Тёмная река, туманные берега

В советское время знамениты были женские духи "Красная Москва". Официальная характеристика этих духов, содержащих более 60 компонентов, гласит: "Тонкий, теплый, благородный аромат с оттенком флердоранжа". Книга "Парфюмерия" (1955) пишет: "Красная Москва - ассоциируется с изящной теплотой, игривой и кокетливой томностью, мелодичной, пластичной певучестью <...> Духи Красная Москва, в основном представляющие собой фиалковый комплекс, по запаху сам по себе довольно сентиментальный, но который благодаря изменению тембра и введению ряда гармонирующих веществ получил особую красоту и богатство запаха". В 1958 на всемирной выставке в Брюсселе духи были отмечены призом. Мало кто знал в советское время, что аромат "Красная Москва" родился еще до революции: его к 300-летию дома Романовых, в 1913, создал для императрицы Марии Федоровны Август Мишель. Тогда аромат получил название "Любимый букет императрицы" и производила его старейшая российская парфюмерно-косметическая фабрика "Брокар и Ко". После Октябрьской революции фабрика, которую называли "империей Брокара", была национализирована и переименована в Государственный мыловаренный завод №5 "Новая заря". Сырья и флаконов "Новой заре" хватало - оставались еще с брокаровских времен. На флаконах сохранялись царские рельефные гербы и название фирмы. Вскоре, впрочем, появились и флаконы с революционной символикой. Духи и одеколоны "Октябрь", "Парижская Коммуна", "Новая Заря", "Нинон" и "Цикламен" постепенно завоевывают популярность. Но особым спросом пользовались ароматы брокаровского периода - "Любит, не любит", "Дивная сирень", "Ландыш", "Северный", "Шипр", "Тройной". В 1925 "Новая заря" представила публике новый-старый аромат, быстро снискавший особую любовь. Это и была "Красная Москва". Деловой разговор уже был закончен, но Тверь, по своему обыкновению, не торопилась с уходом. - Все забываю сказать, - заметила она, взмахнув длинными ресницами, - чудесная фамилия. - Какая фамилия? – уточнил Москва. С линией разговора это заявление не вязалось совершенно, а обилие рабочих вопросов к гаданиям не располагало. - На которую ты старую сменил, - пояснила Варвара. – Москворецкий, конечно, звучало. Благородно так, красиво. Но новая – это прямо-таки музыка, а не фамилия! – заявила она и кокетливо, растягивая «а» и «р», с томными нотками протянула: - Ар-р-рба-атов. Прелесть! Михаил усмехнулся. Что-то ему подсказывало, что теперь обращение к себе по фамилии он от Твери будет слышать намного чаще, чем по имени. Варя и раньше с этим частила, но уж теперь, когда растолковала ему лично весь потаенный эротизм спонтанно, на самом деле, выбранного слова, и подавно. Впрочем, не то чтобы его это смущало: эта странная, полная намеков, колкостей и тщательно скрываемой от него – но тщетно – уязвимости игра тянулась веками. Он не вкладывал в нее столько смыслов и чувств, сколько Тверь – сердцу не прикажешь ведь, в самом деле – но по-джентльменски подыгрывал. Чуть-чуть. - Отрадно, что тебе нравится, дорогая, иначе мое сердце было бы разбито, - улыбнулся он и игриво поинтересовался: – Мне сделать вид, что я буду рад превратить ужин с Петей в дружеские посиделки, или у тебя иные планы на вечер? - С удовольствием любовалась бы вами с Петей хоть весь вечер и всю ночь напролет, - ответила Варвара, - особенно под твою-то стряпню. Отсутствие слуг тебе пошло на пользу, милый, - ехидно отметила она между прочим. Москва с кроткой улыбкой развел руками. – Но сразу после встречи с тобой я еду в Тулу, Василиса пригласила. - Передавай от меня привет, - оживившись, попросил Михаил. Тверь про себя умилилась: приятельство у Москвы с Тулой было знатное, судачили даже, что Питер ревнует. От самого Пети, у которого не постеснялась спросить, она знала, что к Туле тот не ревнует – так просто, немного за предпочтение пряников пышкам обидно. Правда, выразился Петр любопытно: «Как будто мне без Тулы не к кому ревновать», и Варвара до сих пор немного жалела, что шуткой сменила тему и не узнала деталей – сколько источников вдохновения для шпилек Мише утрачено. Но, как ее ни умиляло отношение Михаила к Туле, ответила она с насмешливой покровительственностью: - Чтобы в ответ на свой привет, когда я восвояси поеду, пакет пряников получить, надо не словами приветы передавать, а чем-нибудь посущественнее. В доказательство она приподняла свою сумку. - Прошлась я тут по твоим магазинам. - И как, успешно? – поинтересовался Москва. - Конечно! – не без гордости ответила Тверь и извлекла из сумки упаковку с духами. – Смотри-ка, что нашла. - О как, - протянул Михаил, узрев название «Красная Москва». – Я такие раньше не видел. - Это еще не самое интересное, - заверила Варвара. – Духи-то непростые. - «А яичко не простое, а яичко золотое»? – вздернул бровь Москва, чуть наклонив голову набок. Тверь про себя победно усмехнулась: делай не делай скептический вид, Мишенька, а уж за столько-то годков твои повадки хорошо изучены, и не просто так ты головушку набок склоняешь – любопытно стало. - Ты просто обязан послушать, - требовательно заявила Варвара, подходя к Москве и извлекая флакон на ходу. - А что мне за это будет? – лукаво поинтересовался Михаил, подперев подбородок рукой, да не просто так, а ладонью, запястьем наружу. - Скажу Василисе, что духи – от тебя гостинец, - пообещала Тверь, - чтобы она не обиделась, что ты ей не прислал ничего. - Как бы я ей что прислал, если я не знал, что ты к ней едешь? – фыркнул Москва, наблюдая, как она пристраивает к флакону распылитель. - Но Тула-то об этом не знает, - возразила Варвара и усмехнулась: – А я, разумеется, не скажу. - Сам сообщу, - пригрозил Михаил. Тверь, ощущая ни с чем не сравнимое чувство превосходства, наклонилась и насмешливо пропела у самого уха Москвы: - Тебе лень будет на телеграф идти, Арбатов. - Шантажистка, - мурлыкнул в ответ Михаил, повернув голову в ее сторону и тем самым еще сильнее обнажив запястье. – Ладно, давай уже свои духи, послушаю. Он ожидал, что Варвара брызнет духами на бумагу или себе на запястье, но Тверь в отместку за упорство брызнула на запястье ему самому. Москва уже хотел высказать претензию – он барышня, что ли, чтобы его женскими духами поливать? – но уловил легкий шлейф фиалкового запаха с гвоздичными и ирисовыми нотками и интригующим оттенком флердоранжа и осекся, не успев и рта раскрыть. - Ну? – нетерпеливо поинтересовалась Варя. Такой легкий, теплый, сладкий аромат, который пахнет в основном фиалками, а в памяти почему-то воскрешает щедро напаиваемые солнцем вплоть до самого его заката розы, в вечерних сумерках с отчаянно-нежной экзальтацией отдававшие прохладному воздуху и мелкой росе свое упоительное благоухание, приятную тяжесть пледа на плечах и убежденную уместность Петиных рук – лежавшей поперек спины одной и полукольцом обнимавшей за пояс под пледом другой. - Что «ну»? – поднял Москва на Тверь привычно обезличенный взгляд. - Помнишь? – уточнила Варвара. Конечно, он помнит. От дыхания Пети, в холодке зачинающейся осени клубившегося в свете садового фонаря белесым паром, тогда пахло кофе, и поцелуи его отдавали кисловато-терпкой горечью, которую – в такой форме – он готов был не только терпеть, но даже любить. А от Петиных коленей, на которые Питер его объятьем за пояс и увлек, шел такой жар, что почти смешно было, когда Петя, вдруг прервав молчание, осведомился, рукой, лежавшей на спине, поправляя на нем плед, не мерзнет ли он. - Вроде бы есть что-то смутно знакомое, - небрежно ответил Москва и добавил во взгляд скучающих ноток: - Но не знаю. А должен помнить? - Память у тебя девичья, Арбатов, - обиделась Тверь. Она ждала от него какой-то яркой реакции, но… Подыгрывать в эту игру Михаил был согласен, только оставаясь безупречно незнакомым знакомцем. Никакого баш на баш. Это ведь не его, в конце концов, проблема, что Варя, стремясь нащупать щель в его доспехах невозмутимости, подставляется сама. Хватит с него и того, что он, наметанным взглядом отлично видя, где уязвимо, не бьет кинжалом, как в пору их с Тверью войн, а гуманно колет изящной шпилькой: не заигрывайтесь, сударыня, чай вам не котенок, чтоб вертеть в руках, как заблагорассудится. - С кем не бывает, Варенька, - невинно пожал он плечами. – Иной раз так с работой умаюсь, что в столовую дорогу забываю, приходится на запах искать. - Ты еще скажи, что забываешь, как Петю зовут, - фыркнула Тверь. - Не поверишь, - со смешком ответил Москва, на этот раз честно, - постоянно забываю. «Петроград» с трудом выучил, а его раз! – и опять переименовали. Не люблю я такое обилие новшеств сразу. - Ну-ну, - хмыкнула Варвара, действительно не поверив. – Настойкой клевера лечись, пока Новгород не прознал, а то от шуток про бабью память вовек не отделаешься. - Обязательно, - мурлыкнул Михаил, поднявшись, чтобы проводить гостью до дверей кабинета. – Василисе самые теплые приветствия. Оставшись в одиночестве, он взглянул на часы и улыбнулся: до перерыва оставалось совсем немного времени, а значит, скоро к нему зайдет Петя – договорились пообедать вместе. Вернувшись за стол, он подпер голову, второй рукой придвигая к себе документ, и снова услышал аромат «Любимого букета императрицы». Вот уж не чаял, не чаял… …Ленинград, зайдя за Москвой в кабинет, застал того за интригующим занятием: уже сложив аккуратной стопкой дела, Михаил сидел, развернув стул в сторону окна, и с задумчиво-меланхоличным видом держал близ носа изящно выгнутую запястьем вперед руку. Услышав, как открылась дверь, он лишь повернулся в его сторону и руку немного опустил. - Что это ты такой притихший? – поинтересовался Петр, подходя к Москве. Миша, ни слова не говоря, протянул к его лицу руку. Ленинград машинально подставил ладонь под тыльную сторону его запястья. Носа с кокетливой нежностью коснулся легкий, ностальгический аромат, отзывающийся смутным, не истолкованным теплом на душе. - Будто Мария Федоровна мимо прошла, - удивился Петр. – Откуда?.. - Тверь принесла, - объяснил Михаил. – Теперь «Красная Москва» называется. Петя не без горечи улыбнулся: - Надо же, как жизнь складывается… И, прежде чем отпустить руку Москвы, деликатно повернул ее и поцеловал ладонь.