Тёмная река, туманные берега

В 1878 году состоялся Берлинский конгресс, оформивший итоги Восточного кризиса 1875-1878 гг. Конгресс длился всего месяц, с 13 июня по 13 июля. Столь краткое время работы объясняется тем, что мероприятию предшествовала огромная дипломатическая работа – по сути, великие державы заранее обо всем договорились. Парадоксальным образом, Россия, победительница в русско-турецкой войне 1877-78, оказалась в проигрыше. Думаю, этот эпизод истории все хорошо знают еще со школы (если нет – бегом читать учебник!), так что я не буду тут писать огромную статью. Только отмечу несколько моментов, о которых в школе в виду малого количества часов, выделенных на эту тему, говорят мало, и те нюансы, о которых школьникам в силу их слабой исторической и политологической подготовки просто не рассказывают. 1. Прологом кризиса стало восстание летом 1875 в Герцеговине против гнета турок. И вы, возможно, удивитесь, но уже в политике XIX века была тенденция видеть в событиях «российский след». Вот и в Герцеговине упорно видели «панславистские происки» России, что неизбежно влияло на ход всего кризиса. 2. Тремя главными «игроками» здесь были Россия, Австро-Венгрия и Великобритания. Франция была ослаблена противостоянием с Пруссией и не играла существенной роли в политике, Италия еще не обладала достаточным политическим весом. Германия максимальные выгоды получала, подогревая противоречия между Россией и Австрией, и так бывших в напряженных отношениях, но одновременно – не позволяя им сцепиться в реальной войне, что лишило бы Берлин авторитета третьей силы. 3. Россия начала дипломатическую подготовку к войне еще летом 1876, когда Сербия войну Турции еще только объявила. Важнейшей частью этой подготовки (без которой война бы не была объявлена) стал договор с Австро-Венгрией – секретная Будапештская конвенция 15 января 1877, подписанная Андраши и Горчаковым. Это был своего рода австрийский карт-бланш России, за который пришлось очень дорого заплатить. В частности, за то, что Вена закроет глаза на нарушение протоколов о судоходстве по Дунаю и будет соблюдать благожелательный нейтралитет, Россия соглашалась на аннексию Австрией Боснии и Герцеговины и отказывалась от создания крупного независимого балканского государства. В середине апреля 1877 было подписано соглашение с Румынией об условиях прохода русских войск через ее территорию, и сразу же, не откладывая в долгий ящик, 24 апреля 1877 объявлена война Османской империи. 4. Мир в Сан-Стефано был подписан без ведома Санкт-Петербурга (и, естественно, без консультаций с ним). Люди, диктовавшие условия в Сан-Стефано, ничего не знали о секретных договоренностях с третьими державами и исходили из интересов России. Чем крайне болезненно ущемили интересы прочих стран, причем не только Австрии и Англии, но и Сербии, Румынии и Греции. 5. Соглашение с Великобританией, о котором в тексте драббла идет речь как о плане на будущее, было заключено 30 мая 1878.

1878

Иногда у Санкт-Петербурга возникало ощущение, что то ли у него слишком живое воображение, то ли Москва обладает каким-то шестым чувством – как иначе объяснить поразительную проницательность Михаила, Петр не знал. Зашедшему с благодушной улыбкой в кабинет к России Мише хватило буквально пары мгновений, чтобы по каким-то ему одному ведомым признакам понять, что в чем-то непорядок. Внешне он остался все таким же спокойным и даже беспечным, неторопливо подошел к столу, за которым сидел Иван, но вот руки на столешницу возложил теперь уже хорошо знакомым Петру жестом – будто примерившийся к клавишам пианист. Воистину скучным было то заседание, на котором Петр пришел к этой аналогии. Скучным и длинным, потому что он не только определил для себя, на что похоже движение рук Москвы, но и заприметил в них некие закономерности, на поверку оказавшиеся целым своим языком: если то, что ему сообщат, Мише категорически не понравится, или тянуть кто будет с конкретным ответом – непременно мягко, без звука, отобьет пальцами нервно-быструю последовательность, будто мысленной мелодией комментируя услышанное. Если зазвучит что-то важное – цифра какая, дата, имя, ключевое решение – заходят попеременно вверх-вниз указательный да средний пальцы, сверкая перстнем и словно тревожным перезвоном клавиш отмечая то, что нужно запомнить. И только одно движение расшифровке все не поддавалось – никак Петр не мог понять, почему порой медленно приподнимаются в какой-то напряженно-угрожающей манере у вроде бы спокойно лежащей на столе руки Михаила безымянный палец и мизинец да и зависают так на какое-то время, а потом так же медленно опускаются. Не мог, пока однажды не застал Ваню с Мишей за совершенно мальчишеским времяпрепровождением – игрой в ножички. Беседуя, они играли в «земли»*, Иван безбожно проигрывал, над чем сам же и посмеивался, а Москва, лукаво улыбаясь, с дружеской ехидцей предлагал ему переименоваться в Московию. Россия с ласковой улыбкой обещал об этом подумать, и Петербург, наверное, отпустил бы на этот счет какой-нибудь комментарий, если бы не захватили – уж в который раз – его внимание руки Михаила. Москва перехватывал нож уверенно и ловко, тремя пальцами. Безымянный и мизинец при этом за ненадобностью небрежно отклонялись чуть в сторону и замирали, но Петр не сомневался, глядя на грациозно-хищные движения Мишиных рук, что при необходимости те в мгновение ока сместятся и поддержат рукоять во время удара. Правда, что в этот жест непроизвольно вкладывал Москва при делах повседневных, оставалось до сих пор неясным. Зато очень даже ясно читался взгляд, которым насторожившийся Москва скользнул по ним с Россией – проникновенно-внимательный, откровенно требовательный: - Что натворили? - Мир в Сан-Стефано подписали, - ответил Иван удрученно. - Так это же хорошо, - вздернул бровь Михаил. - Хорошо, да не совсем, - решил прояснить ситуацию Петербург. – Не мы его подписали. Пальцы Москвы дернулись в коротком, но стремительном переборе. - То есть, ты, столица Российской империи, - вкрадчиво произнес он, переводя взгляд на Петра, - хочешь сказать, что мирный договор, от которого зависят не только наши дела, но и судьбы многих балканских народов, подписали… без твоего ведома?.. Формулировка при всей своей филигранной вежливости звучала донельзя унизительно и, что самое горькое, была совершенно обоснованной. Петр обреченно кивнул. Михаил всплеснул руками: - Ты куда смотрел?! На такой вопрос впору было и оскорбиться – приличные города со своими столицами подобным тоном не разговаривают. Вот только ни всерьез сердиться, ни долго обижаться на Москву за подобные пусть и крайне редкие, да больно бьющие речи, у Петербурга несколько последних десятилетий совершенно не получалось: мешало осознание, что Михаил, склонный держать все свои важные дела на особом ведоме и всегда все лично контролировать, в самом деле решительно не понимает такого эпизодического «безвластия». Поэтому Петр промолчал. Москва же, тут же повернувшийся на каблуках в сторону России, недоумевающе уставился на Ивана: - А ты куда смотрел?! Ты же там был! Ивану явно было, что по этому поводу сказать, но, посмотрев на негодующего Москву, он лишь склонил голову, всем своим видом будто бы говоря: «Повинен, сердце мое, по всем статьям и горько каюсь, ты только не смотри на меня с такой укоризной, и так тошно». Михаил, еще раз обведя их взглядом, со вздохом махнул рукой. - Ладно. Что случилось, то случилось, - он сел напротив Вани и подпер голову рукой. – Уже придумали, что делать? Вопрос Москва задал исключительно дипломатично, намекая, что он тут, конечно, пошумел немного, но ни на что не претендует и удовлетворится чисто номинальным ответом. На самом деле, разумеется, нет, но вопрос субординации для Михаила всегда был чем-то почти священным, и он, при всей своей гордости и амбициозности, проглотил бы любой щелчок по носу этой самой субординацией. А Петр, будь это когда-нибудь в прошлом столетии, непременно бы щелкнул. Но не сейчас – ему уже давно не 50 лет. - Андраши предлагает созвать конгресс для обсуждения условий мира, - сообщил он Москве и с потаенным удовлетворением отметил, как выражение лица Михаила из подчеркнуто-незаинтересованного становится сосредоточенным и внимательным – в его, Москвы, персональной манере, естественно, будто ему не политические дела раскрывают, а милую и немного забавную историю рассказывают. - И, конечно, возмущениями нас кто только не завалил, - добавил Россия хмуро. - Раз предлагают конгресс, то, стало быть, уже с кем-то о чем-то договорились, - окончательно приняв в кресле свою любимую вальяжную позу, почти безмятежным тоном заметил Москва. Петербург вскинул на него взгляд снова. Он предполагал, что какие-то державы могут… Но чтобы уже?.. - С Пруссией, наверное, - предположил Иван. – Гилберту уж очень невыгодно, чтобы позиции Австрии пошатнулись и уступили нашим. А уж если вспомнить, как три года назад мы его оконфузили с военной тревогой… - Думаешь? – вскинул бровь Москва. – Не то чтобы я был о Пруссии хорошего мнения, свинья он еще та… Но явно не идиот, чтобы ради Австрии уж совсем топить тебя на Балканах. - Миша дело говорит, - согласился Петр. – Берлин с нами в другом тоне общается. Вряд ли там были бы так любезны, если бы всецело стояли за Австрию. - Так то понятно, у Пруссии свои интересы, - пожал плечами Россия, а потом, хмыкнув, переглянулся по очереди со своей бывшей и нынешней столицей и поморщился, словно проглотил лимон: - Значит, Англия. - А что, очень в духе мистера Кёрклэнда, - фыркнул Михаил. – Договориться с Австрией, что Вена поддержит Лондон в его требованиях… А двойной нажим мы проигнорировать и ни в чем не уступить гарантированно не сможем… А Англия, значит, совершит, как истинный джентльмен, ответную любезность и будет продвигать какой-то интерес Австрии. Не удивлюсь, если он еще и от Турции за совершенно номинальную помощь что-нибудь себе затребует. Ну, я лично именно так бы и сделал, - скромно пояснил Москва, - уж если прятать козыри, так полный рукав. Петербургу было ближе представление большой политики как игры в шахматы, но сравнение с карточной партией тоже было неплохим: у всех свои карты на руках и каждый играет свою игру, не особенно-то осведомляясь у соседа, каковы правила. Последнее им, пожалуй, будет как раз на руку. - А что, если нам предложить Англии то же самое, на что мы согласились с Австрией? – заметил Петр. – Будапештский договор Вена Лондону не покажет, он секретный. Да и по самому Австрии это бы ударило. - Одним ходом снизить накал и с Австрией, и с Англией, только выполнив обязательства? – уточнил Москва и улыбнулся: - Я бы сказал, что мысль диво как хороша, если бы не был уверен, что кому-то из них будет мало. - Я и сам в этом уверен, - хмыкнул Петербург. – И мы оба понимаем, кто это будет. - Аппетиты Англии австрийскими кусками пирога не заткнешь, - кивнул Михаил и добавил ненавязчиво: – Ему больше по вкусу персидские сладости. - За позиции в Закавказье боится, - понял Петр намек, и он ему понравился и не понравился одновременно. Понравился тем, что попадал в самую точку, и тем, что их с Мишей взгляды на восточную политику, хоть и смотрели они на это с разных углов, совпадали. А не понравился тем, что за правотой утверждения стояли уступки, совершать которые, очевидно, придется России. Москва смотрел на него выжидающе. Петербург обошел стол России, развернул лежавшую в донесении карту и встал за стулом Михаила. - Что отмечено – то по Сан-Стефано наше, - пояснил Петр, наклонился, прижимаясь при этом ненароком к Москве, и обвел указующе область в Закавказье: - Баязет, Алашкерт с его долиной… Москва, задумчиво разглядывая карту, склонил голову набок, прильнув ей к нему, и Петр с трудом удержался от неуместного в столь ответственный момент порыва погладить золото его волос. Длинный палец Михаила рассеянно описал над картой дугу и властно ткнулся в причерноморский Трапезунд, а потом «прочертил» извилистую линию аж до Тавриза**. - Видал? – задрав голову, взглянул на него Москва. – Ты когда мне про Адрианополь рассказывал, говорил, что здесь караваны ходят. Петербург кивнул, хотя насчет рассказа про караваны уверен не был - под «Адрианополем» Миша понимал договор 1829 года, что было событием, мягко говоря, отдаленным. Впрочем, то, что Москва эту, казалось бы, мелочь запомнил не было удивительным: тогда, в 1828, Алашкерт тоже взяли, а вот это было уже стратегически значимым пунктом – ну, а контроль над важным караванным путем как приятное приложение. - Баязет, - Михаил очертил пальцем примерную область, которую можно контролировать с крепостью, - и Алашкерт. – Он повторил прием, и снова выведенная им окружность покрыла торговый путь. – Мы очень угрожающе нависли над блюдом с персидскими пашмаками да локмами. - Кабы не эта дурацкая оказия, пили бы кофе с лукумами, - буркнул Петр, с раздражением понимая, что этими пунктами в Закавказье в сложившейся ситуации, скорее всего, придется пожертвовать. - Все ты меня кофеем напоить пытаешься, - усмехнулся Москва, с не меньшей досадой, однако, постукивая пальцем по карте рядом с Баязетом. - Ох, ну тебе бы чай заварил, чайная ты душа, - фыркнул Петербург, втайне благодарный Мише за эту безобидную перебранку, слегка притупляющую отчаянное ощущение упущенных возможностей. И тут до них донесся донельзя растроганный вздох. Застигнутые врасплох, они с Мишей синхронно посмотрели на Россию, о присутствии которого, увлекшись, как-то подзабыли. Иван, в их диалог влезать не спешивший и молча наблюдавший за обсуждением, выглядел даже воспрявшим духом. - Мальчики, - проникновенно произнес он, - вы у меня такие хорошие! - Мы тебя тоже очень любим, Вань, - смущенно кашлянув, откликнулся Москва. - Да, - подтвердил Петербург, не зная, что тут можно добавить. Но Россия, довольный тем, что хотя бы у его столиц, таких близких и любимых, все хорошо, уже и сам счел нужным вернуться к делу. - Сдается мне, в этом случае довольными останутся лишь единицы, - заметил Иван, снова разворачивая карту к себе, - и надо постараться, чтобы наша победа нам принесла хоть какие-то плоды кроме горьких да ядовитых. Австрия сердится, и имеет на то полное основание. Англию никто не спрашивал, но Артур повешенными на рею видал всех, кто против его вмешательства. Я с ним ничего не сделаю. Сербия обиделся, что Македонию Болгарии отдали… И ведь не скажу я ему, или тому же Румынии, который считает, что Добруджа не стоит Бессарабии, что, мол, ни на что другое рассчитывать тут нечего, и пусть довольны будут тем, что есть! Не Драгану, который с оружием в руках против турок столько крови пролил. И не Стефану, который на свой страх и риск мои войска по своей территории пустил. А еще ведь Греция есть, и ему тоже Македония болгарская не по нраву, а пойду на разные уступки одному, другому, третьему – и Болгария смертельно оскорбится, потому что растеряются все приятные итоги… Не жизнь, а мрак, - заключил Россия мрачно. – Раньше проще было. Европейская политика была европейской, восточная – восточной, дальневосточная – вообще делом иным… А сейчас уже и не разберешь, что где. Везде одни и те же лица. Хаос, беспощадный и безумный. - Любой безумный хаос рождает систему, - возразил Москва. - Только такую же запутанную и безумную, - хмыкнул Иван. – Поди разберись… Петя, что там Берлин? Многовато Гилберту чести, но он лучше всего на роль посредника идет. У него нет серьезных дел на Балканах. Миша, ты в гости приходил или по делу? - Проведать тебя зашел, пока сегодня не занят, - ответил Москва, собираясь подняться. - Как хорошо! – обрадовался Россия, заставляя этим Михаила остаться на месте, и показал на какие-то бумаги. – Вот этим заняться можешь? Ты, конечно, совершенно это делать не обязан, но… просто…С этой круговертью у меня только к ночи руки дойдут, а устал страшно, - виновато улыбнулся Иван. - Могу, - бегло просмотрев документы, подтвердил Москва и мельком взглянул на Петербург. Петр ощутил что-то сродни умилению. Говорить Мише, что он не против, однако, было чревато тем, что ехидная натура в Москве пересилит почтение к субординации и выдаст что-нибудь такое, отчего он покраснеет и еще долго будет ловить на себе ироничный взгляд Михаила, так что Петербург просто кивнул и принялся излагать России, каковы позиции Берлина. Москва, в явно привычной манере утащив из канцелярского набора Ивана карандаш, изучал документы и делал какие-то пометы. Некоторое время спустя Петр, улучив момент, все же протянул руку и пропустил хаотически замершие между прямотой и волнистостью волосы Москвы между пальцами. Михаил взгляда от бумаг не оторвал, но улыбнулся. _____________________ * «Земли» - самый распространенный и один из старейших вариантов игры в ножички. Суть игры проста – «отвоевать» землю противника. На игровом поле размечается круг, который делится на сектора по количеству участников. Игроки, держа нож за лезвие, по очереди кидают нож в «землю» противника, и это не обязательно соседний участок. При этом нужно самому остаться в пределах своей территории, иначе ход считается проваленным. Если нож воткнулся в «землю» противника как надо, то от точки вхождения ножа проводилась линия до границы круга или от края «земли» противника до своей. Попавший ножом в «землю» участник выбирал из образовавшихся частей ту, что ему больше нравится, и «присваивал» эту «землю» себе. Если нож втыкался под углом, то этот спорным момент решался так: между землей и кончиком рукоятки ставили два пальца, указательный и средний – если они не проходили, ход считался проваленным. Игра кончалась тогда, когда один из двух соперников (если играла группа, один из двух последних выстоявших) уже не мог стоять в пределах своего сектора даже на одной ноге. ** Трапезунд, он же Трапизонд, Трапеза, Трапея и ныне турецкий Трабзон – город в Малой Азии на берегу Черного моря. Тавриз, Табриз – названия иранского города Тебриз в провинции Восточный Азербайджан, древнего и крупного торгового центра.