Styx (Run me out)

      Задушите маленького пони внутри себя, эта история ничему не учит. Понятно? Эфемерия чистой воды. Эфемерия — роскошное, невесомое слово. Если вам не нравится слово «эфемерия», заменим его словом «сказка». Сказка, бесстыдная до того, что у свидетелей подгибаются колени и пересыхает во рту. Ну, пересохло? Каждое предложение подчинено безумной схеме. Схеме лондонского метро во время террористического акта. Обожгитесь или прикройтесь моралью предков, которые имели привычку называть девочек Фуксиями, а мальчиков Гиацинтами. Станьте уже их наследием, поддайтесь соблазну. Втянитесь, привыкните. Привыкают же люди к грейпфрутовому соку. Сладко — горько — сладко. Горячо — холодно — горячо. Слезы, как правило, остывают, стоит им соприкоснуться с атмосферным воздухом. Секунда, и они уже не жгут, а ведь солены до горечи, если слизнуть. В детстве мы плакали, плакали, плакали. Мы привыкли. Кто-то должен выкрикнуть: «ШУТКА! В канистре была вода! Джордж осязаем…». Инстинкт самосохранения молчит, а пожелтевшее свидетельство о смерти упаковано в полиэтиленовый пакет. Кусок бумаги в куске пластика. Очередной продукт человеческой жизнедеятельности. Почти безвредная вещица не спасет умирающих дельфинов, не очистит океаны от нефтяных пятен. Меня тем более не спасет. Наоборот. Бумажка напоминает, почему я не имею права кричать: «ШУТКА! В канистре была вода…». Холодные мокрые пальцы Джорджа — это упакованные в кожу сожаления. Джордж не прикасается, скорее, перебирает мое лицо, шею, плечи. Налюбоваться не может. Для верности втирает бензин в одежду. Повстречались Земля с Юпитером. Я — живой, Джордж — самый красивый. Наши орбиты никогда не пересекутся по-настоящему. — Не хочу этого делать… — фальшивка бормочет. Фальшивка пытается достучаться нетривиальными способами. А я графитовый и самую малость алмазный мальчик. Меня не сломать. Тем, что я вижу, меня не задеть. Черные спортивные штаны, гавайская рубашка. Сжечь. Сжечь тебя, Джордж. Сирены за окном приглушают голос за баррикадами. К страху присоединяется головная боль, а ведь я еще даже не начал. Мешает бесполезное, круговое «пожалуйстапожалуйстапожалуйста». «Пожалуйста, остановись» против «пожалуйста, останься». Минус кислород, плюс углекислый газ. О чудо — зажигалка работает. Не думать о прошлом — все софиты на джинсы. Нам немного известно о Кевине, кроме того, что идея с групповой терапией притянута за уши. Кевин отказался от приходящего психолога: очень беременная рыжая женщина будила в нем отцовские инстинкты. Мистер Симулянт не мог жаловаться. Он хотел быть сильным и держать будущую маму за руку, если воды отойдут. Кевин умеет принимать роды, знает, как перерезать пуповину — нас он тоже научил. Шнурки подходят для практики как нельзя лучше. Моток перерезанных «пуповин» свидетельствует о первых неудачах. Сколько воображаемых детей мы погубили? Не тысячи, но несколько десятков точно наберется. Рыжая женщина. В воображении, очень живом и крайне нездоровом, она стала нашей спасительницей и пророком. Кевин ее бросил. Он мерзавец, а она святая. Со слов психолога, мы — проверенные, надежные люди без официального контроля. Борцы. Солдаты. Последний оплот здравомыслия. Врать так врать, решила она. Понятно, почему Эллисон явился. Непонятно, что с нами станет, когда ему надоест симулировать. Умирать не так страшно, как строить предположения на этот счет. Если Кевин задерживается или не приходит, Клэр запинается. Сьюзен жалуется на катышки в только что купленной туши. Я срастаюсь со стулом. Эсбо под номером тринадцать спит, пьет кофе, ни с кем не разговаривает. На работе у Кевина прозвище «Старшина». Зомби ждут и иногда спорят, не поджечь ли чего, для верности. Старшина — пожарный. Как-то Джон, впечатлительный и робкий, принес бензин для зажигалок. Он спалил свой ядовито-оранжевый свитер. Синтетика горела, горела бабушкина любовь. Никто не приехал — в доме отсутствуют дымовые датчики. Стены снова черные. К плесени присоединилась копоть. Несчастный случай. Несчастная страсть. Когда вернется КЕВ? Сколько нужно дыма, чтобы он заметил наше отчаяние? Теперь собрания проходят по средам, четвергам и пятницам. Тараканы выметаются чаще обычного. Повсюду витает парфюм, мужской и женский. Мы готовы к КЕВИНОТЕРАПИИ. Наш «бог» любит приходить небритым и сверкать золотой щетиной. Колючая, она прикрывает мелкую сеть шрамов на подбородке. Красив. Красив, и все тут. Его руки, способны обнять тринадцать зомби за раз и не побрезговать. Я просыпаюсь и больше не хочу спать. Кевин признается - именно с нами винтики в его голове встают по своим местам. На слове «встают» бедолага умолкает. Он здоров. Он симулянт. Он краснеет, когда Джефри снимает штаны и показывает свою многострадальную мошонку. Кев смотрит с особым состраданием. Он на всех смотрит с особым состраданием. Опухоль уже отсалютовала раковых деток куда надо. Джефри кашляет — это легкие. Джефри горбится — это лимфоузлы сдавливают нервные окончания. Мой совет, если у вас есть яички — приглядывайте за ними. Не стесняйтесь. Не рассосется, не пройдет. По рукам идет листовка о профилактике хореокарциномы. Очень интересно, очень красочно. Клэр больше не звезда. Сколько бы она, женщина по рождению, не использовала тест на беременность, тот неизменно показывал одну полоску. Смерть, Клэр, смерть твоему будущему. Джефри надругался над тестом подружки и сразу переплюнул Деву Марию. Библию переписывать не стали, а Джефри провел самые унизительные часы своей жизни в женской консультации. Он правда испугался. Идиот. Клэр все равно мстит несчастному лысеющему импотенту. Джефри двадцать восемь. Мисс Осень эгоистично переключает общее сочувствие. Первая тянет мерзнущего Джона на площадку. Пар мужчина-мужчина больше. Несмотря на эволюцию и все старания медицины, с онкологией у женщин хуже. Именно им природа почему-то ошибок не прощает. Мрут как мухи. Приходится сосуществовать с гомосексуальным подтекстом в обнимку. Разбитые на двойки, мы замыкаем круг. Толкаемся, тычемся друг в друга лбами. Животная, первозданная нежность. Новшество месяца — кассетный магнитофон, чтобы ностальгировать по хорошим временам. Кто-то еще не родился. Кто-то был здоров. Кто-то снимал девочек без разбора. Кто-то был мальчиком. Сердца в унисон, несмотря на разношерстность аудитории. У Кевина своя система. Заранее оговорено, что я сниму обувь. Я снял. На свет божий выглядывают одинаковые, выглаженные с утра носки. Тяжелые ботинки Кевина не чувствуют моего веса. Коричневая, в тон запекшейся крови, ткань на желтой дубленой коже. Контраст и взаимопонимание. Если бы не хор ревущих, стенающих и, в общем-то, не очень живых свидетелей, я бы поцеловал Кевина в уголок рта, в золотую щетину, в сеточку спрятанных шрамов. Мир останавливается. Пора сходить с платформы под названием «Кев». Да что с ним не так? Я недостаточно умираю, недостаточно худ и бледен. Мне хочется сделать что-нибудь хорошее. Я кусок любви в куске жалости. Не кость в мясе, не душа в теле. — Сью, — в карем глазу вопрос, в зеленом страх. Голосовые связки нашей девочки на пределе работоспособности. Она только кивает и хрипит. Ей больно, ей больно постоянно. Подходит. Сегодня я подарю Сьюзен Кевина, его добрый взгляд, его морфиновые пальцы. Бери, милая. Проверено — станет легче. Обоим. Софиты можно убрать. Огонь ползет по мне так медленно. Кевин кричит, так громко.