Детка

NF — Can You Hold Me Can you hold me in your arms?

Генри недоверчиво щурится, поудобнее перехватывает нож, пока Эмма суетится вокруг него. — Еще блинчиков? Не сверли взглядом Киллиана, это невежливо. — Ага. Джонс смотрит на нее, на то, как она накладывает завтрак сыну, и на мгновение, на полсекунды, представляет, каково бы это было — быть с ней. Жить одной семьей, учить Генри карточным трюкам. Любить ее всем израненным сердцем. Мечты, пустые мечты. Киллиан — однорукий вор, бродяга и пьяница, не имеющий за душой ничего, чем он может привлечь правильную, идеальную Эмму? Копа, мать-одиночку, живущую в маленькой, но очень уютной квартире? — Позавтракал? Генри, тебя же подвезет Арчи? — Ага. Парень еще немного сверлит вора подозрительным взглядом, потом встает, чмокает маму в щеку, хватает гитару, рюкзак и хлопает дверью. — Поехали в участок. Потом целых два часа художник со слов Джонса рисует Крокодила. Век бы его рожу не видеть, но кто спросит несчастного, мучающегося похмельем вора? Лишь после того, как портрет дорисован, после того, как Эмма получает очередной нагоняй от босса, клянется, что она ищет не Старика, а мужика, имеющего виды на сестру ее парня (которым вновь становится несчастный Киллиан), Джонса отпускают. Вернее, его выводит Свон, сажает в свой желтый Жучок и сама садится на место водителя. Замирает, откинувшись на сиденье. — Могу я вернуться в мотель? — несмело спрашивает Киллиан. — Знаешь, Джонс, что самое противное? Босс поверил, что ты мой парень. — Малышка, он тебе польстил, — уже совсем другим тоном замечает вор. — Посмотри на меня. Хоть сейчас на обложку журнала. Детектив бросает на него смешливый взгляд. — Небритый, в грязной одежде, с дыханием, от которого… уф, можно захмелеть. Да, он мне «польстил». Про то, что у мужчины есть только одна рука, она не упоминает. Заводит мотор, выезжает с парковки. — Значит, твой мотель? И почему ты сказал, что за тобой могут следить? — Хотел тебя пощупать за задницу. — Киллиан! Ты отвратителен! — Эмма бьет кулаком по плечу мужчины. — Эй! Больно! — Так тебе и надо. Вернувшись в свой номер, весь остаток дня Джонс предается унынию и скуке. Детектив непрозрачно намекнула ему, что отстрелит ему яйца, если засечет его возле Детки. Собрав силы, побрившись и даже ополоснувшись ледяной водой, Киллиан выбирается из мотеля поздним вечером. Видимо, уровень его отчаяния превышает все возможные лимиты, поэтому он решает пойти в гей-клуб. Что, если сняв там симпатичного паренька, он забудет о Детке? Надежды на это мало, но ведь стоит попытаться, верно? — Не злись на нее, — шепчет Питер. — Пожалуйста. Она просто глупая девчонка. Феликс не оглядывается. Так и стоит, наблюдая за всполохами неоновой вывески «Coca Cola» за окном. Он боится повернуться, потому что знает, если увидит Пэна, взглянет на его белые, голые ноги, не прикрытые одеялом, то согласится на всё, что угодно. А Феликс не хочет прощать Венди. Уж кого-кого, но только не эту заносчивую суку. Он сжимает кулаки, так сильно, что чувствует, как в кожу ладоней врезаются короткие, обгрызенные ногти. — Ты ведь знаешь, что я ради тебя… — Знаю. Питер переворачивается на живот, упирает подборок в подушку. Феликс дергает головой, сжимает зубы. Злится, отчаянно злится, но сдерживается. Давится чувствами, словами, едва выговаривает: — Какого черта, Пэн? Какого черта? — Я не могу на нее злиться. Ты же знаешь. Феликс всё же оборачивается. — Ну почему?! Почему у тебя никогда нет этого… даже когда тебе показали Кевина, ты не сделал ничего! После всего, всего, что он тебе… после всех раз, когда он тебя насиловал, ты не смог его застрелить! Пэн задумчиво хмурится. — Во мне нет этого. Просто нет. — Просто у тебя внутри что-то, что не дает тебе жить нормально. Это ведь не из-за твоего отчима. Уверен, что ты и раньше был психом! В ту же секунду, что эти слова вырываются из его рта, Феликс сожалеет о них. Питер обжигает его резким взглядом, садится на кровати. — Да! Я псих! Потому что только псих, только сумасшедший будет с тобой! Ты недостоин другого! Пощечина, за которой следует падение и безумный, громкий смех. Феликс замирает, потрясенно смотрит на свою ладонь, которой ударил Пэна. — Я не… я не хотел… Он отходит от кровати, поднимает руки, загнанно дыша. Сорвался, снова сорвался, ударил, хоть и обещал, что это больше никогда не повторится, что он никогда не поднимет руку на Питера. Феликс выбегает из комнаты. Пэн, заходящийся в смехе, не слышит, как хлопает входная дверь. Минут через пять, когда он успокаивается, стучат в эту злосчастную дверь. — Как же вы достали, малолетки! — ругается женщина. Судя по всему, соседка снизу. Когда Питер открывает перед ней дверь, у нее вырывается невольное: — Тебе что, парень одежду не покупает? Пэн поднимает бровь, запахивается в простыню, отмахивается: — Просто ты стучишься в то время, когда я голый. Интересно, почему? Хочешь посмотреть? — О, нет! Я в очередной раз прошу вас быть потише. Всего лишь. Два часа ночи, серьезно. Питер, пожалуй, впервые замечает, насколько она красива. Особенно сейчас, без косметики, усталая, в шелковом черном халате, она кажется удивительно беззащитной и хрупкой. Парень снова заходится в нервном смехе, пытается сдержаться, хватает себя за щеки, силой опуская безумную улыбку. Женщина озадаченно смотрит на него, неожиданно говорит: — Да, хочу посмотреть на тебя голого, — Питер резко прекращает смеяться. — Успокоился? Она дотрагивается до красной, горящей щеки парня, на что тот отшатывается. — Приложи лед, а то еще синяки останутся. — Хорошо. Спасибо. Мы больше не будем шуметь. — Отлично. И… — брюнетка прикусывает губу. Улыбается. Питер отстраненно отмечает, что эта хищная, идеальная улыбка кажется ему знакомой. — Ничего. В спальне он находит свой «шлюшный наряд» — блестящая, полупрозрачная маечка, обтягивающие кожаные штаны и сапоги на платформе. Образ довершают подведенные черным глаза и синяк на скуле. Спустя полчаса Питер Пэн находится в гей-клубе, намереваясь надраться, как последний ирландец, и отдаться какому-нибудь типу прямо в туалете. Видимо, Киллиан слишком пьян, или тот парень всё-таки подсунул ему таблетку, потому что на танцполе он видит Детку, как всегда, смертельно красивого, в компании двух парней, зажимающих его спереди и сзади. Смуглые руки, скользящие по спине вниз, кажутся настоящим преступлением. Мир схлопывается до этих троих, до того, с какой безысходной тоской Детка отдается поцелуям с этими незнакомцами. Иногда Джонс жалеет о том, что он сначала делает и лишь потом думает, но не в этот раз. Он вытаскивает Детку за руку из этого мерзкого сандвича, прижимает его к себе в собственническом жесте, тащит его на улицу. Холодный воздух немного отрезвляет Пэна. Он трясет головой, стараясь унять шум крови в ушах, узнает Киллиана, пьяно смеется. — Ты ведь меня хочешь! — Да, хочу, — покладисто соглашается Джонс. — Так возьми! Пэн цепляется за него, как утопающий за спасательный круг. Зарывается пальцами в черные волосы, дышит часто-часто. Сипло спрашивает: — Ты меня любишь? — Да. Даже сейчас, на расстоянии поцелуя, не понять, какого цвета у него глаза. Мужчина обнимает Питера, отмечает, что тот уже основательно замерз. А потом Детка его целует. Его губы оказываются неожиданно сухими и настойчивыми, и Киллиан чувствует себя суперновой звездой. А потом их языки сплетаются. Зрачки у Детки огромные. Интересно, вспомнит ли он назавтра хоть что-нибудь из этого? Киллиан поднимает ткань маечки, «как ты не околел еще, идиот, на улице сентябрь!», шарит по гладкой, алебастровой коже горячей ладонью. Джонс воображал это совершенно по другому. Медленно и нежно, а не так, словно тебя насилуют языком. — Поехали к тебе, — шепчет Детка. Мужчина снимает куртку, накидывает ее на острые плечи. — Я хочу, чтобы ты меня трахнул. В кои-то веки Киллиан рад тому, что в его отсутствие в номере прибрались. Пэн толкает его на кровать, снимает майку. Красивый. Очень. Джонс утыкается лицом во впалый живот, вдыхает — сигареты и хвоя, и тонкое, едва уловимое, свежее, как морской бриз. Пэн замирает от яркости ощущений. От того, что мужчина сползает с кровати и становится перед ним на колени. Целует нежную кожу возле пупка. Медленно, мучительно медленно расстегивает застежку на брюках, стягивает их вниз. На нем нет трусов. Пэну вдруг становится стыдно и его щеки розовеют. Впервые за долгое время он стыдится. Но не наготы, а того, что она обычно вызывает — животную, грязную похоть. Смотрит на него — снизу вверх, во взгляде немое, бесконечное обожание. «Ты правда этого хочешь?». Кивок. Так же медленно снимает с него сапоги. Целует в худое, костлявое колено, в очередной раз опаской смотря вверх. Настоящий? Не растворится ли, если разорвать зрительный контакт? — Всё хорошо, — подбадривает мужчину Пэн. Ласковым прикосновением тонких пальцев сажает его на кровать. Садится рядом, в очередной раз целует. Снимает с него футболку, цепляется взглядом за протез руки в черной перчатке. Джонс гладит его по бедру, целует в кончик носа. Он не спрашивает о том, откуда взялись желтые синяки на бедрах или кто его ударил по лицу. Даже отпечатки рук на плечах остаются без комментариев. Киллиан едва ли замечает всё это, потому что его одержимость, Детка перед ним, стягивает с мужчины джинсы. В полумраке комнаты кожа Детки светится. Они долго и нежно любят друг друга. Пэн отзывается на каждое движение, на каждый поцелуй, запечатленный на шее и лопатках. И уже после этого, после того, как Питер откатывается на край широкой, двуспальной кровати, Джонс спрашивает: — Ты в порядке? Пэн всхлипывает. — Эй, что случилось? Я сделал тебе больно? — Нет, вот именно, что нет. Мальчишка, глупый, несчастный мальчишка. — Тогда почему ты… что не так? — Всё так! — Питер оборачивается, приникает к мужчине. — Обними меня. Просто обними, ладно? — Ладно. Киллиан напряженно размышляет, пока Пэн хлюпает носом на его груди. — Ты… откуда эти синяки? Кто тебя ударил? — Не хочу об этом. Расскажи мне сказку. — Сказку? — Да. — Хорошо. — Вор несколько секунд размышляет, затем начинает тихим, убаюкивающим голосом. — Жила была злая королева. Она была очень красивой и очень одинокой. Настолько, что она разговаривала с зеркалами в замке и с яблонями, которыми был засажен королевский сад. Однажды...