Тёмная река, туманные берега

9-22 августа 1977 проходила экспедиция советского атомного ледокола «Арктика». Экипаж судна (около 150 моряков) был усилен научными и техническими специалистами, всего на борту было 207 человек. Цель у экспедиции была по тем временам невероятная и по масштабу, и по опасности: достичь Северного полюса в надводном движении. За время похода ледокол преодолел 3852 морских мили, из них 1200 миль с преодолением многолетнего льда. Это было крайне рискованной частью маршрута, и в основу плана легли исследования военного географа и океанолога Ильи Павловича Романова, изучавшего ледовые поля еще с 1950-х. Ледоход вышел из Мурманского порта 9 августа. С 14 августа он вошел в многолетние льды. Капитан судна Юрий Кучиев вспоминал: «С отдельными скоплениями многолетнего льда мы встречались во время плавания на «Ленине» и на «Арктике» до этого похода, но ледяные поля толщиной в несколько метров – такие нам преодолевать не приходилось…» Руководитель рейса Тимофей Гуженко (на минуточку, министр военного флота СССР), бывший на борту, назвал эту часть похода «камнедробилкой», т.к. в этих льдах «Арктика» шла взад-вперед, продвигаясь ударами. 16 августа при ухудшении видимости ледокол встретил поле тяжелого пакового льда, оторвавшегося от канадского массива. При его преодолении два раза происходило заклинивание ледокола, но, тем не менее, «Арктика» продолжала двигаться и 17 августа от него в эфир отправилась радиограмма: «Прибыли 04:00 МСК». Ледокол впервые в мире достиг в активном плавании географической точки Северного полюса. В 9.40 по московскому времени на Северном полюсе был поднят флаг Советского союза. Трогательная подробность: капитан Кучиев прикрепил к флагштоку древко от флага экспедиции Георгия Седова 1914 года, которая в свое время не смогла дойти до полюса (самому Седову экспедиция стоила жизни). Незадолго до этого, в 1974, киностудия имени Горького сняла в Архангельске историко-биографический фильм «Георгий Седов». Ждать было невыносимо. И чем ближе экспедиция продвигалась к Северному полюсу, тем томительнее текли минуты. Наконец, когда Москва позвонил и сообщил, что «Арктика» подходит к многолетним льдам, Ленинград не выдержал и, устроив дома дела, приехал к Михаилу. По правде говоря, в этом не было особой нужды: одна только его просьба, и Миша, выслушав доклад, первым делом бы набрал именно его номер. Но, что греха таить, помимо получения информации практически из первых рук, у этой поездки была и другая цель: Петр жаждал оказаться рядом с Москвой, когда придет главная новость, увидеть и услышать его реакцию – самую первую, не замутненную ничем. В такие моменты Михаил был восхитителен настолько, что голова шла кругом, и Питер не мог сказать, что тому причиной – пленяющая живость Мишиных эмоций, очарование их многочисленных проявлений или пьянящее осознание, что от него Москва не таится. Наверное, все сразу, но последнее особенно. Словом, Петр уже несколько дней жил у Михаила, пользовался его домашним кабинетом, чтобы контролировать ленинградские дела, и прикармливал повадившегося прилетать на Мишин балкон из какой-то голубятни изящного бело-черного гривуна. Москва грозился найти хозяина, купить голубя и отправить «в ссылку» в Ленинград: «Сегодня этот птеродактиль один прилетает, через неделю подружку приведет, а через две всю голубятню и парочку соседей. И прибрать за собой никто из них не удосужится! А если кто-то решит на ПМЖ у меня устроиться?» Довод, что гривун сильно привязывается к своей голубятне и ему в голову не придет переселяться, Михаила не слишком убедил. Зато неожиданно возымело действие замечание: «Между прочим, гривуны – одни из лучших летунов среди голубей, а ты его птеродактилем обзываешь» - на следующий день Москва с ехидной почтительностью величал голубя Мересьевым. Быть может, этот день, как и предыдущие, прошел бы в той же манере. Но ранним утром – за окном едва светало – их разбудил телефонный звонок. Точнее, разбудил он сначала только Москву – тот, крепким сном никогда не отличавшийся, сразу встревожено вскинулся и этим нервным рывком сбросил с себя руку Ленинграда. Не вполне спросонья осознавая, в чем дело, Петр уже намеревался спросить, куда он подхватился в такую даже для него несусветную рань, но Михаил, сонно пошатнувшись на ходу, ускользнул к телефону. Вдруг сообразив, кто и по какому поводу может звонить Москве, Петр тоже поспешил подняться. В коридоре, мельком глянув на часы, он обнаружил, что времени-то только пятый час. Москва, сжав трубку в руке, сидел на краю стола с выражением сонной рассеянности, но часто моргающие из-за преждевременного подъема глаза уже вполне осмысленным взглядом бесцельно скользили по кабинету, пока собеседник говорил. Привалившись плечом к дверному косяку, Петр спонтанно подумал, что в таком виде, не успев еще навести привычный лоск, Миша похож на очаровательный золотистый одуванчик. Москва чему-то заулыбался, кивая не могущему этого видеть собеседнику, поблагодарил и повесил трубку. Глаза у него прямо-таки сияли. - Ну? – нетерпеливо спросил Питер. Михаил улыбнулся шире. - Прибыли, - торжественно сообщил он и, хлопнув себя от избытка чувств по колену, восхищенно и гордо добавил: - Смогли ж таки! Тютелька в тютельку попали! Петр рассмеялся от радости. Покорила «Арктика» Арктику! Сколько мечтали об этом, и вот, наконец, поддался ледяной океан. - Стержень для флага теперь будут готовить, - поделился подробностями плана Москва. Петр внимательно слушал. – А после того, как знамя наше водрузят, пробы и материалы для исследований возьмут. И домой. - Награждение-то когда? – полюбопытствовал Ленинград. – Герои ведь. - Как только, так сразу, - отрезал Михаил. – Даже не обсуждается. Всех двести семь! Заслужили. Долг свой выполнили, да как красиво. С чем я вас, Петр Петрович, - подмигнул Москва, - и поздравляю: с прекрасными людьми рядом живем. - Я вас тоже, Михаил Иванович, - улыбнулся Питер. Потом, конечно, была суета: Москве кто-то звонил, Москва кому-то звонил, звучали поздравления, намечались мероприятия, встречи. Поняв, что доспать они теперь уже вряд ли смогут – умыться-то дали урывками – Петр сходил на кухню, сварил кофе себе, Мише заварил чай. Себе без сахара, но со сливками – чтобы хоть чем-то скомпенсировать категорическую неспособность плотно (а иногда и вообще) позавтракать в столь ранний час. Мише – с медом, потому что кое-кто любит, чтоб было сладко. И еще обязательно чтобы рядом стояла какая-нибудь вазочка с конфетами или вареньем, или блюдо с булочками, или пряники лежали… Словом, чтобы в момент чаепития в голове господствовала только одна мысль: жить невыносимо хорошо, но ради еще одной чашечки он все-таки готов это вынести. Когда он вернулся в кабинет, Михаил все еще непринужденно восседал на столе, но рядом с ним уже лежала записная книжка с какими-то рабочими пометками относительно «Арктики» и ее экипажа, сделанными в ходе бесед с ответственными лицами. Увидев его, Миша, не прерывая разговора – он как раз говорил Севастополю, что ледокол цели достиг – заинтересованно посмотрел на чашки. В трубке раздалось троекратное «ура», столь громогласное, что Михаил, смущенно поморщившись, ее отодвинул от уха подальше и взял свободной рукой у подошедшего Петра чашку с чаем. Затем он вернул трубку к уху и одновременно красноречиво вскинул голову. Петя понятливо склонился к нему. Москва в знак благодарности чмокнул его в губы и, тут же отстранившись, заверил Севастополь: - Да-да, Вася, я тебя слушаю. Он глотнул из чашки и добавил: - Просто чай пью. – Короткая пауза. – Да, спасибо. Петр ясно представил, как Севастополь при известии о чае с чувством желает: «Приятного чаепития, Михаил Иванович!» Еще с такой широкой улыбкой. Шире было только тогда, когда он во время визитов желал им с Мишей спокойной ночи. Смешливо-лукавым тоном, не оставляющим сомнений в том, что желает он им ночи отнюдь не спокойной, а с точностью до наоборот. Невольно заразившись тем же задором, которым веяло от воспоминаний, Ленинград свою чашку с кофе поставил подальше. Тянуло на невинные шалости. Он все еще стоял вплотную к Москве. Тот, краем глаза заметив манипуляцию с чашкой, с вполне предсказуемым любопытством повернул к нему голову. Петр поймал его лицо ладонями и поцеловал – не коротким чмоком, а мягким, тягучим поцелуем. Москва с энтузиазмом ответил, все еще держа телефонную трубку. Поцелуй сквозь медовую нотку слегка горчил пряным оттенком чабреца. Севастополь, очевидно, какое-то время говорил, а потом задал вопрос, потому что Миша стиснул трубку в пальцах и сделал намек на попытку отстраниться. Петр нехотя отпустил. Москва, прижав трубку к уху плечом, слегка ошалело запустил руку в волосы, пятерней убирая растрепанные пряди назад, и произнес, на немузыкальный слух, без малейшей запинки: - Да нет, миль там будет… 1200, если не ошибаюсь. Слушая ответ, он говоряще посмотрел на Ленинград и закатил глаза. Петр усмехнулся: друг там явно сел на любимого конька, и из его полной морского жаргона речи Михаил теперь едва ли понимает половину. - Мало ли что тебе Одесса сказала? – фыркнул между тем Миша. – «Виноват» он… Да прощаю, прощаю, куда я денусь… Севастополь говорил что-то еще. Москве вежливость и симпатия к нему не позволяли прервать разговор на полуслове, но интерес к беседе он уже явно потерял и начал скучать. Петя с затаенным азартом ждал, когда у Миши лопнет терпение – в бытовых ситуациях оно не сказать чтобы было таким уж выдающимся, как на работе – не так сильна мотивация сдерживаться. Наконец, Москва, негодующе сделав пару глотков чая, отставил чашку, властно притянул Ленинград за рубашку к себе и возобновил поцелуй. Вася, озадаченный долгим молчанием, видимо, снова стал что-то спрашивать. Михаил на этот раз отвел руку за спину, вслепую ткнул куда-то трубкой. Не попал, попробовал снова. Щелкнул рычажок – трубка, соскользнув по корпусу, все-таки встала на место. Мишина рука, отпустив рубашку, с уверенной вальяжностью двинулась вверх по груди и, огладив плечо, переместилась на спину, обнимая. Вторая, с некоторым запозданием из-за телефона, тоже скользнула за плечо. Питер своего предела выдержки достиг еще пока ждал, когда кончится терпение у Москвы, поэтому резче, чем хотелось бы показать (зато ровно так, как желал сделать), прижал Михаила к себе. Миша негромким, отчетливо покровительственным бархатистым смешком раззадорил его еще больше. Вот ведь!.. Не придумав, какими словами охарактеризовать этого златоглавого провокатора, слишком хорошо умеющего задавать ему тон, Петр с пылом углубил поцелуй. Пальцы Москвы дрогнули, зацепили ткань рубашки. «То-то же», - удовлетворенно подумал Петя. Проклятый телефон прервал их на самом интересном месте. Не то чтобы у происходящего действа имелся какой-то сценарий или менее интересные моменты в принципе – только не с Москвой. Но, когда вы размышляете, стоит ли предложить своему визави продолжить обмен утренними «любезностями» на близстоящем диване, о котором вам в такие минуты отнюдь не хочется по-доброму шутить на тему буржуазных излишеств, или же вы будете в своем праве, если просто перенесете свою пассию туда (ведь так удобно обнимает!)… и тут вас отвлекают от этого исключительно приятного времяпрепровождения, - место действительно кажется не иначе как самым интересным. Петр нехотя отстранился, но не слишком далеко. Москва с раздраженным выдохом обернулся на телефон. Тот настойчиво звенел. - Я говорил, что мы живем рядом с прекрасными людьми? – вспомнил Михаил, неодобрительно косясь на аппарат. – Я на радостях непростительно поторопился с выводами. Телефон звенел. - Ты отвечать будешь? – уточнил Ленинград, решая, должен ли он убрать ладони с поясницы Москвы. Мишины руки с неохотой сползли с его плеч: - Долго трезвонят; значит, что-то важное. Петр его отпустил и, взяв свою чашку, присел на диван. Что ж… Мягко говоря, досадно. Но, по крайней мере, кофе остыл до приятной температуры. Москва, положив руку на телефон, сделал глубокий медленный вздох, настраиваясь на разговор, и, быстро сняв трубку, ровно и уверенно произнес: - Да, алло. Зачем Миша каждый раз говорит «да» перед «алло», вряд ли мог сказать даже он сам. Но на взгляд Пети в этом определенно было что-то занятное. Он пил кофе, наблюдая за Москвой. Тот говорил с кем-то из горсовета, сначала украдкой допивая чай, потом просто бездумно накручивая на палец телефонный провод. Порой они встречались взглядами, и тогда Миша тоскливо приподнимал брови, давая понять, что он тоже не в восторге. Наконец, закончив разговор, он наклонился в сторону, чтобы положить трубку. - Придется ехать в горсовет, - сообщил Михаил, выпрямляясь. Движение спонтанно изменилось: он от души потянулся, разминая быстро затекающие из-за недосыпа мышцы, и сладко протянул, выгнув спину: - А потом в горко-о-ом… - Если обеспечишь мне телефон и стол, поеду с тобой, - хмыкнув, предложил Петр. Миша лукаво склонил голову набок: - А если телефон и половину стола, но моего? - Ты еще торгуешься? – шутливо упрекнул Петя. – Ай-ай-ай. Где же твоя хваленая хлебосольность, дорогая моя столица? Не можешь гостю целый стол предоставить. - Так ведь дефицит нынче, Петенька, - кротко пожал плечами Москва. – И потом, в тесноте да не в обиде. Ленинград усмехнулся: - Так и быть, полстола. Но вечером погуляем. - О, на променад я всегда согласен, - заверил Михаил. – Даже когда ты меня на ночь глядя тащишь на звезды смотреть. - И самым бесстыдным образом спишь у меня на коленях, - фыркнул Петр. - А я никогда не говорил, что не буду спать, - невинно улыбнулся Миша. Возразить было нечего. Да и, положа руку на сердце, созерцать ночное великолепие, перебирая мягкие Мишины волосы или ощущая приятную тяжесть на плече и размеренное теплое дыхание на шее, было хорошо. - Давай собираться тогда, - решил Петр. – Только, - он озорно взглянул на Москву, - Мересьеву подарок оставим. Михаил со стоном вскинул голову к потолку. - Я точно сошлю его на Неву, - пригрозил он.