Styx (Run me out)

      Ночь какая-то, назовем ее «ночь последняя». Прикройте глаза, расслабьтесь и жуйте свой попкорн. Мы — симуляции симуляций. Очевидные совпадения с реальными трагедиями - лишь совпадения. Рано или поздно приходит понимание: выдумок не бывает. Нас читают по кофейной гуще, видят в ладонях и срисовывают с астрономических карт. Все писатели - шаманы. Все романистки - ведьмы. Сжечь, сжечь, сжечь! Сдержитесь, читая о заветном плоде и пылающих мечах. На ваши цветки никто не покушается. Пройдет вечность, а их так и не сорвут. Вы станете прототипом обывателя, пьянчужки, многодетной матери, работника месяца. Просто застрянете на второй строке второй страницы на веки вечные. Есть еще шанс, что с вами случится Джордж, и рейтинги истории взлетят до небес, до уровня бестселлеров. Предупреждаю - рейтинги обязательно рухнут. Джордж — он тоже не универсальный двигатель популярности. Только послушайте, только никому не рассказывайте. Ох уж этот Джордж, непонятный, испуганный Джордж. Мы с ним когда-то не планировали взрослеть. Повзрослевши, решили не умирать. Умирая — вот логика! — я понадеялся, что будет не больно. Хотя бы не очень больно. Не так. Джордж смотрит светлыми глазами —я все еще люблю эти глаза. Люблю вечную безуминку, затаившуюся на дне расширенного зрачка. Джордж моргает, мешая мне рассматривать правду. Если бы руки Джорджа не держали канистру с бензином, любить было бы чуточку проще. Я уговариваю его сдаться, а он методично поливает меня горючим. Бодрым шагом обходит свои владения, не упуская ни сантиметра. Я не связан, чтобы вы понимали, к моей голове не приставлен пистолет. Я умоляю его сдаться, а не пощадить. Так-то. Таков мой эпилог, и ваш был бы ничуть не лучше. Закончив, Джордж берет мое лицо в ладони. Как будто позирует для тупой фотографии с солнцем. — Я не хочу этого делать. Ты же знаешь… Расчетливый манипулятор больше не тень своего друга. Больше не сын. Больше не друг. Больше… больше ничто. Жить всем хочется, не всем можется. Канистра с булькающим звуком пророчит худший из исходов. Последние капли падают на черный от копоти пол. Шестой этаж скоро догорит, дотлеет, и я вместе с ним. Вместе с Джорджем. Он как-то обмолвился, что сожжет меня, если я попытаюсь уйти. Тогда я подумал, что буду жить вечно. Я стучусь в обшарпанную дверь каждую среду. Не заперто, но без стука заходить не принято. Двенадцать месяцев, две недели и три дня. Это продолжается, это не заканчивается. Обычная дверь, сколоченная наспех в начале семидесятых. Заметная вмятина в форме кулака — ее главное украшение. Кровь давно смыта, осталось только четыре углубления от костяшек. Мягкое, старое дерево запечатлело мое нетерпение. Оно запечатлело Меня. От здания по улице тянутся столбы, сверху донизу обклеенные листовками. Бумажным клонам холодно, они то и дело слетают на землю. Невостребованные, как и год назад, и два, и три. Объявление призывает противно-оранжевыми буквами. Краска плачет, краски почти и нет, остались контуры контуров. Чем больше объявлений, тем лучше. Так есть шанс, что обратят внимание. Шанс - Миф, Шанс - Легенда. Шанс - Розыгрыш. Бог знает, сколько несчастное путешествовало и приглашало, пока не наткнулось на мою помятую физиономию. Ничем не примечательный листок бумаги. Адрес скорее угадывался, чем читался. В отредактированном виде текст поражал. Как он скучен, как он мог меня зацепить? С влюбленностью в людей та же история, вам не кажется?... Был четверг, объявление вопило: «Каждую среду». Было три утра, объявление предупреждало: «Восемь вечера». От предвкушения неудачи поджимались пальцы на ногах. Лужи-зеркала показывали фиолетово-серое небо. Одинокое, готовое разрыдаться небо знало, чем дело кончится. Небо помалкивало. Такая уж ему отведена роль. Молчать на день второй, на день третий и в любой другой день. Нейтралитет — значит невмешательство. Значит, безразличие. Мне не открыли в три утра. Я эффектно ломился и не менее эффектно плакал от бессилия. Слезы кинематографично размывали копоть. Легкие выкашливали дым. А мы оставались грязными несмотря ни на что. Почему все случилось не вчера, не днем, не с кем-то другим? Двенадцать месяцев, две недели и три дня. Это продолжается, это не заканчивается. Опытный зомби в череде зомби, явился засвидетельствовать себя Дому. Мертвяк пожаловал, скребется — откройте. Женщина с коляской уже не спешит, я знаю, что сегодня ее малышу год. Я знаю столько бесполезных вещей благодаря этому месту. Раньше в угрюмом здании была ночлежка для бездомных. Лавочку прикрыли, когда у троих постояльцев обнаружилась открытая форма туберкулеза. Цивилизованная Англия возмутилась и предприняла соответствующие меры. У Зомби все еще глаза слезятся от допотопного хлора. Комнаты оборудованы кварцем. Недобольница для недоживых. Зато все по галочке, по букве закона. Кварц покрыт слоем пыли — никто не пользуется. Туберкулезная палочка чувствует себя вольготно в спертом воздухе. Вентиляция загнулась еще в девяностых. Мы изредка открываем окна, те, что не заложены кирпичом. Окон немного, по правде говоря. Туберкулез говорит: «Я счастлив». Мне кажется, он плавает в стиле баттерфляй в смешной красной шапочке. Прорезиненной, цвета крови. Туберкулез, или, как любят писать классики, чахотка. Болезнь стран третьего мира, она, тем не менее, до сих пор является престижной. Покашляйте, покашляйте громче. Нет, это всего лишь простуда. Шарахаться надо не только людей, шарахайтесь так же их собак, кошек, черепашек. Золотых рыбок оставьте в покое. Не смывайте их в унитаз. Поставьте аквариум на место. Помимо легких, поражается… да что угодно. Я не врач, просто удосужился как-то в очереди почитать брошюры. В конце буклета красным выделено: «Риск для обычных граждан минимален». На заметку: отправить автору адрес нашего клуба. На заметку: отправить ему же конверт с высушенной мокротой. Ничего страшного, «риск минимален». Почему риск должен быть минимален неравномерно? Восторжествует справедливость и нездоровая филантропия. Иногда я начинаю думать как Джордж. Вернемся к Англии, вернемся к Зомби. Если вы уже запутались, распутывайтесь собственными силами. Судьба наших предшественников — не наша судьба или что-то в этом роде. Я хотел начать с возвышенной ноты. Чем дальше в дом, тем меньше иллюзий и надежд. Какие надежды- под ногами хрустят тараканьи тушки. Сколько бы ни вымели накануне, они неизменно наползут, обязательно умрут на виду. Узор на паркете- это вдавленный хитин. Изысканный орнамент на стенах- это плесень. Всепроедающая зараза. Подвал набит, по общему мнению, органическими отходами. Наш стиль понятен не всем, кто-то предпочитает места почище. Уют — важная составляющая. Когда всю жизнь пашите на трех работах, а в результате коротаете дни на больничной койке, рассчитывайте на уют. Багамы со знойными мачо, манговый коктейль, расставленные под солнцем шезлонги — очень смешно. Смешно до слез. Уют и Роскошь стоят в разных весовых категориях. Одно подчеркните коралловым, другое обведите синим. Синим, как губы покойника. Забудьте про солнце. Только черные матрасы, черный кофе и закрашенные наспех стены. Не переживайте, плесень все еще видно. Нет, денег не нужно. Принесите любовь, сколько не жалко. Снимите очки, останьтесь беззащитным. Здесь никто не прикует вас к капельнице ввиду отсутствия персонала и нужного оборудования. Если вам станет плохо, есть телефон. Один нюанс: в случае чрезвычайной ситуации аппарат не будет работать. Точно. Чувствуйте себя как дома. Из недостатков: сдавшись, вы, скорее всего, проживете дольше запланированного. Успеете заплатить по кредитам, узнать, что ваша жена спит с другим мужчиной или другой женщиной. Вы узнаете, что дочь сделала аборт, потому что ее анализ на ВИЧ оказался положительным. Дом ни в чем не виноват. Он такая же жертва, без права голоса. Гостиную освещает одинокая лампочка, висящая на чахлом проводе. Лампочка раскачивается туда-сюда. Тени-хищники, их очертания, всегда выглядят по-разному. Ползают ли по вам мурашки, холодно или тепло. Они всегда там, на стенах, такие загадочные. Тени-падальщики, я склонен думать, они ждут пиршества. Где же еще, если не здесь, в обители нашей. Три сигнальных раскачивания- плачьте навзрыд о себе несчастных. Носовые платки в правом углу, в коробке из-под телевизора. Кофеварочная машина в левом углу. Стаканчики с собой. Смертники приходят только для того, чтобы выжать себя до капли перед ликующей толпой. Все мы зрители, все мы гладиаторы. Сжечь. Сжечь. Сжечь. Сфальшивь хоть раз - опущенный вниз палец ухнет к полу. Солирует Клэр. Клэр возвышается над проблемами, когда очередь доходит на нее. В отличие от именитых ораторов и сплошь положительных политиков, она читает себя настоящую. Цитирует не самую лучшую жизнь без бумажки и репетиций. У нее не дрожит голос. Она нам ничего не должна. Со впалого живота Клэр на нас таращится ее достопримечательность, ее клеймо. С виду - обычная дырка. Гладкие, блестящие края похожи на карамель. То ли губы младенца, то ли уста опытной шлюхи. Кожа у Клэр сухая, желтая, трескается при малейшем движении. Клэр отождествляет собой осень: сначала она желтеет, потом гниет заживо. Клэр пахнет болотами и торфом. И кто же вспомнит про дыру в ее животе? Уберите табличку с именем — имя исчезнет вместе с историей Клэр. Лучший способ не попасть впросак - постоянно смотреть и строить ассоциации. Сентябрь, октябрь, ноябрь. Клэр хвалится раком прямой кишки, как личным достижением. Она сорок лет синтезировала мутированные клетки, они ее дети. Других все равно не нажила. Предшественники Клэр тоже были не из робкого десятка, жаль, умерли до моего прихода. У них тоже были отверстия в неположенных местах, но где теперь эти уникальные личности… Канули в Лету, как все прекрасное. Никто не увидит. Никто не узнает. Престарелая леди отсоединяет приемник. Амбре кишечного содержимого разносится над нашими головами. Никто не увидит? Никто не узнает? ТОГДА ЧТО это? Клэр трясет кулечком с такой яростью и задором, что мне становится завидно. Смерть говорит себе: ни с места. Пакетик кажется смерти чересчур тонким. Десятая демонстрация за год, всякое случалось, сегодня я, разочарованный, дышу ртом. Даже за десять сеансов вы не можете привыкнуть к запаху чужих испражнений. Не пытайтесь. Вам такой опыт не нужен. Если вы не симулянт, конечно. Формально говоря, нашей примадонне не стоит хвалиться столь пикантной проблемой, но она хвалится. Поднимает подол так изящно, словно там и правда есть на что посмотреть. Новички всегда в восторге. Новички прикладывают растопыренные пальцы и делают вид, что ошарашены. У них трясутся подбородки, а глаза становятся противно влажными. Новички никогда не плачут. Их даже Сьюзен не проняла! Кто-то же должен рассказать о Сьюзен и ее меланоме. Если бы все Сьюзен были такими, мир бы заиграл новыми красками. Строго говоря, Сьюзен никакая не Сьюзен, она Майкл. Десять лет назад Майклу взбрело в голову, что бог где-то напортачил с его хромосомами. Теперь он миловидная Сью: узкие бедра, узкие плечи. Она. Ее. Ей. У нее метастазы в костях, легких и печени. Глаза, как и хромосомы, разные. Икс и Игрек. Карий и зеленый. Карий в честь отца, который отказался от сына. На пороге смерти отец сказал Сьюзен: я тебя ненавижу, Майкл. Гори в аду, Майкл. Искрометное «педик» — уже не оскорбление. Душераздирающе? Слезы размером с жемчужину все равно не катятся по уродливым лицам, не падают на пол. У папаши Сью был цирроз печени. По пьяни он избивал жену, а если был в настроении, то игриво ее насиловал. Она ушла и случайно оставила семилетнего Майкла. Бросила, будем честными. Она, вот ирония, мечтала о дочери. Всегда боялась, что Майкл превратится в копию ее страхов. Майкл понимал мать без слов, пока та была рядом. Неудивительно, что мальчик предпочел стать девочкой. Неудивительно, что теперь, умирающий, он счастлив, как никогда. Простите - она. Она. Сьюзен навещала отца — он ее проклинал. Сьюзен прощала его — он кидал в нее пластмассовым подносом. В один прекрасный день сердце родителя остановилось. Воспользовавшись затишьем, Сьюзен двадцать минут объясняла трупу, что между педиком и транссексуалом огромная разница. Зомби согласно кивают, ну конечно, идиоту понятно — разница есть. Ах, эта Сьюзен… Потратила столько сил, времени, денег, чтобы стать прекрасной бабочкой. Результат ее грез ни с чем несравним. Похоже на детский кошмар, живущий под кроватью. Его вытащили на свет божий, а он бы предпочел дальше обитать среди пыли и сломанных игрушек. Сьюзен поставили диагноз пять лет назад, настаивали на прекращении гормонотерапии, иначе конец. Отгадайте, чего упрямая Сьюзен не сделала? В ней еще теплится тень мальчика. Мальчики, как известно, склонны к самоуничтожению. Да. Мы склонны. Сьюзен убивает не меланома, ее убивает Майкл. Все эти бляшки и выросты закономерны. По крайней мере, ничего не надо прятать и одним секретом меньше. За этот секрет, как бы уродлив он ни был, Сьюзен не получит по почкам, ее не отволокут за волосы в церковь. Любовь набожна и трезва, когда дело касается смены пола. Любовь, которую знала Сьюзен, ужасна. Она предпочитает слово «ненависть». Вместо «аминь» мы скажем: — Да пошел он! — Да пошла она! — Да пошли они! Что вы сделали с нашей Сьюзен? Мы проклинаем весь мир. Мир с нами уже попрощался, он нас уже не замечает. В каком-то смысле, никакой я не симулянт. Ты можешь не курить, но если будешь дышать табачным дымом каждый день, станешь пассивно зависимым. Я вдыхал смерть относительно долго — моей матери вырезали матку, но она все равно умерла. Рак - это когда вы не успеваете… Сидя рядом с честными зомби, я воскрешаю ее ненадолго. Она - в Элис. Она - в Марисе. Она - в Сьюзен и ее ненастоящем бюсте. Она в чахлой герани, которую поливают через раз. Через раз водой, чаще растворимым кофе. Герань — кофеманка. Вечно бодрствует и никогда не цветет. Я засыпаю прямо на своем стуле, перекинув ногу на ногу. Такое поведение в порядке вещей - половина присутствующих сидит на химиопрепаратах. Не зря у Клэр кожа сухая и желтая. Старая бесстыдница, кстати, забудьте о ней. Пришло время воссоединения. Обжималово и хруст костей. Половицы скрипят, сжатые зубы скрипят. На моей груди красуется «Эсбо». Я думаю о тропических лесах, влажном горячем воздухе. Жду своей очереди помолчать, пока остальные всласть настрадаются. Жду. Зомби трусливо обходят меня стороной, как самого заразного и хрупкого. Я отождествляю уныние, от которого они бежали так долго. У них не хватает такта, иногда слов, прогнать «Эсбо». Я остаюсь, обнимая себя с каждым разом все крепче. Да пошли они, думаю я, погружаясь в сон. В короткую жизнь, без маленьких девочек и друга-психопата. А потом появляется Он. ОН ВСЕ ПОРТИТ. Он сжигает мои тропики и чахлые оазисы. Я выплываю из зеленых лесов амазонки. Белый как снег тигр не успевает устроить на меня охоту. Ничего грандиозного, так, пришелец спустился. Без стука. Без желтой кожи. У него даже глаза одинакового цвета. Оба - настоящие. Симулянт. Парочки, вцепившиеся друг в друга, дружно поворачивают головы. Единый разум, это пугает. — Простите, я опоздал? Начало в восемь… Два свободных места — оба рядом со мной. Я зол на тот стул, что слева — там сидит голубоглазый божок. Божок старше меня лет на десять. Русые волосы, фигура ковбоя. Одежда обтягивает его, как будто специально подбирал на размер меньше собственного. Каждая мышца, идеально проглядывающая сквозь ткань, кричит о профнепригодности мужчины. Он шел на фитнес и ошибся адресом. Нужно внести ясность… Мы только отомрем, прекратим любоваться… Еще секундочку… Мышцы — первое, чего вы лишаетесь, когда больны раком. В мышцах сосредоточена энергия, а опухоль не дура, она знает, где полакомиться. Плохая новость в том, что когда опухоль обглодает вас до костей, она зайдет на чай к мозгу. И вы начнете трясти калоприемником. Вы начнете плакать на руках у незнакомцев. Под конец вы забудете эмоции, имена, мышцы прекрасного Симулянта. — Что-то не так? — ковбой озирается по сторонам. Он ищет ответы на потолке, на стенах и даже под ногами. Чертова дюжина, тринадцать замерших лиц, к его услугам. Клэр так и не удосужилась одернуть юбку. Она посылает Симулянту воздушный поцелуй. Ее партнер по спаррингу, долговязый Джон, нисколько не смущен. Пакетик, торчащий из Клэр, прижимается к джемперу ручной вязки, грозясь лопнуть. Долговязый Джон не против легкого флирта, лишь бы Клэр отодвинулась хоть на миллиметр. Джемпер — подарок бабушки. Симулянт становится в доску своим еще до официального знакомства. Симулянту сразу можно доверить дом, ребенка и сексапильную жену-нимфоманку. Долговязый Джон подмигивает новобранцу. Руки Джона слишком заняты Клэр. Если ее не держать должным образом, она начинает выпадать. Ноги у Клэр ни к черту, но она все равно рвется стоять, ходить и виснуть на Джоне. Их скелеты переплетены во вселенском смысле. Долговязый натурал Джон не против, если новичок на него что-нибудь уронит. Запачкает. Как бы пометит. Все рады. А он Симулянт. Обманщик. Он не украдет моих Зомби. Знаете, он украл их в первую же секунду. Красным фломастером Симулянт старательно выводит К.Е.В.И.Н. Большие буквы, в ряд. Я почему-то уверен, что имя настоящее. Так только хуже. — Привет, Кевин. Разумеется, хором, не отлипая друг от друга. Каким бы славным Кевин ни был, ритуал есть ритуал. Присоединяйся или проваливай. Кевин ориентируется на месте и кричит громче всех, когда приходит время кричать. — Да пошел Он! — Да пошла Она! — Да пошли Они! Так я и познакомился с Кевином во второй раз.