Один шаг до...

— Мистер Эрнандес, вам нужно поставить свою подпись здесь и вот здесь. Я заметила, как побелели костяшки пальцев на сжатых в кулаки руках брата. Сам он молча испепелял взглядом листок, который вот-вот должен был омрачить наше и без того трагичное положение.  — Нет, спасибо, — наконец изрёк Оливер. Лицо судьи Томпсон, приобрело такое выражение, будто она только что проглотила горошину черного перца, но изо всех сил сдерживается, чтобы об этом не узнали соседи по столу. Она выразительно потерла своими жилистыми руками виски, будто говоря, что наше присутствие стало для неё ничем иным, как причиной начинающейся мигрени. В душе я желала ей не только этого, но и всех прочих старческих болезней — судья годами работала на нашу семью, на моего отца, и теперь, когда она сидит в своем кабинете из красного дерева, вся такая важная и деловитая, с умным видом вешая нам лапшу на уши, иначе как мразью у меня язык не поворачивается её назвать. Подкупленная очередными недоброжелателями (а уж врагов у нашего отца всегда было предостаточно), эта старая карга предъявила нам якобы «неоспоримые доказательства» того факта, что всех семейных активов не хватит на то, чтобы рассчитаться с долгами, копившимися ни один год. Иначе говоря, нас просто объявили банкротами. Судя по бумагам, в нашем распоряжении остаются лишь наши личные вещи, автомобили, подаренные мне и Оливеру на выпускной, также полагается продать. С этого дня я и двое моих братьев — обыкновенные сиротки, прямо как у Лемони Сникета в «Тридцать три несчастья». Хотя, у тех ребят все же было наследство, тогда как у нас не осталось ни цента. — Мистер Эрнандес, на этих бумагах чёрным по белому отражено состояние ваших родителей на момент смерти… — елейным голосом начала секретарь, но замолкла на полуслове под взглядом брата. — Я не слепой, если вы об этом! — его голос был похож на шипение. — Я и без вас знаю, что наши, с позволения сказать, родители умудрились подлить дерьма в нашу жизнь, даже будучи в гробах! С губ судьи сорвался звук, напоминающий стон, она откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. «Чтоб ты сдохла, чёртова предательница!» — Оливер… — я потянула брата за рукав, — выйдем на секунду? Не обращая на меня внимания, брат вскочил с кресла, опрокинув тяжелую конструкцию из бархата и красного дерева, и устремился к двери. Бросив на судью свирепый взгляд, подкреплённый недвусмысленной комбинацией из трёх пальцев, я бросилась догонять. Мы пролетели несколько коридоров и лестничных маршей, прежде чем оказались в зимнем саду атриума «Эрнандес Фасилитис». Оливер один за другим выхватывал из кадки с бонсай округлые камешки и швырял их в искусственный пруд, вызывая недовольство во взглядах спешащих мимо нас людей в деловых костюмах. Впрочем, те, кто узнавал в нас отпрысков почившего директора корпорации, выглядели весьма сочувственно. — Оливер, — мне пришлось позвать брата трижды, прежде чем я сумела привлечь его внимание. — Ну что?! — сердито отозвался тот, не оборачиваясь. Я вздохнула и, подойдя со спины, заключила парня в крепкие объятия. Моя щека уютно легла во впадинку между дрожащими от гнева лопатками. Брат сделал несколько неудачных попыток освободиться, после чего всё же развернулся и бессильно опустил подбородок на мою макушку. Мы стояли так несколько минут, его сердце едва ли замедлило ритм, но дрожь понемногу отступила. — Кажется… кажется у нас нет выбора, — тихо произнёс Оливер. — Знаешь, я не верю, что родители могли так с нами поступить. Это просто в голове не укладывается… Думаю, нами сейчас просто манипулируют. У ребенка легче отобрать конфетку. Видел лицо этой старой воблы? Не могу даже представить, сколько ей заплатили за то, чтобы провернула такое… — Ты так думаешь? — брат отстранился, удерживая меня за плечи. — Не хочется тебя огорчать, Ди, но происходящее вполне смахивает на правду. Ты просто была маленькая и не понимала всего, а потом мне уже не хотелось тебя расстраивать. У отца было много тайн. Уверен, они его, в конечном итоге, и погубили. — Ты хочешь сказать, авария была неслучайной? Кто-то просто хотел побыстрее вернуть долги? Если, конечно, они вообще были. Оливер покачал головой. — В любом случае, никто не даст нам узнать правду, — он свирепо уставился в направлении кабинета судьи Томпсон. — И, клянусь, когда-нибудь они за это заплатят!.. Я найду каждую виновную сволочь и собственноручно прерву их поганые жизни. Руки Оливера на моих плечах стали раскаленным свинцом, лицо исказила болезненная гримаса, глаза метали молнии. Я неловко дотронулась ладонью до его побледневшей щеки. — Но пока мы оставим это и уедем. Туда, где о нас никто не будет знать, где мы сможем жить спокойно вдали от всего этого. Начнём новую жизнь. Ты, я и Мартин. В какой-нибудь маленький городок, а? Обещай мне, Олли. Разве не ты мне говорил, что просто быть друг у друга — это и есть настоящее счастье? — Мать говорила, не я, — фыркнул Оливер. — И теперь я понимаю, что она имела ввиду. И все же… — его голос стал металлическим, — поверить не могу, что это происходит на самом деле. — Знаю, знаю… — прошептала я, вновь прижавшись к груди брата. Краем глаза я заметила женщину, наблюдавшую за нами из-за ствола широкой пальмы. Пересёкшись со мной взглядом, блондинка поспешила ретироваться. По мраморному полу звонко зацокали каблуки. — Эй, какого чёрта они следит за нами? — Кто? — Да вон, побежала в ту сторону, — я махнула рукой. — Кажется, Клэр Девис, — неуверенно произнёс Оливер, — работала на нас, когда ты еще пешком под стол ходила. Крутила с отцом роман. Когда мать застукала, ей пришлось уволиться со скандалом. А пару лет назад я узнал, что они всё это время поддерживали связь. Случайно застал их в отеле, когда подвозил туда подружку. — Вот сучка, — прошипела я, отдавая себе отчёт в том, что эта новость нисколько не удивила меня, а лишь только разозлила. — И чего её сейчас от нас надо? — Понятия не имею. Возможно, думала, что её вписали в завещание, вот и вынюхивала. Узнала, что ничего не светит и смылась. Не бери в голову, Ди. Я вздохнула. Сколько еще будет открыто того, о чём мне не захочется знать? — Так ты предлагаешь уехать? Господи, почему я сам об этом не подумал?.. В конце концов, мне уже девятнадцать, возьму опекунство над вами. Я ни дня больше не могу оставаться в этом проклятом городе — еще немного, и меня будет тошнить от самого его существа. — Меня уже тошнит, — заверила я. — Пойдем, братец, покончим с этим.