сказать, когда именно все это началось. Расплывчато помнил, как властное "идём" Сейджуры довело их до кровати капитана, когда тот ещё в самом деле был для него капитаном. Признаться, он даже не уверен, что это была постель: отчётливыми отпечатками в воспоминаниях легли только чужие касания, плавно разжигающие и так пылающие чувства мальчика, и толстый член Акаши, погружающийся в него грубыми толчками. Тецу был вне себя от счастья и боли. И из их первого раза не помнит больше ничего. Он не был уверен, когда влюбился в этого монстра, не был уверен, переросло ли желание подчиняться его воле во влюблённость или влюбленность переросла в желание подчиняться. Он знал только одно: одного слова Акаши всегда хватало, чтобы он послушался. Возможно, дело было в натуре капитана, не терпящей отказов. В его чарующем взгляде, который ощущал на себе Куроко почти постоянно. Раздевающий, касающийся голой под ним кожи липкими щупальцами, обволакивающий полностью, душащий своим животным желанием и проникающий всюду. Акаши владел им не просто физически, но и морально. И Тецу был согласен даже на это, лишь бы чувствовать Сея хотя бы в иллюзорной собственности. Красноволосый никогда не звонил и не писал просто так. Раз в пару дней писал Тецу лаконичное "19.40" и ровно в 19.40 юноша стоял у двери квартиры "своего парня". И был всего раз, когда Тецу ослушался. Его день рождения, кажется, должен был стать чем-то особенным для него самого. Обычная тренировка с Кагами и командой, обычная смс от Сейджуро, но Куроко устал. От неизведанности и собственных мучений, от страха, что все закончится и мысли, что друг для друга они в разных "статусах". Куроко был влюблён бесповоротно, до чертиков и дрожи в кончиках пальцев. К слову, пальцы сейчас тоже дрожали. - Осторожно, не облейся, - неохотно бормочет свою заботу Аомине, замечая подрагивание Тецу. Так уж выходило, что не одному светловолосому приходилось открываться: бережное обращение Дайки тоже никто прежде не видел. - Спасибо, Аомине-кун. Куроко немного успокоился и сейчас крепче сжимает кружку с чаем. Может это так распространяется спокойствие Аомине, а может его внимательность к рассказу мальчика. Привычные ритмичные шаги по коридору, которые слышит Тецу после матча с Тоо, который они проиграли. Юноша сидит, поджав губы, и ждёт, вслушиваясь в скрип ботинок. Он один. Все ушли. Да и ему, если честно, необходимо побыть одному. С Акаши. - Тецу. Ты проиграл. Неужели наше обещание больше ничего не значит? Он приходит после каждой игры. А слова его вечно врезаются в память. Чужое опаляющее дыхание на шее, грубые яркие отметины, подобно печатям горячим металлом на коже, сойдут ещё не скоро. Акаши успеет обновить их после следующей игры. Алеющие на бёдрах пятна синяков и засосов. После каждой игры. Наказание за каждый проигрыш и награда за каждую победу. Тецу страдал, но метод "Кнута и пряника", в котором и тем, и другим выступало одно, был Акаши к лицу. Куроко собирает вещи на тренировку. Он вытирает сырые волосы параллельно, только выйдя из ободряющего душа, и думает. Вернее, набирается храбрости, чтобы ответить на смску Акаши, полученную по пробуждению пару часов назад. "Акаши-кун. Я не приду." Тецу колеблется, не решаясь отправить, но капля, падающая с волос, решает за него, отправляя сообщение. Черт. Ладно, слишком поздно что-то менять. Сейджуро знает его расписание полностью, но голубоволосый надеется, что капитан не будет его преследовать. Зря? - Открой глазки, Тецу. Красноволосый нависает сверху, разглядывая юношу. Куроко задремал на скамейке раздевалки, пока прикрыл глаза, разморенный после душа и утомительной тренировки, и вот сейчас все ещё надеялся, что спит. Внезапное чувство безысходности, и у Тецу от холодящего взгляда Акаши даже слезы подступают, давя горло. Впрочем, те же манипуляции совершает и рука Сейджуро. - Помнишь, что бывает за непослушание? Я ведь правильно понял твои слова сегодня? Акаши сжимает пальцы на чужой шее, безразлично наблюдая за тем, как задыхается юноша. Вытаскивает язык, сипя, царапает чужую грудь через майку, и просит одними губами и взглядом не делать. Тецу давится чаем, и Аомине вынужден податься вперёд, похлопывая того по спине и ставя его кружку на барную стойку. Глупый ребёнок. - Подожди. Я в туалет сбегаю и вернусь. Дайки вздыхает лениво, и слезает со стула, потягиваясь. Светловолосый нарушил его заслуженный покой, привычное безразличие и принёс с собой невероятно много тяжелых мыслей. Впрочем, даже сейчас он ощущал, что то, что сейчас у него в голове, покажется ему мелочью по сравнению с тем, какими будут его мысли, когда Тецу закончит. Так что он все же торопится вернуться, решая вымыть руки уже на кухне. - Продолжай. Сейджуро больно бьет, выпрямляясь в спине и давая юноше пару секунд, чтобы спешно слезть со скамейки и отойти. Акаши охотник. А Тецу - его вечная жертва. И они оба об этом забыли: Тецу больше не сопротивлялся и вверял красноволосому себя всего без остатка, отчего у того охотничьи инстинкты притупились. Но сейчас светловолосый убегал и прятался. И Акаши не мог сдержать хищного оскала. Сейджуро хватает мальчика за волосы, оттягивая грубо и бросая на пол. Он стоит над чужим телом, пихая носком ботинка его бок. - Вставай. Я ещё не наигрался, Тецу. Тон Акаши выражает удивление. Так быстро сдался? Или просто знает, что чем сильнее сопротивляется, тем хуже будет? Сейджуро присаживается на корточки, ощутимо сильными пощечинами приводя испуганного Тецу в чувство. Он снова впутывает пальцы в чужие волосы, на этот раз несколько более нежно. И светловолосый с надеждой во взгляде смотрит на него, желая думать, что Акаши пришёл в себя. Его двойственного капитана наконец отпустила злость, и он сделался чуть мягче. Увы: Сейджуро больно кусает чужую губу до крови, подтянув к себе голову, чем заставляет Куроко вскрикнуть. Нет. Никакой это не потенциально нежный Сей. Растягивая порванную кожу на губе пальцами и той же рукой держа подбородок, Акаши упирается коленями по обе стороны от светловолосого, расстёгивая штаны. Капитан приспускает ткань джинс, вместе с ней цепляя большим пальцем и трусы, и вытаскивает член. Усеянный потоками венок, на которые Тецу всегда смотрел с особой жадностью, вылизывая каждую, и с красиво очерченной головкой. Сам Тецу, к слову, хрипло скулит: он в очередной раз убеждается в том, что Акаши получает то, что желает. И убеждается также в последнем, в чем вообще хотелось быть уверенным: капитану все равно, хочет ли Тецу, любит ли его Тецу, плачет ли он или будет плакать. А он будет. Шрамик на губе, на котором сейчас и остановился взгляд Аомине, к слову, практически затянулся. Но Куроко кусает кожу, тревожа ранку. Рассказ его становится прерывистым, паузы между предложениями более затяжными, а голос едва уловимо подрагивает. Дайки желает его остановить, но Тецу одаряет его столь слабым и тоскливо-пустым взглядом, что в нем темноволосый между строк читает "спрятанный" укор, которого и в помине не было. И парню на мгновение становятся даже стыдно: мальчишке нужно высказаться, как бы болезненно это не было. Сейджуро плавно посасывает губу Куроко, причмокивая и вытягивая из ранки кровь, и удивленно отстраняется, почувствовав на собственных скулах влагу с чужих щёк. Тецу виновато прикусывает и так ноющую губу. Плевать ему на боль: Акаши всегда причинял её в физическом плане. Каждый раз оставлял синяки, а все его засосы были невероятно болезненны, так что заплаканные глаза Тецу всегда были такого же цвета золотой середины между алым и сольферино, как засосы на его светлой коже. Светло-вишневые укусы на бёдрах и царапины, шрамы от лезвий, первые часы горящие болью сильнее Московского пожара. И прикосновения Акаши тоже были жарче чертового Московского пожара. Да и Лондонского. И всех пожаров вместе взятых. Это обжигало. Но не сжигало все внутри, как это делали его слова. Акаши - огонь. А Тецу - салфетка, проспиртованная их влюбленностью. Толстая головка растягивает бледнеющие на ней губы, разрывая надкусанную кожу ещё сильнее. Светловолосый делает попытку отстраниться, жалобно взглядывая на капитана и упираясь руками в чужие бёдра, но это только даёт капитану повод обездвижить его руки. Беспомощность Тецу - вообще красная тряпка для его внутреннего быка. И сделать его ещё беспомощней Сей никогда не против. Приходится отстраниться, чтобы осуществить задуманное, так как Куроко и так лежит. Стянув с мальчика свежую хлопковую футболку светло-голубого цвета, юноша поднимает чужой корпус, сводя руки за спиной и связывая их свернутой в жгут футболкой. Он двигает Тецу ближе к скамье, и теперь тот сидит, опираясь спиной на неё. Куроко успевает слизать кровь, прежде чем член снова заполняет его рот, на этот раз оттягивая щёчку. Не долго, но двигаясь непривычно короткими толчками, прежде чем головка соскользнет по горлу, вызывая рвотный рефлекс светловолосого, даже несколько таких спазмов подряд, потому что голову держат за волосы и отстраниться не дают, прижимая носом к выбритому паху. Сейджуро и тут чуть двигает бёдрами, но лишь едва ощутимо да вверх-вниз, просто желая снова ощутить вздрагивания и послушать звуки, когда Тецу давится, и его тихие всхлипывания. Куроко шумно втягивает воздух, когда это наконец позволяют сделать, отстранившись. Он тяжело дышит, запоздало откашливаясь, и растерянно выталкивает языком выработавшуюся слюну, сплёвывая слабо, так что немного вязкая жидкость по большей части оказывается на его подбородке и груди. - Семпай, пожалуйста. Только не так. Я не хочу. Куроко пытается дозваться до остатков здравого смысла Акаши. И тот на мгновение замирает, хмуря лоб едва заметно, задумываясь, вроде как, но сильнее сжимает волосы, дёргая на себя и снова заставляя принять, на этот раз продолжая движения в грубом темпе и всякий раз выбивая резкими толчками гортанные звуки своего.. Любовника? Аомине трёт лицо ладонями, шумно выдыхая и застывая на несколько секунд. Он поднимается, подходя к умывальнику, и включает воду, задумчиво подсовывая широкие ладони под холодную воду, чтобы потом смыть с себя пораженное выражение лица, остатками влаги зачёсывая темные волосы и оставляя мокрую ладонь на лбу у корней волос. - На что ты рассчитывал, когда просил его остановиться? Знаешь ведь. Куроко пожимает плечами: "попытаться стоило". Дайки задумчиво кивает коротко и часто, вздыхая. За попытки никто ещё не бил. Кроме Акаши. Аомине со вздохом облокачивается о столешницу сзади, взглядывая на светловолосого, и бормочет недовольно, что плед уже мокрый из-за майки Тецу. "Снимай", командного тона, но в этот раз мальчишка только кивает послушно, потягивая носом. И самому уже неприятно сидеть в липкой одежде. Дайки с шоком наблюдает избитое мальчишеское тело, сплошь покрытое сливового цвета отметинами синяков и засосов да растянутыми шрамами от лезвий. Акаши отстраняется, чтобы развернуть мальчика на бок, стягивая с него шорты с трусами. Он вводит головку с особым трудом, и Тецу кричит истошно. Разрывает. Даже тот раз, когда Сейджуро вздумалось зашить его шрам собственноручно, не был столь болезненным, как то, что капитан проталкивал толстый твёрдый орган в нерастянутое колечко мышц. И Тецу не мог расслабиться, потому что боль сводила мышцы, зацикливая круг его страданий. Жизнь - тоже замкнутый круг череды повторяющихся событий. Пока однажды не появляется кто-то, изменяющий привычную очередность, разрывающий круг. Правда, признаться, сейчас максимум, что могли разрывать - его задницу. Впрочем, это без учёта всех принципов, идеалов и желания жить. Сейджуро кончает, сжимая половинку попы Куроко и отводя её чуть, чтобы видеть дырочку. Он чуть похлопывает головкой по входу младшего, вроде как стряхивая всю сперму с уретры в мальчика, и поднимается, поднимая за собой и Куроко. Светловолосый хнычет и пытается сопротивляться. Сильные руки грубо вжимают его в стенку шкафчика, даже ударяют сравнительно несильно головой по металлической стенке. Мягкая изуродованная кожа становится гусиной, покрываясь небольшими пупырышками. Впрочем, изуродованное тоже имеет свой шарм, заключенный в своей отвратительности, прямо как всякая картина. Акаши — художник-экспрессионист, а Тецу - его незавершенная работа. Единственная в своём роде, потому что Сейджуро — идеалист, знающий о невозможности существования вершины искусства и достижений. И не сможет перейти к чему-то новому, не закончив старое. Куроко не в прошлом. Куроко — его настоящее. И к сожалению, тот самый Куроко готов был с этим согласиться. Веки под глазами опухли от обильного потока слез, губы — от частых покусываний. Тецу одновременно стягивает и разрывает: стягивает кожу щёк от застывших дорожек соленых слез и разрывает горло от истошных криков и проход сзади от толстого члена капитана. Светловолосый обнимает шкаф: слабая ткань футболки, сжимавшая руки, была стянута, - очень желая сейчас упасть в обморок, к которому он невероятно близок. Дрожь в коленях ему никак не унять, слюноотделение он едва ли контролирует, сосуды в глазах полопались от дикого напряжения и боли, а голос постепенно затихает, превращаясь в сипение, усугубляемое перекрывающей воздух рукой Акаши. Тецу не может терпеть грубых толчков, бьющих нарочно по простате, что заставляют ощутить хоть что-то приятное сквозь всепокрывающую пелену боли. Красноволосый нарочно позволяет мальчику думать, что тот и от такого процесса может получать удовольствие. Тецу противно. От происходящего и от осознания, что он все равно останется предан. В обоих смыслах слова. Странно было наблюдать. Аомине не мог понять, что поражало его больше: сама история или то, как Тецу повествует. Светловолосый сидит на высоком стуле с легкой полуулыбкой и болтает короткими ногами. Пальцы, обтянутые болезненно белой кожей, мягко и спокойно лежат на керамический поверхности кружки, время от времени выстукивая сбитый ритм. Куроко выглядит совершенно спокойным, будто рассказывает о том, как его сестра, собирав яблоки с ветвистого дерева, обнаружила там едва заметную букашку, а не о том, как его грубо втрахивали с шкафчик в раздевалке. - Хочешь яблоко? - интересуется Аомине, подумав о сестре и яблоках. Признаться, сестры у Куроко никакой не было. Но вот яблоки у Дайки были. Тецу взглядывает на него совершенно растерянно и явно не понимает, к чему вопрос. Но задумчиво пожимает плечами: яблоко ему не хотелось. - Разве что шоколадное с дробленым фундуком, - улыбчиво бормочет он, взглядывая на Дайки. Тот пускает смешок. - Яблоко? - Ага. Тут уже Аомине пожимает плечами. Он понял, что речь о простой плитке шоколада с орехами, но вряд ли она у него была. "Схожу в магазин, как уложу его спать", - про себя отмечает темноволосый, кивая Тецу. Он может продолжать. Акаши всегда мог похвастаться своей выносливостью в делах любовных. Бывали моменты, когда Куроко не давали ни минуты сна в течение часов шести. И, признаться, он не был особенно этому рад. В отличие от капитана ему не нужно было долго времени, чтобы достигнуть своего предела и излиться, обмякая, но его все равно вынуждали бодриться и продолжать ублажать темноволосого. И Тецу продолжал. Впрочем, в этот раз отличились они оба. Куроко не позволил себе кончить, как бы приятно ему не было моментами, а разозлённый Сейджуро мучил его всего часа два. "Всего", как казалось ему. Для Тецу же это длилось растяжимую вечность. Даже слезы уже закончились, а в глазах было совершенно темно. И даже невероятно громкий звон в ушах не мог перекрыть неприятных звуков пошлых шлепков и звучного хлюпанья внутри него. Акаши кончил в него уже несколько раз и всякий из них был привычно обильным. Синяки и царапины на коже уже успели проявиться, а Сейджуро только заканчивал, дотрахивая Куроко на холодном полу, прежде поставив его раком. Капитан кончает, спустя пару толчков прекращая двигаться. Он тяжело дышит, и Тецу чётко ощущает, как пульсирует член в его заднице. - Это было великолепно, Тецу. Ты еще позвонишь мне? - насмехается Сейджуро, шепча на ушко. Светловолосый подрагивает крупно, заметно дергаясь, и, кажется, ощущает подступающую к горлу тошноту, слыша липко-шуршащие звуки, когда капитан выходит. Выходит, позволяя упасть на пол бессильно, а после разворачивает ребенка, хватая за волосы и заставляя взять в рот, чтобы после всего произошедшего на члене не осталось и капли его же спермы. И Тецу не выдерживает этого состояния "тошно плюс тошнит", и понимает, что в этот раз рвотные позывы - не шутка организма, поэтому отталкивает Акаши, отворачиваясь, и блюет на пол рядом с собой. Сейджуро смеется, поднимаясь с колен, и толкает Тецу ногой. Он натягивает штаны, прежде додумавшись еще раз подрочить, кончая на чужое лицо и волосы, и в этот раз одевается полностью, застегивая ширинку и пуговицу. Его майка рядом с той скамейкой, где он застал своего бывшего сокомандника спящим. Красноволосый одевается полностью в жуткой тишине, даже дыхания парня не слыша, приводит себя в порядок. Расчесывается расческой Куроко, бросая ее обратно в шкафчик и расправляет на себе футболку, поправляя плечи. А следом подходит к мальчику. Он глядит на светловолосого некоторое время, не выражая ровно никаких эмоций по поводу того, что сделал, и достает бумажник из кармана штанов, доставая пару крупных купюр и бросая их на пол рядом с парнем. - С днем рождения. Купи себе что-нибудь от меня, - щедро заявляет он, холодно усмехаясь, и идет на выход. Но останавливается, кое-что забыв словно, и кидает еще пару бумажек, снова опуская взгляд на мальчишку. - Это на мази от гематом. Ты нужен мне чистым и нетронутым. Тецу сломан. Тецу лежит в луже собственных соплей и рвоты, откровенно изуродованный, избитый. Тецу давит обида, а горло вместо рвоты теперь давят слезы, душа не слабее крепких ладоней капитана. Он смотрит на купюры рядом с собой и буквально задыхается от несправедливости, жмурясь, словно так весь этот кошмар пройдет и он проснется, и тихо сипя. Плакать ему уже нечем, голос сел, так что вместо обычных слез получается только прерывисто-сухой долгий выдох, прерываемый короткими спазмами легких в виде вдохов. Ему холодно и жарко одновременно, а голова кругом идет. Тецу делает попытку встать, потому что он же, блять, мужик, но поскальзывается на собственной рвоте, а трясущиеся колени подводят, и равновесие удержать ему не удается. Сознание тоже удерживать выходит плохо. Тецу закрывает глаза, часто дыша, и отползая, поднимаясь практически резко, так что в глазах темнеет, а голова кружится сильнее прежнего. Он торопливо идет к своему шкафчику, забывшись, словно пытаясь убедить себя, что ему просто приснилось, когда он уснул на скамейке. Дергает его дверцу, хватая в руки свою расческу, и смотрит на нее, не зная, что ему сказать. Да и кому? Мальчик берет бутылку с водой, потерянно откладывая расческу, и опирается о шкафы, прикрывая глаза и сползая, дрожа. Несколько неудачных попыток открыть слабыми пальцами бутылку, Куроко все же преуспевает, пару раз психованно ударив бутылкой и пол прежде, и жадно глотает, выпивая все без остатка, расстроенно вытаскивая язык и пытаясь словить последние капли. Он усмехается, думая о том, что должен сейчас рыдать, но вместо этого он в здравом уме, и сам не замечает, как учащается дыхание как-то постепенно, а грудную клетку спирает от вдруг ставшего душным воздуха. Светловолосый идет в душ. Берет свежие вещи, всегда лежащие запасом в его шкафчике, свое еще сырое полотенце и идет обратно в душ, смежный с раздевалкой. Тащится совсем медленно, оставляя там, где шел, редкие капли вязкой спермы Акаши, и закрывается, тихо скуля. Все болит. Все ноет. Даже ногти и те. Кожа на ладонях - тоже. Вывернутая от недавнего падения стопа, кожа на голове от излишней любви капитана засовывать пальцы в шевелюру, колени жутко, паховые мышцы, засосы, задница, синяки.. От двери до душевой кабинки - ровно двенадцать шагов. Тецу считал. И за двенадцать гребаных шагов он успел сойти с ума, уже откровенно рыдая, когда раскручивал шестеренки-рукоятки душа. Тецу с отвращением проталкивает в себя пальцы, чтобы вымыть чужую сперму, сгибаясь и горбясь в спине скорее от стыда, будто кто-то может видеть, как он сейчас плачет и унижается, чем от неудобства вымывать себя в таком положении. Куроко трет себя чьей-то мочалкой. Трет, пока прежде приятно-теплая вода не начинает казаться жутко горячей, а кожу не начинает ужасно жечь. Он берет небольшую передышку, больно кусая губу, и продолжает тереть. Физическая боль заглушает ту, что жрет изнутри. И если раньше мальчик был слегка подгнившей, к примеру, сливой, то сейчас эта гниль разрасталась так быстро и масштабно, что косточка внутри стала словно мякотью, а самому Тецу казалось, будто плесень и наружу проступает. И он так старательно старался ее стереть. Всю. Пусть даже вместе с кожей. Дышать становится невозможно. В глазах темнеет, так что Тецу теряет равновесие, садясь на коврик, а затем становится на коленки, наклоняясь, чтобы хоть как-то дышать,а после и вовсе вылезает из кабинки, не поднимаясь с коленей. Садится на холодном полу, опираясь о перегородку, за которой шипит вода, и прикрывает глаза, часто дыша. Тецу решительно наплевать, что подумает уборщица вечером. Он одевается быстро, даже не закрывая шкафчик толком, и хватает деньги непонятно зачем. От обиды ли или чтобы в следующий раз, когда будет кому за него постоять, бросить эти же испачканные купюры Акаши в лицо. Но забирает, хромая к двери. - Сколько хоть оставил? - несмешно шутит Аомине. "Несмешно" - его собственная оценка. Но Тецу усмехается устало, бормоча, что деньги в джинсах и Дайки может забрать их, если хочет, но тот только кивает отрицательно, усмехаясь коротко. Ну, хоть развеселил. Тецу пожимает плечами в ответ, мол, зря. Сейджуро ведь не пожадничал. - Как думаешь, станет локальной шуткой? Ну, деньги тебе кидать за любое действие в твой адрес? - снова спрашивает темноволосый. Куроко смеется тихо, но кивает, боясь, что собственная улыбка не сходит с губ. - Да ну тебя. Дайки замолкает, просто глядя на малыша. После всего, что он услышал, ребенок выглядит.. счастливым? Улыбается, хоть и опустив голову, и глядит на Ао уже не так пусто. Тот в свою очередь удивлен непомерно, но, наверное, это хорошо? Или это следующая стадия истерики? - Момои принесла виноград утром, - в этот раз синеволосый решает не спрашивать, хочет ли Тецу. - Идем, отнесу тебя в спальню, включим что-нибудь посмотреть, а пока титры и вступление, я принесу нам чего-нибудь, - добавляет он, отталкиваясь от барной стойки, на которую опирался локтем, и подходит к вяло тянущему руки Тецу, чтобы поднять его на руки, накрывая бледно-сахарного оттенка плечи шоколадным пледом. - Спасибо, Аомине, - улыбчиво бормочет Куроко, когда его опускают на кровать, и не отпускает еще некоторое время чужую шею. Аомине плохо понимает в глобальном. - Ты не тяжелый совсем, - просто отвечает он. Тецу смеется, игнорируя потерянное выражение лица Дайки, но не поясняет, что он благодарил за другое. Аомине уходит на кухню всего на две минуты. Моет немного плохо и торопливо виноград, кидая его на тарелку так, что пол брызгается каплями, а остальная вода стекает не в раковину, а в тарелку, и возвращается в комнату. Он бормочет вопрос о том, что они будут смотреть, еще не пройдя и половины коридора, но запинается на последних словах, замолкая, когда доходит до спальни: совершенно вымотанный Тецу уснул в том же положении, как его положили пару минут назад. Дайки улыбается неловко, почесывая затылок, и не знает, что делать с виноградом и текущей на пол из наклоненной тарелки водой.