Daiya no A: сборник драбблов

Дико болела рука, словно ее окунуло в кипяток. Струя ледяной воды врезалась в кожу, которую уже покалывало от холода, но боль — боль была внутри, горела огнем, и Мэй, уже не в силах сдерживаться, тихо стонал сквозь стиснутые зубы. Сначала это был просто зуд, он даже не обратил внимания, важнее был матч, за которым их ждал Кошиэн, а рука не левая, не страшно. Уже в автобусе, когда схлынула первая радость победы, пришла она — раскаленным стержнем прошила предплечье, даже в глазах потемнело, и Мэй завалился вперед, уткнувшись лбом в спинку переднего сиденья. Маса-сан посмотрел на него, а его смешные брови сошлись на переносице, придавая обычно невыразительному лицу обеспокоенное выражение, и Мэй обязательно бы пошутил по этому поводу, если бы мог открыть рот без позорного скулежа. А так он лишь покачал головой и закрыл глаза, дыша глубже и стараясь отрешиться от боли. Со стороны общежития доносился громкий хохот — кажется, Карлоса — и Мэй должен быть там, иначе заподозрят что-то неладное, он и не пришел отпраздновать. Но просто на то, чтобы стоять на ногах и молчать, уходили последние силы. — Мэй. На плечо легла широкая ладонь, осторожно сжала, и Маса-сан развернул его к себе. Он не сопротивлялся, бесполезное дело — противостоять непоколебимому как гора Масе-сану, да и разве никто раньше не видел, как он плакал? А у Масы-сана, наверное, опять то самое смешное лицо, но в темноте из-за слез не разобрать. — Почему? — прошептал Мэй, раздражаясь из-за того, как предательски дрожит голос. — Почему никто не говорит о том, что это дико больно? — Будет еще больнее, — просто сказал Маса-сан и, взяв за руку, куда-то его повел. Мэю было все равно, он уже практически ничего не соображал от боли, а перед глазами скакали красные круги. У Масы-сана метка была уже тогда, когда они только познакомились. У единственного ученика в школе — она редко появляется в этом возрасте. Цубаса-кун говорил, что на первом году возле него ошивались много любопытствующих, расспрашивая о ней, но Маса-сан, как и всегда, был немногословен, поэтому от него быстро отстали. Мэй и сам пристал к нему с вопросами, едва узнал. Ему нравилось быть готовым к будущему, ведь у него был план на всю жизнь. И в него обязательно входила красивая история любви к встретившейся в безликой толпе миленькой хрупкой девушке, соединенной с ним меткой. Однако ответом ему было лаконичное: «Придет время — узнаешь». И сейчас, вспомнив это, Мэй подумал, что предпочел бы не знать этого никогда. И плевать, что его будут считать «бракованным». — Ложись. Они пришли в комнату Мэя, и Маса-сан подтолкнул его к кровати, запирая дверь. Он на мгновение подумал о своем соседе, но тут же забыл — новая вспышка боли, гораздо сильнее, чем раньше заставила рухнуть на постель. Подтянув колени к груди и просунув между ними руку, Мэй уткнулся лицом в подушку и тихо взвыл, отпуская себя. Стало легче, но ненамного. — Можешь не сдерживаться — никто не придет, я предупредил. — Маса-сан стянул с верхнего яруса одеяло. — Я побуду здесь, пока ты не заснешь. Мэй всхлипнул — разве такое возможно? У него уже не рука болела — все тело ломило, и особенно сильной была боль в голове, не дающая закрыть глаза. Но Маса-сан всегда говорил правду, и через маленькую вечность он почувствовал, что отключается. Засыпать было страшно, и Мэй судорожно вцепился в руку, лежащую на краю постели, услышав тихий смешок. Подумав, что ничего смешного в этом нет, Мэй закрыл глаза. И провалился в жаркий летний день. Солнце палило нещадно, и майка противно липла к спине, дышать из-за духоты было очень трудно, воздух словно застревал в носу. И Мэй с удивлением понял, что знает — сейчас всего первый иннинг. Люди, еще не распаленные игрой, жужжали как назойливые мухи где-то на краю сознания, Маса-сан сидел возле плиты — точно гора, на его фоне беттер даже казался хрупким. Внутри росло раздражение, неприятно царапая горло, и Мэй сильнее сжал пальцы на мяче, бросая. Судья объявил четвертый бол. Он заскрипел зубами, почти не обращая внимания на сердитый окрик Масы-сана. И только когда мяч с глухим звуком попал в перчатку, руку снова обожгло болью, и Мэй вспомнил: игра с Сейдо. И поэтому он сейчас развернулся и бросил на первую базу, хотя правая рука совсем не слушалась его, мешая держать равновесие. Раннер успел, молниеносным выпадом коснувшись базы, весело оскалился и посмотрел ему прямо в глаза. Боль в руке сразу пропала, и все тело стало вдруг легким, почти неощутимым, только в груди распирало от странного чувства, приятного, похожего на то, что Мэй испытывал к Рин-чан, которую гордо провозгласил первой любовью. Осознание было похоже на неожиданный удар по спине от подкравшегося Карлоса с его дурацким чувством юмора, на пару мгновений он забыл, как дышать, пытаясь захватить ртом воздух. Мэй подавал, бежал к дагауту, менял бейсболку на шлем, брал в руки биту, шел к дому и отбивал, а его взгляд упорно возвращался к тому парню, Курамочи. Он тоже бежал, хохотал, запрокинув голову, отвешивал подзатыльники питчерам, хмурился и снова хохотал, словно ничего не происходило, словно его сердце не давало сбои, как сердце Мэя, который хотел не смотреть, но не мог. В голове звенело от ярости — за что ему это? — и он кидал быстрее, пальцы слабели от ужаса — за что, за что, за что? — и он сжимал биту крепче, отбивая так, как никогда не отбивал раньше, вырывая для команды победу. И, окруженный командой, Мэй все равно искал его взглядом и нашел, и снова что-то болезненно и сладко сжалось в груди, пробуждая ото сна. Солнце уже взошло, его лучи золотили пол возле самой кровати, но сам Мэй еще находился в приятной для глаз тени. Он лежал, укрытый одеялом, на тумбочке рядом с кроватью стоял стакан воды, рядом с ним — таблетка, а Маса-сан, должно быть, ушел уже давно. Это был дурацкий сон, но боль прошла, только кожу на правом предплечье пощипывало, и Мэй опять почувствовал страх. Это неимоверно его бесило, как и вся ситуация в целом. Раздраженно выдохнув, он выпростал руку из одеяла и поднес к лицу. Кожа на ней порозовела, поэтому не так сильно выделялась вязь из красивых, аккуратных четырех кандзи. — Да чтоб тебя, Курамочи Йоичи! — рявкнул Мэй и швырнул подушку в стену. Он дождался той самой встречи в безликой толпе, и весь его жизненный план трещал по швам. Курамочи Йоичи выглядел хрупким на фоне Масы-сана, поднимающегося для того, чтобы отправить мяч обратно Мэю, но миленьким и девушкой он не был. И уже только это пробуждало желание рвать и метать.